Убийства на водах - Полина Охалова

губернии. Я старалась исполнить свою роль с усердием и заслужила комплименты. Губернаторша похвалила мои украшения и предложила пройти в будуар, чтоб посмотреть ее, недавно выписанные из Парижа. Ей прислуживала очень красивая высокая девушка со светло-русою косой и большими серыми глазами. Я еще подумала, что она похожа на мачеху Горшенкова на кабинетной миниатюре, только улыбка у Ариши была приятной и, когда она улыбалась, на щеках делались ямочки. После вечера супруг отвез меня в гостиницу, а сам куда-то удалился. Я усталая, легла спать и не слышала его прихода. На следующее утро мы, уже собравшись к отъезду, заехали попрощаться к губернатору. Но там нас ждала страшная весть: служанку Аришу нашли поутру мертвой, заколотой ножом в шею. Какая-то недобрая и тревожная мысль шевельнулось тогда во мне, но я не дала себе разрешения додумать эту мысль до конца. Но когда после очередной служебной отлучки мужа, его сослуживец, зашедший к нам с визитом, рассказал о том, что после их отъезда из Твери, там нашли заколотой дочь местного чиновника, белокурую гимназистку, я не могла не посмотреть на мужа. Он сидел довольный, умиротворенный и кивал мне, как бы подтверждая мои догадки. И скоро я поняла, что так оно и есть, — когда Горшенков не «играет» со мной, он убивает, — вернее сказать, он не «играет», зарезав очередную белокурую девицу, он удовлетворен, сыт и не нуждается в живой «иголочнице», куда можно втыкать не иголки, но нож. Стыжусь признаться, но на какое-то время я стала будто соучастницей его злодейств — не то, чтобы я хотела, чтоб он убивал, но я была рада, что после этого он надолго оставляет в покое меня. О, простите, простите меня, грешницу, несчастные жертвы чудовища, который был моим мужем!

Горшенков понял, конечно, что я все знаю, и иногда даже пытался рассказывать мне о своих душегубствах. Но я затыкала уши и заливалась слезами, что злило его: он хотел, чтоб я разделяла с ним радость мучителя.

Этой весной он предложил мне ехать на воды — ради твоего и моего здоровья, как сказал он. Я согласилась. Вернее, согласия моего и не требовалось: я была в полной его власти, я страшилась его безумно, я благодарила бога за каждую минуту, которую могла провести без него. Я думала, что на водах, где жизнь более простая и открытая, я смогу чаще быть в обществе, среди нормальных людей. Но в Пятигорске почти сразу по приезде Горшенков сделал знакомство с дьяконом здешнего храма отцом Кириллом. И после разговора с ним он пришел совершенно окрыленный. Дьякон внушил ему уверенность, что, убивая — он спасает: невинным девицам позволяет остаться безгрешными и, стало быть, отправиться прямиком в рай, а успевшие нагрешить дамы мученической кончиной своей смывают свои прегрешения перед Господом. Горшенков возомнил, что убивать — это будто не зло, а добро, даже долг его как христианина. Но я думаю, что ему и не нужно было никаких оправданий — он просто любит убивать и мучить. Мне кажется иногда, что и в смерти моих родных он повинен, — прости Господи, если возвожу напраслину!

Он и здесь все время ездил в какие-то важные поездки, а на самом деле — убивать — девицу Корнееву, казачку в станице, а потом он уже стал убивать здесь в городе — девицу Песцову, княгиню Галахову. Он даже сшил себе особенный прогулочный сюртук, где был карман, куда он вкладывал нож, как в ножны. Я с ужасом смотрела каждый раз — не надел ли он сюртука.

Я не знаю, почему я продолжаю жить с ним и не раскрываю его злодейств. Нет, знаю — я боюсь его до дрожжи, я немею в его присутствии, я чувствую себя его соучастницей. Если он должен быть наказан, то и я тоже. Я давно уже думаю о том, чтоб убить себя, эта мысль давно сроднилась с моей душою. Но разве возможно мне умереть, зная, что он останется жить! Я придумаю что-нибудь! Простите меня! Господи, спаси мою душу грешную!»

Закончив читать записки покойной, Мери и Варя обнялись и горько заплакали.

Глава тринадцатая. Отъезд

На следующий день Мери прочитала доктору Вернеру и Печорину последнюю запись из тетради госпожи Горшенковой. Они в своих расследованиях шли в правильном направлении, но не разгадали, к кому же в конце концов ведет этот путь.

Долго совещались, довести ли всю историю до сведения коменданта, но потом решили не делать этого — ради памяти Елизаветы Николаевны. Общество уже успокоилось, убийства приписали черкесам или так и канувшему в неизвестность Лжедмитрию Ларину. Многие из водяного общества уехали или собирались отъезжать, для новых приезжих летние убийства представлялись историей, почти романической.

— Доктор, почему бы Вам не написать на эту тему роман или нечто вроде «Записок врача»? — спросил Печорин доктора Вернера, зайдя к нему, чтобы провести вместе последний вечер перед отъездом.

— Почему мне? Вы можете и сами заняться сочинительством, если имеете досуги, — почти обиделся доктор.

— Что я, — я простой солдат, а Вы — Вы автор замечательных поэм в романтическом духе.

— Стыдно Вам, Григорий Александрович, потешаться, — не шутя обиделся Вернер.

— Да полно, доктор, не сердитесь! Я не смеюсь, я действительно уважаю Ваш талант и думаю, что из докторов могут выйти прекрасные романисты: кто лучше их знает людей — как снаружи, так и изнутри, со всеми их потрохами!

— А Вы едете в Петербург сейчас? — перевел разговор на другое Вернер.

— Да, вместе с сестрой, тетушкой и семейством Красинских.

— Я полагаю, Вы теперь породнитесь с господином Красинским?

— Да, он сделал Варе предложение, и оно было принято. Надеюсь, что они будут счастливы, хотя на Варины плечи теперь падет забота о двух больных старухах. Но она любит опекать и заботиться, так что, может, ей это и не в тягость.

— А с Лиговскими Вы простились уже?

— Да и с Лиговскими, и с Фадеевыми. Я искренне привязался к ним ко всем и особенно к девичьей компании! Мери замечательная барышня, жаль, что я так неудачно флиртовал с ней два года назад и вряд ли могу рассчитывать на что-то, кроме дружбы. Но дружба такой девицы, как Марья Сергеевна — бесценный дар.

— Вы выучились называть ее Марьей Сергеевной?

— По правде сказать, нет. По мне Мери Лиговская — звучит не в пример лучше. Может, еще свидимся с нею когда — в столицах или здесь, на водах.

— Вы собираетесь вернуться к нам в Пятигорск?

— Кто же может