Схватка - Юрий Левин

— Здравствуйте! — отец первым поздоровался. — Сына вот провожаю... На войну...

Приезжие даже не взглянули на Ваню.

— Кто будет Петропавловский Евдоким Изотович? — спросил штатский.

— Ну, я... Не узнаете? Он самый...

— Вы арестованы! — и повели Евдокима Изотовича в «эмку».

За что? Никто не мог сказать. Но по селу прокатилась молва: «Наш председатель — враг народа».

Подобная молва уже не раз будоражила село. Ваня помнит, как в апреле тридцать седьмого, как раз перед майским праздником, ночью из дома увели дедушку, его любимого дедушку Изота. И никто не мог объяснить Ване, чем провинился дедушка. Твердили лишь два страшных слова — «враг народа».

— Какой же враг дедушка Изот, коль он герой гражданской войны? — спрашивал Ваня у отца, а тот разводил руками.

— Ну, папаня, — не отставал Ваня, — дедушка ведь порубан был беляками. Сам видел на его спине рубцы. А шашка, которую, как сказывал дедушка, сам товарищ Блюхер ему подарил, разве врагу давалась?.. Неправду про дедушку наплели... Давай, папаня, поедем в НКВД, растолкуем им...

Шли Ваня с отцом в райцентр, стучались в двери разного начальства, но всюду был один ответ: враг Изот Петропавловский.

Сгинул дед, пропал. И никаких известий.

Теперь вот отца увезли. Кто за него заступится? Мама убивается. Кто ей поможет с бедой справиться? Ваня ж на фронт едет — там тоже беда...

Ваня и представить себе не мог, что его отец — честный и добрый — мог быть врагом. Весь сельсовет знал Евдокима и верил ему, люди шли к нему со своими радостями и бедами, звали на свадьбы, на поминки, на крестины... Сельсовет исправно работал: с посевной завсегда управлялся, с государством аккуратно рассчитывался, мясо и зерно первосортное поставлял...

— Ну скажите мне: где правда?

Вагон по-разному откликнулся на рассказ Вани Петропавловского. Иванов вслух посочувствовал, Ободов промолчал, Клим же пока не знал, что и сказать, лишь Емельян, которого за живое задел рассказ, а вопрос о правде был для него больным, сразу отреагировал:

— Правда есть, друг Ваня. Но к ней пробиться трудно. Она что крепость, которую приходится приступом брать. Ты лбом в стену колотишь, за которой правда, лоб и рожа в крови, а стена хоть бы хны. Но надо колотить... Надо... Из-под вражьего танка выползать живым... Вырываться из немецких лап... Из казино... Через крышу сарая... И к правде...

— Ты о чем это, Емельян? — не понял Усольцева Нечаев.

— О правде. Она всегда на своей боевой позиции. Только требуется продвинуться к этому рубежу и солдатской хваткой да мудростью прикрыть ее, чтоб враг не запятнал. Понял, Захар?

— Теперь понятно. А Ванюше-то как быть? Отца как выручать?

Не смолчал долговязый Антипов:

— Выручать-то зачем? Власть знает, кого взять. Задаром туды не беруть.

Взорвался большелобый черноволосый Асхат Хафизов:

— Зачем так сказал?.. Зачем Ваня обижал?.. Командир нельзя боец обижать! Ваня правду говорит. Мою тетю Саджиду и дядю Ибатуллу тридцать восьмой год ночью шайтан брал, сказал враг народ он. Какой враг дядя Ибатулла и тетя Саджида? Хорош человек, много работал, трактор ездил, коров доил...

Асхат подлил масла в огонь: весь вагон включился в спор. У каждого была своя точка зрения, свой резон. Одни жалели Ваню: мол, как так, сын на фронт, отец в тюрьму — непорядок, другие, как и младший сержант Антипов, старались убедить, что враги имеются повсюду и что их непременно надо выкорчевывать.

В первом взводе был красноармеец, который не очень-то любил включаться в споры, но иногда, когда это необходимо было, как он сам считал, с готовностью высказывал свое мнение и был уверен в своей правоте. Бойцы звали его филолог. Так он представился, когда прибыл во взвод: «Я — филолог!». С того дня и пошло: «Филолог, скажи», «Филолог, как думаешь?». Он действительно был филолог, преподавал в старших классах средней школы русский язык и литературу. Человек грамотный, прекрасно знал литературу, был как бы на «ты» и с Толстым, и с Пушкиным, и с Блоком. А в военном деле — профан. Так он сам говорил. Даже мосинскую трехлинейку, на что уж простая, и то с усилиями разбирал и собирал. В тире мазал: в доску попадал, а в мишень редко. Из-за этого страдал, называл себя непутевым. Но важнее всего то, что во взводе к Донату Крюкову-Печерникову (да, именно такое непривычное имя и двойную фамилию носил филолог) относились с уважением.

— Что ты скажешь, филолог? — обратился к Донату Иванов. — Не молчи!

— Мне весьма понравились суждения товарища Усольцева, — без раздумий начал филолог. — Суждения о правде. Человек красив правдой. Только она — его высшее божество. Пред правдой надо снимать шляпу, ее, как женщину, боготворить и щадить необходимо. Правда — это высокая цель человека, к которой он должен постоянно стремиться. А о цели великолепно выразился Федор Михайлович Достоевский: если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не достигнешь цели... Не правда ли, превосходно? К чему я вспомнил Достоевского? Суть в следующем: нужно отбросить все дрязги, размолвки и, сплотившись, уничтожить фашизм. Он главный душитель правды... Вот мое слово.

Ученые слова филолога не остановили спорщиков. И кто знает, куда еще занесло бы их, если бы не зычный голос командира взвода лейтенанта Брызгалова:

— Отставить разговорчики!.. У нас один враг — Гитлер. Понятно?

Все утихли, слушали командира. Лейтенант особенно интересен был Емельяну, он ведь мало что знал о своем новом командире. Правда, Нечаев кое-что рассказывал: строгий, мол, человек, оружие хорошо знает, но не воевал, прямо из училища пришел на взвод. Потом Усольцев поближе сойдется с лейтенантом Брызгаловым, станет ну не то чтобы приятелем, но советчиком, будет даже кое-что подсказывать, и взводный прилюдно скажет: «Усольцев у нас голова!». Брызгалов доверился Усольцеву, потому что видел в нем опытного бойца, узнавшего своим горбом почем фунт лиха, прошедшего через многие испытания. Кроме всего этого, они ведь земляки, уральцы. Брызгалов родился в Свердловске, жил на улице Токарей, рядом с металлургическим заводом. Отец и мать — заводчане. И он, Пашка Брызгалов, с детства бредил заводом, особенно цехом, где варят сталь и где сквозь темные очки, стоя у огненной печи, можно видеть раскаленный, кипящий и клокочущий металл. После школы год проработал подручным сталевара, но военкомат сменил ему жизненный маршрут — послал в пехотное училище. Если повнимательней приглядеться к лейтенанту, в нем скорее угадывается рабочий-сталевар, чем военный, — крепкие руки с цепкими пальцами, широкая грудь и лицо, будто огнем опаленное, почти всегда пунцовое. Чувствовалась сила в Брызгалове. Такой командир нравился Усольцеву: он может, если надо, и лопату взять в руки, и ломиком не погнушаться поработать, и гранату кинет дальше всех, и пулеметную станину взвалит на плечи и не согнется.

Это все Усольцев узнает и увидит потом, а сейчас, когда лейтенант властно остановил «разговорчики», хотелось проникнуть в мысль командира, понять его рассуждения и, может, даже сразу определить, какого полета эта птица.

— Оно понятно, но...

— Разговорчики! — строго оборвал взводный чью-то попытку высказаться. — Я вас всех внимательно слушал. Теперь, когда я говорю, попрошу не перебивать.

Усольцеву понравилось. Отец ему в юности много раз втолковывал: «Старший говорит — не встревай. Умей слушать... Ухом лови его слова, а головой соображай...»

Лейтенант продолжал:

— Ночью мы проехали Саратов. Держим путь на Сталинград.

Лейтенант примолк, нарочно сделал паузу, чтоб бойцы сами уяснили и осмыслили ситуацию. Пошел шумок...

— Во куды...

— Сталинград... Это ж надо!

— Волга жил, Волга воевать будем...

— Везет же тебе, Асхат!

Лейтенант, повернувшись к Усольцеву, спросил:

— Вам доводилось воевать в большом городе?

— Нет, такого не было.

Лейтенант кивнул головой.

— Ничего, повоюем... К Волге немца пускать не надо... Как думаешь, отец? — лейтенант в упор посмотрел на бойца, который стоял у вагонных дверей и внимательно слушал взводного.

У бойца была птичья фамилия — Грач. Но командир звал его отцом, видимо, потому, что Грач был и по годам старше всех, да еще и потому, что во взводе служил его сын, у которого, правда, была другая фамилия — Зажигин. Произошло так не по воле сына, а по прихоти отца, который годов двадцать тому назад бросил свою молодую жену с годовалым Мишуткой и подался жить в другую деревню, где завел себе новую семью. Мать Мишутки обрела другого мужа, который и усыновил мальчугана. Так он и стал Зажигиным. Жил Мишутка весело, отчим любил его, баловал, брал на покос, а когда сынок совсем подрос, вместе на охоту ходили, словом, лучшего отца парню и не надо было. Однако ж внезапно ворвался в его судьбу Грач, живший без жены, которая померла, и без детей. В поле это случилось. Михаил Зажигин пахал. Грач встал перед трактором и крикнул: «Стой, сынок!». Михаил даванул на тормоз и высунулся из кабины. «Я твой отец! — услышал он. — Здравствуй, Мишутка!» Михаилу не раз доводилось слышать от чужих людей про настоящего своего отца, но никогда его не видел. И вот встретился с ним — лицом к лицу. «Как живется тебе, сынок?». Михаил ответил: «Хорошо». — «Ну и лады... Так и живи. Маманю не обижай... Меня помни...» Сказал и ушел. С тех пор года два прошло. И снова встреча — на сборном пункте. Обоих на войну призвали и даже в один взвод определили. Михаил первым увидел Грача и как-то помимо воли, может, потому, что встретил единственного знакомого, радостно произнес: «Здравствуй, отец! Это я Миша...» Грач повалился на грудь сына и заплакал...