Без начала и конца - Сергей Попадюк

– Что за человек такой! Обязательно ему оскорбить надо…

И тот, отщепенец, – уничтожился. Его вдруг не стало. Совсем не стало, как будто и не было.

Макарьевцы (прелюдия и фуга)

Закусочная на окраине захолустного городка в одном из северных районов России. Стены бревенчатые, рублены «в обло с остатком», а столики пластмассовые, голубенькие, на тонких алюминиевых ножках, и такие же легкие, несерьезные стулья. Все аккуратно расставлено по местам и весело отражается в только что вымытых крашеных половицах. Раннее летнее утро. В закусочной пусто и тихо, только с кухни доносится погромыхивание переставляемых кастрюль. Немолодая буфетчица задумалась, выпрямившись над стойкой, отрешенно глядя перед собой; пухлая рука с карандашом застыла на ворохе накладных. За окнами сияет солнце, обещая безоблачный день.

Мы с Игорем сидели в углу, у печки, дожидаясь, когда приготовят нам завтрак, как вдруг на крыльце и в сенях послышался топот многих ног, громкий говор, и ватага леспромхозовских рабочих ввалилась в закусочную. Зычные голоса, привыкшие к открытому пространству, заполнили помещение.

– Жива, Михайловна?

– Принимай женихов!

– Ну-к, доставай сама знаешь чего!

Их было человек восемь. Широкие, неповоротливые в своих брезентовых балахонах, надетых поверх телогреек, они сгрудились у стойки.

Мы уже знали, что Ксения Михайловна не всякому нальет в такую рань. Одному нальет, а другому скажет: «Приходи в одиннадцать. До одиннадцати ничего тебе не будет». И не помогут никакие просьбы, даже тихие и очень убедительные. А тут, смотрим, она всем налила без лишних слов. Были они также немолоды, как она, и, сразу видно, мужики основательные, не какие-нибудь шаромыжники. Видно было, что люди отработали ночь и, перед тем как разойтись по домам, зашли пропустить по стакану. Все они тут хорошо знали друг друга.

Гремя сапогами, мужики перешли со стаканами к столику у окна и расселись, придвинув стулья от соседних столов, сплотились плечами над голубенькой столешницей. Кепки были сняты с голов, разговоры затихли, чинное молчание наступило. Нам с Игорем принесли горячие щи, и мы принялись за еду. Каждое утро мы уезжали на мотоцикле по району, возвращались лишь к вечеру, поэтому завтракали всегда плотно, впрок.

Вдруг за столиком, где сидели рабочие, загудели возмущенные голоса, кто-то крепко выругался, потом все разом вскочили, с грохотом роняя и отбрасывая стулья. Подняли мы головы от тарелок: что такое? Ссора? Мордобой?

– Ребята, чего там у вас? – без интереса спросила буфетчица из-за стойки, легко покрывая шум своим сильным контральто.

В ответ – новый взрыв возущения:

– Да столик у тебя, Ксюша, шатается!

– Вино, понимаешь, разлили!..

– Что за дела!

– В лоб твою мать, Михайловна!

– Ну-к тихо у меня! – рассеянно прикрикнула она. – Разгомонились!

Ватага торопливо перебирается за другой столик, но долго еще слышится оттуда обиженное ворчание.

– Ливны! Станция такая есть – Ливны… Под Орлом. В Орловской области, значит. Не приходилось бывать?

Он улыбнулся. Улыбка у него была странная: набегала и сразу соскальзывала, будто он, спохватившись, торопился убрать ее с лица. С этой своей чудной улыбочкой, со стаканом вина в руке он возник у нашего столика и попросил разрешения присесть с нами. Мы только что поужинали и, пережидая грозу, тоже потягивали винишко.

Все столики были заняты. Люди толпились у буфетной стойки, стояли у стен и в проходах между столами, перекликались, проталкивались друг к другу; некоторые пристроились на подоконниках. В свете свисающих с потолка лампочек плавал табачный дым, пол стал скользким от нанесенной сапогами мокрой глины. День, начавшийся так безмятежно, заканчивался хлещущим ливнем; за темными окнами временами грохотало, заглушая гул голосов в закусочной.

Мы кивнули ему, и он опустился на освободившийся стул. «Вот смотрю я на твою бороду, – начал он, обращаясь к Игорю, – очень она мне нравится. Люблю красивых мужиков! Выпьешь со мной? И ты тоже», – обернулся он ко мне. Улыбки у него как-то сами собой, невзначай, набегали. Впрочем, он был уже здорово хорош, но мы поначалу этого не заметили. Нам показалось, что он так, слегка только.

– Ливны? – переспросил Игорь. – Это вроде у Лескова где-то встречается…

– Да нет, говорю тебе: в Орловской области. Точно! Ну, где состав с горючим бросили. Бензин или что там было в этих… в цистер-нах. Когда он в гору пошел, это знаешь что было? Это не приведи господи что было. Нам уходить надо, а там горит все и рвется, дышать нечем. Ну невозможно дышать! И тут углядели нас. Увидели, значит, как мы бежим.

Он опять улыбнулся. Улыбка, пожалуй, была открытая, почти детская, а он как будто стеснялся ее.

– В Тамбове-то я почти год провалялся, а как стал он к Тамбову подходить, нас всех в Челябинск эвакуировали. Уй, плохо в Челябинске! Одна пуля мне в спину попала, другая – в ногу. Вот сюда и сюда. Кабы не Васька Терехов, так и остался бы там, под Ливнами этими проклятыми.

– Ты постой, – попросил я, – ты по порядку рассказывай.

– Ну вот, рассказываю. Было их штук, наверное, двадцать… цистерн. А патроны – ленты пулеметные – мы у летчика взяли. У них, у летчиков, ленты ведь как заряжаются? У них один патрон идет бронебойный, так? С черной головкой. Потом – зажигательный, головка красная. И третий – трассирующий. Понял? Нет, не так. Сначала трассирующий, потом бронебойный… Ну, не важно! Калибр-то, главное, один – что у моего дегтяря, что у этих его гимарсов. Я и говорю Ваське… Это мой второй номер, Терехов его фамилия… Говорю ему: давай, говорю, бери. Он и выволок меня оттуда, когда углядели нас и садили по нам, как по уткам. Вот сюда и сюда пули попали. Только мы вдвоем и ушли, да еще парнишка один, остальные все там остались.

Тут он принялся рыться в карманах и выложил на стол несколько монет.

– Вот я кладу шестьдесят копеек…

Улыбка у него была просто чудесная! Но он, застеснявшись, опять поспешил восстановить на лице привычную хмурость. Мы с Игорем переглянулись: экспедиция подходила к концу, каждая копейка была на счету.

– Ладно, – сказал Игорь, вставая, – я угощаю.

Он собрал пустые стаканы и начал проталкиваться к стойке.

– Ну, а цистерны-то, – напомнил я.

– А они на станции стояли, на запасных путях. Забыли про них, когда драпали. Бросили, одним словом. А как хватились, что вся эта музыка ему досталась, сразу: кто пойдет? Идти-то надо. Ведь это штук, наверное, двадцать… цистерн. И все – доверху. Вот и пошли мы с Васькой. Он у меня вторым номером был, Терехов его фамилия, Васька Терехов. И еще ребят десяток подобралось, для прикрытия. А патроны у меня в дисках – с «ястребка» снятые. Он упал на нашу территорию. Его сбили, и он упал. Понял? Был воздушный бой, и его сбили. Братцы, говорит… А мы подбежали, когда он упал. Мы подбежали, чтобы из кабины его вытащить: грудь ему раздавило… Братцы, говорит, ленты мои быстренько вынимайте, не успел я их в бою-то израсходовать.

Игорь выбрался из толпы, осторожно неся в поднятых руках два полных стакана, поставил их на столик, потом опять протиснулся к стойке и вернулся с третьим стаканом.

– Стали мы их вынимать, смотрим – а головки у патронов все разные: черные, белые, красные… Как раз то, что надо. Набили, значит, диски и пошли. А куда денешься? Должен же был кто-то добро это в гору пустить, нельзя было оставлять. Верно или нет?

– Ну, правильно, – поддакнул Игорь. – Добро-то дороже людей. Нет чтобы авиацию вызвать, и дело с концом. Или докладывать побоялись?

– Я же тебе толкую: сбили его. Он машину свою возле наших окопов посадил. Его сбили, а он посадил. Только сам был весь переломанный. Братцы, говорит… Нет, он и говорить не мог, он только знак нам подал: патроны, мол, возьмите! Вот и пошли мы с его патронами на эту самую станцию, на Ливны-то эти, состав наш брошенный кончать…

За окнами на этот раз грохнуло так, что, казалось, стекла посыпятся. Гул голосов в закусочной на секунду примолк, затем возобновился. Сидевший за нашим столиком невысокий худой человек улыбнулся своей смущенной, тут же исчезающей улыбкой и продолжал:

– Подбираемся с одной стороны, с другой… Нет, не видно ни черта! Одна, значит, нам дорога – напрямик, по чистому полю. Подползли метров на триста. Васька первый углядел: хвост из-за товарняка выглядывает. Ну, ждем. Ребята справа, слева от меня легли – прикрывать. Потом товарняк отогнали, смотрим – вот они стоят: штук, наверное, двадцать. А патроны-то у меня в диске – летчицкие, понял? Которые он расстрелять не успел. Черные, белые, красные… Я и говорю Ваське, Ваське Терехову, номеру моему второму: давай, мол, Вася, бери добро-то, оно нам во как придется… И пришлось! С третьей очереди кончилась вся эта музыка. Сперва только искорки… Потому что у меня и зажигательные были, и трассирующие… Сперва только искорки бегали, а как дал третью – кончилась. Все двадцать в гору, значит, пошли. Тогда мы побежали. И тут в спину мне одна, а другая – вот сюда, в это вот место. Я лежу, я не могу больше бежать. Васька подползает: давай, говорит, кореш, ко мне на спину. Нет, говорю, Васька, ты меня не трогай, ты дегтярь бери и уходи, пока цел. Скажешь там, что все чисто… Не звони, говорит, лярва, ну-к держись за меня! Выволок, значит, и пулемет, и меня, а после… Ты что-то не пьешь совсем, парень… А после сам от ран помер. В госпитале, в Тамбове. Ты пей, пей, ты до конца пей!..