Опустошенный жених. Женская маскулинность. Аналитическая психология - Мэрион Вудман

Без любви страх перед жизнью дерет нам горло. Мы не можем спеть собственную песню. Некоторые из нас не могут даже вспомнить, что у пас когда-то были песни, которые мы пели. Без любви к самим себе и друг к другу, к таким, какие мы есть, мы останемся брошенными, чтобы умирать в одиночестве.

Эрос - это мужской бог, в котором сосредоточена восприимчивая любовь истинной женственности. Любовь, исходящая от Самости, из внутреннего Христа или Будды, подобно любви, исходящей от матери Терезы, имеет возможность проникать в жизнь, которая стремится быть прожитой, превращая зло в красоту, болезнь в здоровье, отчаяние в надежду.

Уникальность Матери Терезы зиждется на внутреннем образе восприимчивой души и проникающего духа. Каждый, кто воочию наблюдал, что она делает, никогда не забудет беспомощные скрученные руки, ноги и голову больного ребенка, который, страдая, корчится на постели. Когда одна из ее сестер берет его к себе па руки и крепко прижимает к груди, не отводя от него взгляда, тогда бьющееся в судорогах тело успокаивается. Подобно золотому свету, который пробивается через облако, его тоскливое личико преображается от лучезарной улыбки. Он смотрит ей в глаза. Он Дома.

Но в предыдущем сне маленький мальчик не Дома, и без него сновидица ощущает себя несчастной. Довольно часто душа или дух принимают метафорический образ птицы, особенно любимой птички, которую сновидица баюкала, как ребенка. Иногда птица может быть на чердаке, иногда, как в этом сне, в сарае. Переполненная виной и скорбью, сновидица горько рыдает. Попав на крошечный, живой скелет, ее слезы превращают его в маленького мальчика, пропавшего много лет назад. Слезы от избытка чувств не завершают эту трансформацию. Это слезы любви, стремящейся сделать все, чтобы в похороненный дух вдохнуть жизнь.

Творческое, жаждущее петь мужское начало - часто повторяющийся мотив в снах наших современников. Повторяется и причина его молчания. Здесь ключевым образом является черный ящик - образ женственности - темная гробница, в которой скрыта связанная с матерью маскулинность. Темная утроба может к тому же породить торжествующую юную маскулинность, песня которой символизирует превращение преходящего в вечное, а вечного - в преходящее.

Образ черного ящика похож на образ, использованный Уильямом Блейком в стихотворении «Брак Небес и Ада». Он оплакивает потерю силы видения в произведении Сведенборга, видение которого погибло вследствие подчинения холодной рассудочной логике. Блейк сравнивает эти произведения с холщовой плащаницей Христа, тщательно свернутой в пустой могиле. Затем он продолжает, считая свои строки воскресшим телом Христа. Он не видит пользы в этих отслуживших свое одеждах, представляющих собой мертвую букву закона в противовес живому духу. Уильям Блейк - великий мастер превращения преходящего в вечное, и вечного в преходящее.

Малиновка в клетке

Приводит все Небо в ярость.

Жаворонок, раненный в крыло,

Херувим, не перестающий петь.

Этому искалеченному внутреннему мальчику так же трудно появиться з жизни многих людей, которые пытаются с ним подружиться. Как правило, люди с незрелой маскулинностью попадают под гнет человека, имеющего над ними власть. Они всегда настороже, подозревая окружающих в желании отреагировать па них свое стремление к власти, и фактически видят эту власть там, где ее нет. Независимо от своих ощущений проявления реальной или спроецированной власти, они либо будут избегать ее, либо с ней бороться, либо впадать в бессознательное, прибегая к алкоголю, лекарствам или каким-то иным наркотическим средствам. Любовь может сломать этот панцирь, обнажив уязвимую незрелую маскулинность. Любовь дает человеку возможность войти в контакт со своим теплом, которое либо переполняет его страхом, что он ослабнет, либо подтолкнет к трансформации. Джимми Бойли, получивший известность первого преступного авторитета Шотландии, на протяжении многих лет заключения в одиночной камере боролся за власть, как дикарь. Когда пришла его мать вместе с его детьми, «я открыл такие части самого себя, которые пытался убить, - писал он, - те любимые мной части, которые заставляли чувствовать себя человеком в нечеловеческой обстановке».

Мужчина с искалеченной маскулинностью остается привязанным к матери. Он может жить своей жизнью, стремясь ублажить близкую ему женщину, но цена этому - уничтожение собственных чувств и в конечном счете - своей жизни. Если же он будет реагировать естественно и возьмет на себя риск поступать, исходя из своих реакций, в отношениях с женщиной начнет прорываться насилие. Точно так же искалеченная маскулинность женщины может привязать ее к мужу-отцу. Такая женщина готова внезапно взорваться ненавистью, осознав, что ее личная жизнь была тюрьмой, ключи от которой (по се представлениям) находятся у партнера. Мужчина может оказаться хорошим «крючком» для ее проекции, однако ей следует найти своего внутреннего инфантильного деспота.

Инфантильная маскулинность в мужчине может прорваться, если близкая женщина говорит ему откровенно то, что думает. У него возникает ощущение, что на него напали. Он настолько взбудоражен, что не слышит ее. Ему кажется, что он живет с человеком, которого до этого никогда не знал. Конечно, остается надежда, что она снова останется самой собой и перестанет вносить напряженность в их отношения. Он может обвинить ее в двоедушии или в претенциозности. И оказывается прав, если и он, и она никогда не пытались интегрировать свою тень. Если же он по-прежнему проецирует на нее свою идеализированную аниму, то просто не поверит своим ушам. Его женщина так не говорит. И он ведет себя так не из упрямства; он воистину бессознателен; его внутренний мальчик теряет маму.

Пытаясь удержаться за то, что им воспринимается как основа бытия, он все больше и больше будет идентифицироваться с исчезающей матерью с возрастанием осознания жены. Он может начать исполнять в доме ее обязанности, постоянно глотая обиду, которая проявляется в его бессилии или ярости, а также в его своенравии и упрямстве, которые должны заставить жену почувствовать себя виноватой за то, что бросила его и детей.

Точно так же, если у женщины нет сильного Гадеса, способного опустошить ее внутреннюю девушку Кору от матери Деметры, ее маскулинность сохранит связь с матерью. Во время своего бессознательного мятежа она будет бояться собственной агрессии, а потому - и агрессии окружающих. Ее творческая маскулинность недостаточно сильна, чтобы защитить ее юную женственность, и она снова откажется защищать свою истину. Она скрывает силу, которой обладает, чтобы заставить своего напуганного партнера чувствовать себя сильнее. Она лжет самой себе и проецирует слабость на своего мужчину, стараясь «сгладить ситуацию». Вот как одна женщина описывает такое состояние:

Джефф мне прислуживает. Это вызывает у меня ненависть, однако я молчу. Мои грехи - это грехи по оплошности. Я думала: не лгать - значит быть честной. Это не так! Я знаю, он отвергнет все, что бы я ни сказала, значит, я не скажу этого. Молчание - ложь. Он может проецировать все, что хочет. Он все еще не знает, на ком женился. Я чувствую, как мое сердце опутано колючей проволокой. Он подал мне воды. Я не хочу. Он взял себе сандвич. Я раздражена. Он пошел, чтобы принести мне сандвич. Через полчаса он принес мне салат. Я его не хочу, но не говорю: «Джефф, я не хочу, чтобы ты мне прислуживал. Я хочу есть вместе с тобой. Я хочу с тобой поделиться». Потому не выражаю вслух ни свое раздражение, ни то, что действительно думаю.

В отношении этой пары мы можем спросить себя: «Кто здесь предатель, а кого предали?» Ничто не выдает мятежной ярости: ни внутри, ни вовне. Они оба ненавидят свои услужливые маски и желание идти на поводу других. И потому пахнет подавленной мятежной яростью. Если агрессию мужчины направить в правильное русло, у него хватит энергии, чтобы вытащить женственность из пещеры архетипической матери. Од-нако темная пещера сопротивляется свету, и, если не приложить огромного мужества и хитрости, мятеж будет подавлен.

В этом неудачном противостоянии ярости остаются незатронутыми архетипические энергии, бессознательно управляющие отношениями. Так как оба партнера могут чувствовать опасную глубину бездонной пропасти, они любой ценой стараются избежать ее, хотя могут себе представить, что это не решение проблемы. Они сознают, что бегут на месте, что вся трата их энергии напрасна; вместо движения по направлению друг к другу или прочь друг от друга, они не движутся совсем. Они парализованы, ибо их сознание отрезано от нуминозных глубин бессознательного.

Когда христианство завязло в многочисленных догматах, которые, по сути, заглушили глубинную душевную динамику, в нашей культуре появилось несколько еретических сект, несмотря на все попытки церкви их уничтожить. Самым мощным среди таких движений, возникших в результате смешения христианства и ислама во время крестовых походов (с XI по XIII столетие), был культ романтической (куртуазной) любви, в которой женственность стала объектом поклонения, получив превосходство над маскулинностью. Рыцарь или романтический возлюбленный служил своей госпоже. Именно в это время легенда о Святом Граале воспламеняла воображение средневековых поэтов. Они видели в Граале сосуд женственности, означавший «мужчину с целостной психикой (а не только его эго) как воплощение божественности, спустившейся на грешную землю». Сияющий сосуд выступал в качестве образа души, в котором обитала жизнь, причем и светлая, и темная ее стороны. Таким образом, теневая сторона христианства снова вышла на поверхность. Парсифаль, рыцарь, имевший самую тесную связь с Земной Матерью, был именно тем одиночкой, который донес до сознания вопрос: «Кому служит Чаша Грааля?»