Хроника сердца - Георгий Бурков

Важно увидеть взрослых глазами взрослого и более умного человека. И в то же время глазами ребенка. Дети все видят даже острее взрослых, но либо не могут еще этого объяснить, либо, рассчитав свое рабское положение, молчат от страха. Итак – камера, скрытая в ребенке. Со дня рождения и далее вклинивается еще одна очень любопытная линия: борьба детства со взрослостью. Что это за терзания? Все перемешалось, все сплелось в клубок, распутать который никому не дано. Ребенку не дают быть ребенком. Но еще в детстве много есть таких особенностей: пороков, жестокости, «безотчетности» поступков, подлости. Детство – это ад. Вернее, это есть первый круг ада! Самый жуткий круг, потому что первый. С непривычки. Потом человек находит всему оправдание. И все же я принимаю сторону детства. Рыдания в конце детской жизни прекрасны. Человек с детства порочен, с рождения? Может быть.

Куйбышев. Еду на «газике» до аэропорта. Сидит за рулем обаятельный русский парень, рядом с ним молодой картавый студентик. Всю дорогу демонстрируют мне свое мастерство и скорость, говорят без умолку о машинах, моторах, о скоростях. Студентик, видимо, еще очень молод. Въезжаем в аэропорт. Знаю, что соглашались везти меня за 7 руб. Но т.к. торговались без меня, а в кармане лишь десятки, думаю мучительно о трех рублях сдачи, которых наверняка не окажется. «Сколько я, ребята, вам должен?» – спрашиваю непринужденно, заранее приготовившись к щедрости на три рубля. И слышу ответ улыбающегося парня: «Десятку». Нетипично?!

Музыка в машине. О, это какая-то фантастика! Ночь! Музыка, божественная и темпераментная, тоску вызывающая, щемящая, русская музыка, и тьма. Никого и ничего не видно, кроме освещаемого фарами пространства, состоящего из пирамидальных тополей, белых домов дороги, неизвестно куда ведущей. Забываешь, что ты находишься в машине. Будто летишь в пространстве одинешенек, тебя захватывает эта скорость, не позволяющая остановиться. И нет рядом ни души. Не плачет старик, не говорят между собой Вовик и Паша.

Музыка и скорость! И безмерная тоска. Некогда даже брезгливо плюнуть самому себе в лицо. Жалко себя. Жалко прожитой жизни. Жалко ту жизнь, которая у тебя впереди и будет после тебя. Охватывает чувство жалости ко всему. И больше всего жалко тех, кто еще не понял, как ты, бессмысленность и ненужность своей жизни. Этим еще предстоит пережить сладость открытия своей никчемности. Ночь, темная и страшная, с иллюзией искусственного света впереди. И машина в ночи, несущая тебя в понятую уже тобой неизвестность.

Провинция! Сколько в этом слове таится! Страсти! Трагедии, комедии, фарсы, черт с рогами, яга в ступе! Столицам даже в страшном сне не привидится такое. В столицах все это есть, конечно, но в другом качестве: в пошлом. Весь вечер бродил по Твери. Старый ресторан «Волга», тут же и гостиница. И что ни делай, как ни застраивай город, центр вечерней жизни будет здесь, у «Волги». Вот прислонилась к стенке деваха молодая, рядом с «Волгой», и стоит час целый. Подойди к ней, возмутится. А чего-то или кого-то ждет. А город обманчивый. Люди разбежались по домам: телевизор, заботы всякие, семья, наконец.

Нельзя взрослых и почтенных людей таскать за уши. Это оскорбительно.

Молодость романтична и безоглядна. Она всегда ошибается на будущее в себе. Вот он, парадокс жизни. Когда старики поощряют молодых и притворно восхищаются молодыми, они упрямо и глупо держатся за свои молодые ошибки, чаще всего уже необратимые.

У меня нет Родины, ибо у раба ее не может быть. Но если она у меня есть, то внутри меня, и так у многих. Но мы живем на чужой территории, нашу Родину оккупировали коммунисты. Это не татаро-монголы, это свои, и, пожалуй, в этом секрет их успеха. Они нас заставили быть чужими. Они приписывают нас к одному месту, но не к тому, где ты родился и вырос. Малая родина – этот бандустан, явление обманчивое, лживое. И о нем позже.

Мы – лимитчики, т.е. профессиональные штрейкбрехеры. Предательство, зависть – давно стали частью Имперской политики коммунистов.

И никогда коммунисты не представляли интересы рабочего класса. Никогда. В основном это осколки и неудачники из всех слоев русского общества. Они истребили основу – крестьянство и интеллигенцию. Теперь их можно уговорить, умолить уйти с исторической сцены, но не истребить, не рассчитаться за содеянное. Неправда, что это уже другие люди. Это идеологические дети тех, первых, Бесов. Но их уничтожить нельзя еще и потому, что они – это мы. Наиболее агрессивных (подавляющее большинство!) придется долго уговаривать вернуться в подполье. А потом терпеть их террор (жертвоприношение! Но не то, о котором говорил робкий Тарковский), как сейчас мы терпим рэкет и др. уголовщину. Это наши дети, братья, сестры.

И так будет всегда!

1976

История, рассказанная Васей о человеке из обслуги, который организовал встречу Хрущева с земляками. Я имею в виду старика, согласившегося на роль помнящего Никиту Сергеевича молодым. Рассказать о том, как думающий мужик, в общем-то совестливый, вдруг неожиданно вышагнул вперед и пошел на заведомую ложь. Т. е. он и помнил что-то, но совсем не уверен, кто тогда был. Скорее всего не Никита. Но старик вмиг сообразил, что пришел его звездный час. Наивная надежда на чудо. Возможно, старик был тогда мальчишкой. Тогда есть возможность обратиться к поколению еще крепкому и функционирующему, а не сдавшемуся.

Несмотря ни на что у нас, видимо, действительно существует диктатура рабочего класса. Вернее, диктатура от имени рабочего класса. Все дело заключено в духе диктатуры, в уровне культуры, во вкусе и т. д. Диктатура по цвету и по запаху слилась с рабочим классом. Хамелеон. И рабочий класс, так и не пережив сладости власти, уйдет с исторической арены, как отживший класс. От имени рабочего класса легко сравнительно управлять, т. к. этот класс замкнут сам в себе, его интересы чрезвычайно ограниченны, он легко поддается развращению. До сих пор класс рабочих социально ущербен и обозлен. Злость эту легко направить почти в любую сторону. Но и опасен этот класс. Лучше его не дразнить и попусту не тревожить. Особенно сейчас настроения рабочих опасны. Сегодняшняя диктатура больно уж смахивает на мафию. Методы, культура, быт. Этакие паханы. Но паханы культурничают и манерничают, лезут в аристократы и хотят очень походить на западных политиков. Упорно не узнают себя в китайцах. Первые правители, будучи интеллигентными, прикидывались пролетариями и были нарочито грубыми, нынешние жлобы до обморока хотят быть интеллигентами. И все-таки диктатура как была, так и остается диктатурой пролетариата. Почему так?