Путешествие на «Париже» - Гинтер Дана

– Эффект Киплинга, – взяв на себя роль Чарлза, произнесла Вера.

Она снова высунула руку в иллюминатор и попыталась кончиками пальцев отщипнуть кусочек тумана. Оставив иллюминатор открытым, она достала свой самый последний дневник, взяла любимую ручку и, хотя не собиралась ничего записывать, открыла последнюю страницу. Дрожащей рукой Вера нарисовала посередине большой воздушный шар, окруженный голубями и херувимами. А в корзине шара изобразила себя – с жемчужным ожерельем на шее и блаженным выражением лица. Под рисунком шла подпись: «ВЗЛЕТ».

Она посмотрела на иллюстрацию и недовольно поморщилась. Да, подумала Вера, следующий полет в небеса состоится, когда ее дух отделится от тела. Не будет больше ни путешествий на летающих аппаратах, ни летних поездок на остров Уайт. И дело не только в том, что она больше не испытает ничего нового, но и в том, что ей недоступны будут и самые простые радости. Она никогда больше не пройдет по Лувру, и ей никогда больше не сошьют платья. Она никогда больше не сядет на лошадь, никогда больше не станцует и никогда не испытает физической близости… К глазам подступили слезы – хотя бы еще раз оказаться в объятиях мужчины! – и тут неожиданно раздался стук в дверь.

Первой вошла Биби, приблизилась к Вере, собралась было прыгнуть к ней на колени, но, передумав, улеглась у ее ног. А вслед за Амандиной вошел официант с огромным подносом, на котором стояли всевозможные блюда: суппюре из спаржи, томатный сок, молоко, куриный бульон, чай… Заметив на подносе шампанское, Вера рассмеялась, вытерла глаза и покачала головой. Она не собиралась пить шампанское, но как приятно было, что его принесли. Высокий сверкающий бокал, скользящие вверх пузырьки – все это напоминало о минувших днях. О Днях Шампанского.

– Амандина, – вздохнула Вера. – Вы сокровище.

Жюли пересекала душную общую комнату, которая в этот туманный день была набита пассажирами до отказа. Слышались десятки разных языков. Люди болтали, курили, играли в карты. И как всегда, кто-то пел. По-итальянски или по-испански?

В этом, пожалуй, было единственное преимущество третьего класса. Там, наверху, играли струнные квартеты и нанятые за деньги музыканты исполняли музыкальные произведения для требовательных, но довольно рассеянных слушателей. Здесь же, внизу, пели сами пассажиры – от мала до велика; они то солировали, а то объединялись в группы и пели хором. У некоторых были такие чудесные голоса, что им не нужно было никакого сопровождения, тем не менее музыканты то и дело присоединялись к певцам, и в комнате отдыха третьего класса звучали и гитары, и губные гармошки, и скрипки, и национальные инструменты, которых Жюли раньше не видела. Слов этих песен (на гаэльском, греческом, иврите, русском) Жюли обычно не понимала, но она точно знала, о чем эти люди пели. В третьем классе пели о родном доме и тоске по нему, о войне и погибших, о надежде и счастье. Разве нанятые за деньги музыканты способны выражать подобные чувства?

Жюли, все еще прислушиваясь к доносившемуся вдогонку ей пению, подошла к женской спальне и заглянула туда. Симона вместе с хорошенькими работницами из первого класса листала «Атлантику», и все они что-то оживленно обсуждали. Скорее всего, искали статьи о Дугласе Фэрбенксе и Мэри Пикфорд и вспоминали все подробности своих мимолетных встреч с ними и кратких диалогов с этой голливудской парой. Жюли была рада, что не проводит свой перерыв с Симоной, которая наверняка пустилась бы в рассуждения о том, как Жюли испортила отношения с Николаем. Нет, пока есть возможность отдохнуть, она лучше пойдет в спальню, ляжет, закроет глаза и подремлет.

Дойдя до кровати, Жюли с удивлением обнаружила, что поверх материнского кружева лежит конверт. Посередине витиеватым почерком аккуратно выведено ее имя. Жюли так и ахнула: Николай! Она огляделась: кто-то спал, кто-то приводил в порядок ногти, кто-то писал домой открытки, но тут она встретилась взглядом с Луизой, которая с верхней полки соседней кровати с лукавой улыбкой наблюдала за ней.

– Пока ты прислуживала за завтраком, пришел какой-то здоровенный парень и попросил меня положить эту штуку тебе на подушку. – Дородная прачка многозначительно повела бровью. – Обаятельный мужчина. Понятно, почему он тебе пришелся по нраву.

– Спасибо, – покраснев, пробормотала Жюли.

Она села поодаль от Луизы – ей хотелось прочитать письмо в уединении. Жюли взяла в руки конверт и с изумлением почувствовала, что он довольно тяжелый и шуршит. Она надорвала верхушку и внутри на дне увидела украшение. Осторожно потянула золотую цепочку и на ее конце обнаружила медальон. Она подняла его вверх и, словно гипнотизер маятником, покачала у себя перед носом. Это был тонкой работы медальон из золота и серебра. На нем была изображена потупившая взор Дева Мария.

Жюли, пораженная подобным подарком, взвесила медальон в руке – похоже, настоящее золото. Она перевернула его другой стороной и, к своему удивлению, обнаружила тот же символ, что и на татуировке Николая – русский крест с двумя добавочными перекладинами: маленькой – наверху, и скошенной – внизу.

Жюли достала письмо. С улыбкой разглядывая замысловатый почерк, она принялась читать:

Моя малышка Жюли!

Пожалуйста, простите мои бесчувственные слова. Если бы я знал, что ваши братья погибли на войне, я никогда бы с вами на эту тему не заговорил. Когда вы прошлым вечером от меня убежали, я почувствовал себя таким дураком – ведь нам так было хорошо вдвоем!

Я по-прежнему хочу видеть вас, проводить с вами время. В этом конверте лежит медальон, а на нем икона Девы Марии. Смягчающей Жестокие Сердца. Я надеюсь, ей удастся смягчить и ваше сердце, и вы меня простите.

Пожалуйста, наденьте этот медальон сегодня вечером и придите на палубу повидаться со мной. Я буду вас ждать.

Целую,

Сердце Жюли забилось часто-часто, внутри все вихрем закружилось, и, глупо улыбаясь, она провела рукой по щеке – она, наверное, малиновая. Поглаживая родинку, она прочитала письмо во второй раз, затем в третий. Через минуту-другую, когда сердце немного успокоилось и Жюли смогла совладать с голосом, она обернулась к Луизе и спросила ее, когда принесли этот конверт.

– Не знаю, – пожав плечами, ответила та. – Час назад? А может, два. Эй, а что там было?

– Так, безделушка, – надевая на шею медальон и пряча его под платьем, небрежно сказала Жюли.

Этот медальон, по-видимому, предназначался для мужчины. Его цепочка была для нее велика, и он, скользнув вниз, очутился у нее между грудей и нежно коснулся кожи.

Жюли посмотрела на часы: еще добрых полчаса до начала подготовки к обеду. Может, рискнуть и сбегать в машинное отделение? Она поблагодарит Николая за медальон, и они решат, как им провести вечер. Работа в первом классе кончается намного позже, чем в третьем, и ей не хотелось, чтобы он, не застав ее на палубе, решил, будто она все еще не него сердится.

Наскоро попрощавшись с Луизой, которая не сводила с нее взгляда в надежде разузнать подробности, Жюли соскочила с кровати, вылетела из спальни и стрелой пронеслась через общую комнату. Посреди комнаты испанская танцовщица, шелестя юбками, отбивала дробь каблуками, а собравшиеся вокруг нее зрители усердно хлопали в ладоши, но Жюли этого не заметила. Прижимая к груди медальон, она ринулась к лестнице.

Жюли, как и всех работавших в третьем классе, всегда тянуло на верхние палубы, но спуститься вниз она еще ни разу не решалась. Ей страшно хотелось увидеть Николая, но в то же время она испытывала неловкость – с той минуты, как она прочла письмо, ее гнев и разочарование исчезли без следа.

Добравшись до этажа, где располагалось машинное отделение, Жюли сделала глубокий вдох. Даже здесь, в стороне от угольных топок, от горячего влажного воздуха можно было задохнуться. Стены были покрыты влагой, а на полу виднелись лужицы морской воды, напоминая, что за бортом бушует океан.