Личная терапия - Андрей Столяров

Этого мне обычно хватает. Как правило, я засыпаю, не доходя до «стадии закипания». Однако сегодня у меня что-то не получается. Мерный шорох дождя все время оттесняется вытянутым лицом Мурьяна. Снова и снова прокручивается в сознании эта безобразная сцена. Я не могу от нее отвлечься. Как в сумасшедшем калейдоскопе, мелькают – фигуры, углы, стены, физиономии. Причем здесь не только то, что в действительности произошло, но и то, что, по моему мнению, может произойти в ближайшие дни. Я с маниакальным упорством представляю себе, как буквально завтра же по воле случая встречу в институте Мурьяна, и как со сдержанным благородством во всеуслышание объявлю его подлецом, и как Мурьян, не найдя аргументов, начнет что-то жалобно лепетать, и как он замолчит, и как, раздавленный общим презрением, скроется в каких-нибудь закоулках. Или я представляю себе, как опять же завтра – разумеется, ни на день позже – возмущенный Ромлеев вызовет в свой кабинет Выдру и торжественно объявит ей, что терпение его истощилось. Это не первая подлость, которую вы, Тамара Борисовна, совершаете. Очень жаль, но нам с вами придется расстаться… Причем я, разумеется, понимаю, что никакой связки с реальностью этот калейдоскоп не имеет. В действительности все будет совершенно иначе. И тем не менее, прекратить его бешеное вращение не могу. Это – взрыв подсознания, вписывание чрезвычайных событий в обыденность. Я таким образом перевариваю отрицательные эмоции.

К сожалению, знание механизмов в данном случае не помогает. Я ворочаюсь сбоку на бок, на спасительное забытье не приходит. Продолжается это около двух часов. Затем я сдаюсь, набрасываю на себя рубашку и выползаю на кухню.

У меня – свои средства борьбы с бессонницей. Если она серьезно прохватывает меня, а это обычно случается три-четыре раза в году, и я чувствую, как например сейчас, что, несмотря ни на какие усилия, сна не будет, то я и перестаю напрягаться по этому поводу – встаю, выпиваю стакан молока, съедаю какой-нибудь бутерброд. А в качестве успокаивающего, должного погасить вдруг загоревшееся сознание, принимаю две таблеточки валерьянки. Мне, конечно, уже давно следовало бы запастись настоящим снотворным; сколько можно, зачем так мучаться, если эффективные средства известны, однако те снотворные, которые продаются в аптеках без рецепта врача, видимо слишком слабые и на меня действия не оказывают, я пробовал покупать их несколько раз, а то, что мне действительно помогает, феназепам например, к сожалению, без рецепта врача не дают. Рецепт же мне просто не получить. В нашей поликлинике, а никакой другой я не знаю, чтобы попасть к врачу, надо отсидеть в очереди часа полтора, не меньше. А до этого еще получить номерок на прием. А за номерком – тоже выстоять очередь никак не менее часа. Причем безо всякой гарантии, что номерков на сегодня хватит. Нет уж, я лучше буду использовать домашние средства.

Именно так я сейчас и делаю. Съедаю бутерброд с вязким сыром и выпиваю стакан густого кефира из холодильника. Проглатываю две желтых, поблескивающих, как лакированные, таблеточки валерьянки, а потом, немного поколебавшись, нашариваю пачку сигарет и закуриваю. Кстати, как раз этого делать бы и не следовало. Сигарета, конечно, меня успокаивает, но одновременно приводит в активное рабочее состояние. Гораздо полезнее было бы повторить весь ритуал отхода ко сну: заново почистить зубы, умыть лицо, перестелить постель, чтобы выглядела, как свеженькая. Это иногда помогает. Но мне уже все равно. Я брожу по освещенной слабенькой настенной лампочкой кухне и, затягиваясь раздражающим дымом, думаю – какой все-таки трусливый подлец этот Мурьян. Ведь пока был прижат к стенке, слово сказать боялся (правильно, кстати, боялся, я в тот момент мог его изувечить), обрел голос лишь после того, как почувствовал себя в безопасности. Это когда уже Пеленков и Гриша Балей нас развели. Подлец, подлец, конечно, полный подлец…

Затем мысли мои почему-то перескакивают на Веронику. Сейчас, в два часа ночи, мне совершенно ясно, что здесь все кончено. У нас, скорее всего, действительно был некий шанс, была возможность того, что, вероятно, дается только раз в жизни. Однако этот мираж поманил и рассеялся. Теперь – пустота, выжженная пустыня до самого горизонта. Причем не важно, кто и конкретно в чем был здесь виноват. В таких ситуациях, как их ни анализируй, всегда виноваты двое. Важно лишь то, что это не восстановить уже никакими усилиями. Никогда, никогда: второй раз чудо не произойдет. Мираж так и останется миражом. Пустыня будет безжизненной до скончания мира… Мне и в самом деле безумно жаль Веронику. Какое у нее было тогда, при встрече в кофейном зальчике восковое лицо! Какие выцветшие глаза! Какие предательски выступившие на шее мелкие возрастные веснушки! И, кстати, сейчас она, вероятно, тоже не спит – бродит по кухне, занимается разными хозяйственными делами. Говорит, что это единственное за весь день время, когда она чувствует себя свободной. В красном детском халатике, который едва-едва прикрывает бедра. Я ее в этом халатике много раз видел. Мне чрезвычайно хочется ей позвонить. Снять трубку, набрать номер, который я хорошо помню, услышать голос. Вот только что я скажу? В том-то и дело, что сказать ей мне нечего.

И еще я думаю, глядя во мрак, в котором зависли, скрываемые дождем, лишь два тусклых окна на другой стороне двора, что так называемые «видения», время от времени посещающие меня, объясняются, вероятно, не только особым состоянием психики. То есть, конечно, это – несомненный «прорыв подсознания»: у меня достигают мозга и трансформируются в галлюцинации сигналы из внутренней среды организма. У здорового человека они выше подкорковых центров не поднимаются. И все-таки дело, наверное, не только в этом. Мне представляется, что определенную роль здесь играет еще и городская среда. Петербург ведь без всякого преувеличения – уникальный город. Я где-то читал, не помню, что он и создан был не для жизни. Он задумывался как рай, как парадиз, как государственная мечта, как томление идеала, овеществленного потом в камне и в дереве. Он поэтому и застраивался не отдельными улицами и домами, удобными для людей, а сразу же – колоссальными пространственными ансамблями. Для обыкновенной жизни здесь места не было. Она проникала в него исподволь – сквозь переулочки, чердаки, подвалы, дворы-колодцы. С самого начала она имела здесь выморочную сущность. А если еще учесть, что стоит Петербург на громадном геопатогенном разломе – не знаю, правда, можно ли этому верить – то ничего удивительного, что призраки чувствуют себя тут как дома. Камень, дождь, гнилая вода в каналах, бледный свет фонарей, болотные испарения… В общем, то, что называют «петербургской шизофренией»… И, кстати, одно вовсе не исключает другое. Чтобы видеть «петербургскую мистику», необходимо обостренное восприятие окружающего. Необходимо видеть вечность сквозь время, фантастику сквозь реальность, странное сквозь обыденное. А это как раз и указывает на специфически болезненное состояние.

Вот с такими мыслями я возвращаюсь в комнату. Сна нет ни в одном глазу; мне и в самом деле не следовало курить. Ложиться в постель в подобном настроении бесполезно: я буду опять ворочаться, вздрагивать, прислушиваться к каждому звуку. Вот вроде бы проехала по нашему переулку машина. Вот грохнул лифт и – пополз, протискиваясь сквозь узкую шахту. Вот передвинули наверху что-то тяжелое. Вот запищала, тоже где-то на улице, сработавшая сигнализация. Избавиться от звуковой истерии уже не удастся. Поэтому я зажигаю в комнате свет и, чувствуя мутный гул в голове, пристраиваюсь за рабочим столом. Работать я, тем не менее, не собираюсь. Я не обладаю счастливой способностью Авенира трудится во время бессонницы. Однажды я поинтересовался, как он борется с этим изматывающим проклятием, и Авенир удивленно ответил: Никак, просто работаю. – И что, получается? – в свою очередь, удивленно спросил я. – Ну, как обычно, иногда даже лучше, – сказал Авенир.

У меня, к сожалению, такой способности нет. Я много раз пробовал сделать во время бессонницы хоть что-то осмысленное. Все равно же время пропадает напрасно. И ничего, признаться, толкового из этих попыток не получалось. Стоит мне включить, например, компьютер и, взяв себя в руки, сосредоточиться на каком-либо материале, как меня в ту же минуту начинает клонить в непреодолимый сон. Глаза слипаются, по телу расползается ужасная вялость. Кажется, только ляг, отключишься через десять секунд. Однако стоит мне выключить проклятый компьютер и действительно лечь, бессонница, будто зверь из засады, наваливается с новой силой.

От мысли работать во время бессонницы я уже давно отказался. Единственное, что в таком состоянии можно попробовать – это отрефлектировать сам источник невроза. Есть такой метод в психотерапевтической практике. Человек начинает тщательно и подробно анализировать причины возникшего беспокойства – прокручивая их раз за разом, последовательно, не пропуская ни одной мелочи. Мозг не терпит однообразия. Через какое-то время ему это надоедает. Истерия начинает стихать, внутренний источник тревоги истощается сам собой. Нормализация происходит даже быстрее, чем ожидаешь.