Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин

посередине. Только подполковник Львов переписывал набело свои отчёты и рисовал карту, капитан Орлов пытался разобрать свои каракули, систематизируя съёмку, а добродушный Максим Никифорович старался изобразить на листе что-то непонятное.

Подполковник перегнулся через стол и увидел, что Максим Никифорович рисует слона. Слон этот гордо трубил, но было видно, что на рисунке не настоящее животное, а барельеф на каменной стене.

– Вы знаете, когда у нас в первый раз увидели слона? – спросил он.

– Да, конечно, – ответил художник. – При Иване Четвёртом.

– Ну, это времена мифические, а первый объективный слон пришёл в Петербург в тысяча семьсот четырнадцатом году. Персидский шах Хуссейн подарил его Петру. Слона везли на корабле, а от русского берега Каспия до Петербурга он шёл сам. Ему нашили сорок четвериков кожаных башмаков, и в дороге он сносил их все. Крестьяне, что работали в поле, замирали, когда видели, как идёт слон. Они думали, что это чужеродное божество идёт на поклон в столицу. Те, кто побогаче, стелили перед ним ковры, а потом вешали их на стену. В Петербурге слон гулял по прешпекту, то есть Невскому, и обыватели относились к нему иначе. Они были развращены знанием и не испытывали пиетета по отношению к слону. Они кидали в него палки и камни.

До ковров дело, разумеется, не доходило.

Этот слон жил напротив Мраморного дворца, а следующий слон поселился у Фонтанки. Наконец Надир-шах прислал русским четырнадцать слонов, в честь которых назвали Слоновую улицу. При Екатерине их отправили в Царское Село, где они живут и поныне.

– Я видел, – ответил Максим Никифорович. – Но там они слишком печальны, чтобы брать их в расчёт.

XVI

(путь через тоннель)

Человек, что норовит залезть под землю, подозрителен. Ибо Аллах не видит его в этот момент и человек этот находится наедине со своим грехом.

Аль-Шурави

Подполковник Львов сидел за столом и рисовал карту, точно так же как он делал три дня до этого. Он рисовал карту, создавая второй мир, отражение первого, состоявшего из зноя, пыли, крика ослов, камней и ненужных людей. Карта выходила куда лучше, чем мир за стеной.

Максим Никифорович, повозившись со своими пробирками, заснул. И это было самое здоровое, что он мог сделать, хотя сон его был полон слонами, идущими по лабиринту, лабиринт превращался в основание храма, на стенах лабиринта вырастали новые, белокаменные стены, и они были украшены чудесными птицами. Птица Сирин и птица Гамаюн смотрели на него, но делали это недолго. Храм опадал камнями, будто дерево – листьями. И сразу же начиналось новое строительство, и Максим Никифорович, пыхтя, помогал Богу в этом деле.

Капитан Орлов в мыслях своих был далеко. Его наполняло глухое раздражение. Он не знал, чего ждут русские путешественники в этом месте, какое указание может явиться им, откуда прискачет гонец.

Он привык двигаться по жизни стремительно, и время его текло быстро.

Поэтому он знал, что сейчас тихо выйдет с постоялого двора, шагнёт в тень, и вот тогда время его понесётся вскачь в предвкушении чего-то более важного, чем отметки широты и долготы в его тетрадках.

Сейчас он двинется вдоль стены тихо, ничто не скрипнет, не метнётся пламя свечей. Был капитан Орлов, и вот нет капитана Орлова, только вздохнёт во сне Максим Никифорович, потому что спящие чувствуют перемены лучше, чем бодрствующие, только ничего не помнят, проснувшись.

А вот капитан Моруа сидел один в армянской кофейне и разглядывал рисунки на стенах.

Они изображали странных птиц с головами святых и небо, вовсе непохожее на небо Палестины. Судьба разрешила армянам иметь любые изображения, и вот на стенах теснились эти сказочные птицы, бежало стадо слонов, поднявших свои хоботы, висело несколько мусульманских ковров с причудливым рисунком и китайский гобелен несколько фривольного содержания.

Капитан Моруа ощущал себя в середине лабиринта улиц великого Города. Отчего, интересно, у турок нет (он верно знал, что нет) подробной карты города? Человек сперва полагается на свою память, потом ленится и думает, что карта ему не понадобится, а потом теряет время, шагая по грязным камням по кругу, время от времени обнаруживая всё тот же дом.

Капитан Моруа считал, что лабиринт, само его понятие, что-то вроде карты. Это карта жизни.

Один человек входит в неизвестность, и вот уже он заблудился и много лет бродит впотьмах. Другой относится к этому как к развлечению, ищет выход или цель, а не найдя, не расстраивается.

Люди гордые ступают в холодную воду горя, когда понимают, что они не Тесей, а один из его предшественников, которому суждено обратиться в прах на безымянном повороте тропинки.

Одними движет любовь, другими – корысть, третьими – любопытство.

Но лабиринт остаётся картой их жизни, причём не всякий подозревает, что стены лабиринта могут двигаться. Минотавр может оказаться несчастным повелителем тёмного царства, а Ариадна – циничной женщиной, посылающей своих поклонников на смерть – одного за другим.

Капитан Моруа не знал, что Джон Макинтош сейчас проходит мимо него вместе со своим ассасином. Они тихо переговариваются во тьме, и эту пару отделяет от француза всего несколько ярдов.

Точно так же шотландский англичанин не подозревает о том, что француз сидит со своим кувшином вина при свете свечей и язвительно рассуждает о методах британской короны.

И уж точно они оба не знают, что внизу, под ними, в той же точке карты идёт при зыбком свете такой же свечи, что и в армянском шалмане, русский офицер.

Орлов изо дня в день совершал особое путешествие, не отпрашиваясь у подполковника.

Он выходил из гостиницы, делал несколько кругов по кварталу, проверял, не следит ли кто за ним, а потом сворачивал в неприметный дворик. Там специальным ключом он отпирал железную дверь, которая была почти не видна под плющом.

Спустившись в подвал, он зажигал свечу и начинал путешествие по узкому проходу.

Сверху капала вода, и не всегда она была приятна на запах.

Под ногами журчал ручей.

Свеча выхватывала следы кирки на потолке, выбоины, похожие на письмена.

Иногда ему хотелось свернуть в боковой проход, потому что там была римская тайна или Соломоново золото, но он тут же вспоминал о цели своего путешествия.

И вот наконец он стучал в другую железную дверь условным стуком – тремя короткими ударами, и безмолвная старуха отворяла железо, тоннель наполнялся светом ещё одной свечи, и его вели вверх по лестнице.

Там, на том шаге, который он не мог угадать, его шею обвивали