Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016 - Коллектив авторов

* * *

Мой дед, воспитанный по-христиански,любил доброжелательные звезды.Но кометы, способные поранитьтонкое полотнище небес,всем сердцем он ненавидел.Смутьяны, сеятели хаоса, ворчал он,прячась от них в тень телескопа.Бабушка была всегда рядом с ним,она прислушивалась до самого утране просвистит ли сквозь космос комета,покуда восход солнца не загонял еев постель.

* * *

Хотя в море уже не осталось рыбы,рыбак спешил в полнолуние к морю.Мне порой разрешали пойти с ним вместе.Раньше он был военным капитаном,«четыре звезды на каждом плече,если ты понимаешь, что это значит».Он знает все волны отсюдадо Африки, все ветры, все звезды морские.Мы добирались до места, где можнолучше всего поймать лунный светнашем бреднем. С полным ведром,нам этого хватит, к семи утра мывернемся с нашей добычей,и нам будет что рассказать.

Птицы

Птицы в моем саду ведутбортовой журнал.Порой они долетаютдо самой границы болии приносят домой имена,слишком тяжелыедля ветра, который их несет.Я их подбираюи рассыпаюкак корки хлебадля птиц.Вечером, после заката.бортовой журнал их пуст,как будто они не пролетали.

Из сборника «Начистоту» (Aus «Ins Reine», Suhrkamp VerLag, Berlin, 2010)

Мой ореховый куст

Я так произношу: Мой ореховый куст!Словно это: Мои убежденияили: Моя жизнь. Нояв этом вовсе не так уверен.Этот год орехов не даст.Беличья тропка, наискосокчерез крышу, потом по букам,на простор, остается пустой.Легкий ветер предупреждаетмой ореховый куст о том, чтонадвигается буря.Больше не будет истории,что не была бы всемирной, так чтобудет в ней место и моему ореху.И мне.

Гнев и ярость

Вновь я против своей воли читаюо равнодушии природыи бросаюсь в заброшенный сад,чтобы в гневе и яростивыговориться перед птицами.Злобное небо теснитгоры прочь с пределов долины,не заботясь о времени года,и дает свободу реке,забывшей о своем течении.

Пустое русло реки

Словно реки, которые ускользнулииз русел, после себя оставивлишь груду немощных камней,так же мы стоим неким древним утромнад исписанной бумагойи пытаемся разгадать тайный шрифт.Камни тоже пишут историю.Надо лишь так их расположить, чтобыкогда растает ледник, тайнопись ихстала зримой под вздыбленной пеной.

Почтовая открытка

Я живу в гостинице у моря.Мой сосед за столом, философ,со мной делится своей наукой:Если философия бессильнарод людской спасти от отчаяния,то она ни к чему в этом мире.Сам философ в отчаянии.Я его утешаю: еще есть же свет,огонь, сияние, он же думает лишьо пепле, что останется после нас.Я постель делю с улитками. Всех благ!

Моя книга

В моей книге солнце никогда не светит.Под серым нищим небом проситкакой-то человек ему позволитьпойти домой, посколькуего там дерево зовет. А я читаю,что жизнь моя меняется, не ожидая,когда я сам смогу ее менять.Теперь вступаем мы в священный город,он мне свою историю расскажет под дожем.Я представлял ее себе совсем иначе.Играет буря мышцами и вынимаету проповедника святое слово изо рта.Молитва про себя. И в паркевдруг навстречу мне Гёльдерлин!Он по-русски беседуетс Данте и Мандельштамом,негромко, робко и без нетерпенья.На этом языке приятно слушатьо поражениях

Генеалогия

В Ленцер Хайде[8]я пришиб комара.Один из его предков сопровождал Ницшена пути в Энгадин.

За домом пасется корова,последняя в череде коров.В череде ее предков, одна, белая с бурым,была представлена Наполеону,незадолго до его встречи с Гете в Ваймаре.

Улитка

Тени лежат на этом пути,который мы считаем нашим,сообщницы страхапред каждым новым шагомв мир, которому мы снимся.Чего нам не хватает? Всего.Все только взаймы: взгляды,деревья, которые переживут нас,на почве доброй или даже скверной,и переживет трава.Гляди, улитка, глянь,как упорно ползет она.Ее слизистый след рисуетнабросок будущего,о коем принято считать,что у него нет лица.Когда же прекратится болтовня,где места нет для языка, которыйнас мог бы породнить с улиткой.Тени лежат на этом пути,который мы считаем нашим,и эти тени мы, лишенные имен.

Из сборника «Перевод времени» (Aus «Umstellung der Zeit», Gedichte, Suhrkamp, Berlin 2013)

Мой письменный стол в Альманнсхаузене

В доме рядом, если подниматься на склон,жил министр иностранных дел Муссолини,пока его не доставили в Италию и повесили.А в доме повыше любимый поэт Гитлера,Ханс Йост, здесь его вдохновение посещало.Я гляжу на коров, на белок и лошадей,открыв окна, слышу дальний гул автобана.Здесь ничто не удерживаетот веры в лучшее в человеке.На закате солнца я вижу сам себяв окне, но, конечно, заблуждаются и зеркала

Почтовая открытка, май 2012

Дверь на террасу распахнута,желтая армия одуванчиковнеумолимо захватывает газон,белка разыскивает орехи,прошлогодние. Ожидается дождь,качели уже мечтают о ветре.Если верить воскресным газетам,ничего этого быть не должно.Ни скворца, что свою элегию,доверяет клену, ни сорнойтравы, подруги шмелей.Если отвлечься от несовершенства,Здесь работает невидимая машинанад совершенством. Впрочем,даже яблоня, которая как и я,увидела свет во время войны,снова готова к цветенью.

Три ветра. Троица

Один ветер сорванецболтается на занавесках,другой мою книгу листаетв дикой спешке,Третий собирает камни,дабы этот мирне затерялся до времени.На каких языкахследует говорить,чтобы исцелить этот мир?И правда ли, что существуетдля света пятьдесят названий?

Май

Длится май, и я читаюнеразрезанную книгу,уже написанную моей жизнью,год за годом. На последней страницесказано, какой могла быть моя жизньно так и не стала. Источникдостоверный, поправленный чуть.Милосердный автор дает мне понять,он еще продолжит забытый поиск любви.Вечером я вижу себя в окне,и что удивляет, это будто нету меняиного выбора, кроме книги этой передо мной,темной и тяжкой, как будто из гранита.

Пожиратель ворон

Ворону, рассказывал некто,кто пережил войну,надо варитьс сосновой древесиной,она связывает яды.И щавель добавлять,который презирают звери.Непонятен порядокмирного мира.Мы сидим под небом, дивясьна закат солнца.Вороны сидят на сосне,последнее слово за ними.

Рене Каландиа (1944-2013)

Стихотворения

Рене (Гигла Владимирович) Каландиа родился в 1944 году. Вырос в Мингрелии, в Зугдиди. Служил на Черноморском флоте. Учился в институте в Латвии, в Риге. Затем долго жил в Сухуми. Автор нескольких ярких, авангардных книг стихов и многих переводов латышской поэзии.

Всюду искал я тебя. В ежедневных привычных программах радио – голос звучал и ещё о тебе… твой, и с телеэкранов твой царственный облик сиял. Часто бывало, помногу всё тот же смотрел кинофильм. Ради тебя даже с сукиным сыном сумбурные вёл разговоры, чтобы услышать хоть что-то ещё.

Было – в испуге бежал по долине своих сновидений; помню – шуршащий песок из-под ногускользал. Клёкотом хриплым и странным для многих порой изъяснялся – горло поющее ужас чужбины тогда разрывал… Так миновало всё то, что обязано было уйти. Я вернулся к тебе. Не заноси же ты лезвий над телом тельца – я мычание жертвы слыхал… Просто возьми – на затылок лысеющий мой гордую тяжесть – широкую длань положи, точно лист заповедный чинары, – вечнозелёным прощением – благословеньем родительским и сожаленьем; тенью у врат ожидавшей печали меня приручи. Что там о небе ещё говорить, если Галактион твой, словно тиарой высот, им себя увенчал!..

Вот уже вечер… Идёт он по улице узкой, смятая шляпа не сдержит напора ветров, то же пальтишко студенческих лет, да и брюки ему коротки, – ну а всё же как-то догнал он прохожего (тот растерялся). Остановил неуклюже и хрипло ему говорит:

«Вы уж простите, товарищ, но мне позарез нужен смычок для моей зачарованной скрипки…»