Плохой мальчик - Денис Драгунский

Потом Лялька мне изменила. Стала целоваться с другими.

Я потом встретил ее в 1990 году в Санта-Монике.

Она была такой же прекрасной – но, увы, совсем взрослой. Ее звали уже не Лялька, а Алена. Помню, у нее в визитке было написано – Alyona Grinberg. Фамилия бывшего мужа.

Мы выпили бутылку дешевого розового вина. И попрощались уже навсегда.

На днях я узнал, что она умерла в середине августа прошлого года. Когда у Аксёнова случился инсульт, она приехала в Москву ухаживать за ним и скоро умерла от сердечного приступа. Она его любила как родного отца. Умерла от бессилия и жалости. Вообще у нее была тяжелая жизнь. У нее был сын, он погиб совсем молодым.

Много лет назад она писала из Америки, что помнит наш дачный поселок до последней травинки. Мне пересказали. Когда я услышал эти слова, то пошел на улицу, где была их дача. Прошелся вдоль забора, посмотрел на эту траву, где вперемешку мятлик и клевер, ромашка и дудка и еще какие-то незнакомые листья и стебли. Посмотрел и понял, что это будет вспоминаться всегда. Хотя трава не особенно красивая, свежая и сочная. Так, обыкновенная, как всегда бывает между канавой и забором.

Бедная Алёна, я ее помню до последней царапины на коленке, до последней пушинки на нежных девчоночьих висках. И не хочу видеть ее фотографии.

ДРУГАЯ ДЕВОЧКА

– Тут приехали товарищи из комиссии, – сказал прокурор. – Посмотрят ваше дело, вы с ними побеседуете…

– А там, глядишь, может быть, и помилуют?

– Вот именно, – сказал прокурор. – Есть такой шанс. Идите, Чижов.

– Зачем театр? – сказал Чижов. – Меня расстреляют. Сейчас. Вон за той дверью. Гуманисты. Там исполнитель ждет, я знаю. Я не хочу в затылок. Исполнитель! – вдруг закричал он, рванувшись к закрытой двери. – Я невиновен! Ты же офицер! Посмотри мне в глаза!

– Чижов, – сказал прокурор, – не надо истерики. Ваша вина доказана в суде. Еще раз предлагаю подписать ходатайство.

– Еще раз прошу. Хочу видеть, кто меня убьет. Прокурор взглянул на начальника тюрьмы.

Тот махнул рукой конвоирам. Они заломили Чижову руки и втолкнули его в приоткрывшуюся дверь.

Дверь тут же захлопнулась.

– Даже где-то жалко, – сказал врач.

– Насильник и садист, – сказал прокурор. – Четырехлетнюю девочку. А потом в костер бросил. Нелюдь.

– Чего они там? – сказал начальник тюрьмы, прислушиваясь.

Дверь раскрылась, выскочил беленький старлей.

– Не могу, – сказал он и положил пистолет на стол. – Вы лучше сами.

– Федоскин! – крикнул начальник. – А ну, быстро мне тут! Слабак.

– Шел бы ты, товарищ подполковник, – оскалился старлей. – Сегодня увольняюсь. Ребята зовут в охранную фирму. А за слабака ответишь! – И убежал.

– Либералы, суки, всю страну развалили, – сказал начальник.

Но сам расстреливать Чижова не стал. Велел отвести в камеру.

Был конец августа 1996 года. Буквально через пару дней отменили смертную казнь.

Чижов отсидел одиннадцать лет.

Поболтался по России. Потом вернулся в свой город.

Пришел по адресу: улица Гоголя, 15, квартира 26. Раньше это был просто большой сталинский дом для начальства. А теперь – с забором и будкой. Его не пустили, конечно. Телефона он не знал. Два дня ждал, пока она выйдет. Дождался.

– Я не убивал твою сестренку, – сказал Чижов. – И ты это знаешь. Бомжи убили, пока мы с тобой на даче трахались, а ее гулять послали. Почему ты отперлась, подлая?

– Я не подлая, – заплакала Лена. – Я боялась папу. Я была невеста. Не твоя к тому же!

– Так вот. Бомжи убили и бросили в костер не ее. Другую девочку. Я, когда потом за ней побежал, видел, как она на шоссе в машину садилась. Почему мне никто не поверил?! Она жива. У тебя есть сестра. У твоего папы – младшая дочь. Еще одна наследница.

– Не найдешь теперь, – сказала Лена. – Сколько лет прошло.

– Я уже нашел, – сказал Чижов. – Вот.

Протянул ей бумагу.

– Спасибо, – сказала Лена. – Я приду к тебе. Сегодня. Все будет хорошо. Ты один живешь? Где?

Чижов на той же бумаге написал адрес.

Вечером позвонили в дверь.

– Чижов! Не надо истерики, – белобрысый мужик страшным ударом обрушил его на пол и достал пистолет с глушителем.

– Исполнитель? Федоскин? – шепотом спросил Чижов.

– Судьба, наверное, – вздохнул тот.

КУЛПЕПЕР, ВИРДЖИНИЯ

– Я не желаю менять имя и фамилию, – сказал он.

– И не надо, – сказал агент. – Зачем? Эрнесто Гевара, ничего особенного. Не самое частое сочетание, но и не самое редкое. Вот у меня дядя был, представьте себе, Томас Джефферсон, с маминой стороны. И ничего, и все нормально.

– Ладно. А что дальше?

– Да ничего. Будете жить тут, в Кулпепере. Хороший город, историческое место. Здесь северяне дрались с конфедератами. Кедровая гора и все такое.

– Какая гора?

– Тут есть общество любителей истории. Они расскажут. Советую записаться. Да, вот так, значит. Такие были битвы, стрельба и кровь, а теперь тишина и покой. Вот и вы тоже. Трудились, воевали, рисковали жизнью. Теперь надо отдохнуть. Вам назначена пенсия.

– Мне? – Он вскочил с дивана и забегал по гостиничному номеру. – От вас? Бред! Я всю жизнь сражался против спрута американского империализма, который своими щупальцами опутал планету, угнетая свободные народы…

Он схватил со стола бутылку кока-колы и открывалку, поддел крышечку. Было жарко, шипучая коричневая пена залила его руки. Он чертыхнулся, сделал пару глотков из горлышка, закашлялся.

– Гевара, вы марксист? – спросил агент.

– Я марксист, – сказал он, вытер рот и поставил бутылку на стол.

– Вы плохой марксист, – сказал агент. – Вы, это самое, ревизионист. Согласно марксизму, все объективно. Америка объективно усиливает свои позиции в мире. Она становится все сильнее. Значит, все, что происходит в мире, – агент поднял палец, – объективно служит интересам Америки. Любая партизанская война. Хоть в Конго, хоть в Боливии. Кубинская революция только укрепила Америку.

– Что же, надо было стать вашим штатом? Ломать вас изнутри?

– Нет. Это без разницы. Любой ветер дует в наши паруса. Отдыхайте, вы заслужили.

– Значит, я, то есть он, правда жив? – спросил он.

– Ну, ущипните себя! – засмеялся агент. – Взгляните в зеркало! Да, кстати. Постричься все-таки придется. И побриться тоже. Не надо искусственно культивировать сходство с павшим героем боливийских джунглей. Это лишнее.

– Погодите. Так он, то есть я, все-таки убит?

– Будьте же марксистом, наконец! – сказал агент. – Гевара бессмертен.

ПЕЙЗАЖ ПРИРОДЫ

В конце семидесятых я приехал на экскурсию в Плёс, чудесный городок на Волге. Маленький, старинный, почти весь деревянный. Просто сказка: никакой промышленности, всего две тысячи жителей, и такая красота. Крутые улицы сбегают к реке. Резные наличники. Ажурные железные навершия над трубами – дымовыми и водосточными. Церковки, бревенчатые и каменные. Непременные торговые ряды, желтые, с белыми колоннами. Музей Левитана. Великий пейзажист бывал здесь со своей подругой Кувшинниковой.

Осмотрели город, приехали в музей. Нашу группу встретила юная девушка-экскурсовод. Смуглая, темноволосая, большеглазая. Видно, что влюбленная в русский пейзаж, в его гения, в свой музей. Она взглянула на нас, помолчала полминуты и потом сказала:

– Смотришь на тонкие березки, на синее небо, на разнотравье летнего луга, на обрывистый берег реки… Мы это видели сто или тысячу раз. Привычная картина… Но как увидеть, как понять и почувствовать драгоценность этой негромкой красоты?

Да, было слишком патетично, но зато искренне. Естественной была порывистость ее жестов, добела стиснутые пальцы и возвышенный строй речи. Это совсем не мешало. Тем более что она очень внятно рассказывала о творчестве Левитана, о его неудачной любви, показывала собранные в музее этюды и наброски. Потом мы поднялись на второй этаж, посмотрели комнаты, где жили Левитан и Кувшинникова, а потом вышли на верхнюю террасу полюбоваться видом на Волгу.

Меж тем внизу, у входа в музей, стояла следующая экскурсия. К ним вышла красивая полная женщина, настоящая русская красавица, румяная и голубоглазая, с косами, короною уложенными на макушке. Она оглядела экскурсантов и прочувствованно сказала:

– Смотришь на тонкие березки, на синее небо, на разнотравье летнего луга, на обрывистый берег реки… Мы это видели сто или тысячу раз…

А когда мы спустились вниз и уже шли к своему автобусу, навстречу нам шла уже третья экскурсия. Ее вела пожилая сухая дама; в тонких золотых очках, с седыми кудельками – ну просто старорежимная директриса гимназии. Она говорила выразительным учительским голосом:

– Привычная картина… Но как увидеть, как понять и почувствовать драгоценность этой негромкой красоты?

ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ

Эту легенду я слышал от разных людей в разное время. Один говорил, что он-то и был главным ее героем; другой – что подавал чай; третий и четвертый – что слышали ее то ли от героя, то ли от того, кто чай подавал.