Границы памяти - Ян Кириллов

Отброшен волею судьбы — одной из мириад таких же судеб,

Он пал без воли, без борьбы. Нет ничего коварнее, чем люди.

Но пыль подножная восстанет вихрем, поднимая угнетённых.

Взовьётся пыль и поглотит сады, накроет саваном всех сонных.

— Эта строфа стала гимном рабов. Только она вырвана из контекста. Поэма иносказательна. В ней нет ничего о летающем рабе. В поэме сказано не только про поднявшуюся пыль, но и про то, что пересохнут реки, погибнут сады и пыльный вихрь принесёт лишь горе.

— О чём вы? — Олиу взялся за голову. — Что за летающий... — по его спине пробежали мурашки. — Это я? Тот странный сон, где я летал, и громомашина... вы тоже его видели? То есть, это был не сон, а явь?

— Вчера к тебе вернулась память из прошлой жизни. Память возвращается не сразу. Обрывками и волнами. Первую волну ты пережил вчера. И наделал глупостей.

Рокот громомашины заставил Эрмерию вздрогнуть. Олиу почувствовал ток, бегущий по спине. Прошлая ночь. Что-то было. Странное слово пришло на ум.

«Аммерт. Что это? Неужели?! Имя. Да, это имя».

Постепенно, рокот затихал. С ним затихали воспоминания. Олиу попытался уловить их, как сон после пробуждения, но не сумел.

— Госпожа Буревласка, — «сто семь» робко выглянул из-за камня. — Это была громомашина?

— Во-первых, я не Буревласка, — она вышла и, приложив ладонь от солнца, осмотрела небо. — Я — Эрмерия. Моё имя означает «искательница». Во-вторых, эта громомашина называется вертолёт. Пошли. Или можем вечно тут сидеть.

— А как далеко нужно уйти?

— Достаточно.

— Интересно, как там Гэгхи?

— Его зовут не Гэгхи, — она тяжело дышала, преодолевая шаткие булыжники. — Это — Кайрил. Он твой брат из прошлой жизни. Вчера ночью ты вспомнил его.

— Как я мог забыть?

— Воспоминания приходят постепенно. Что он сейчас делает, я не знаю. Но полчаса назад он дал о себе знать, — она погладила пальцами кулон.

— Пол… чего? Может, вернёмся за ним?

— Нет, Олиу. Сначала я отведу тебя в безопасное место.

Эрмерия спустилась в ущелье. Какое-то время её не было видно в тени, отчего бывший раб забеспокоился, но ждать пришлось недолго. На дне ущелья тоненькой струйкой бежал источник. Вода, как и стоило думать, была ледяная. По очереди набирая воду в ладони, оба грели её, прежде чем выпить. Ладони Эрмерии побледнели, пришлось согревать их дыханием. Олиу, всю жизнь державший металлическую кирку в любую погоду, холода не замечал.

Дальше пройти можно было только по узкой тропе над крутым склоном. Продвигались медленно, но лучше было промедлить, рискуя попасться на глаза солдатам, чем сорваться вниз и уж точно погибнуть.

Олиу долго не решался спросить о цели похода. Но нагревшиеся камни, обжигающие ступни даже через обувь, вывели его из себя.

— Да куда мы вообще идём?!

— В «слабую зону», — Эрмерия слишком выдохлась, чтобы что-то объяснять. Вода из источника прибавила сил, но ненадолго.

Начался участок, сорваться на котором означало бы долго катиться по склону, обдирая кожу об острые камни. Эрмерия неудачно ступила на шаткий булыжник. Пошатнулась. Кое-как ей удалось удержаться, но выступ проделал длинную царапину на внутренней стороне ноги. Дальше Олиу нёс Эрмерию на руках. Рану он перевязал своей рубашкой. Царапина оказалась настолько длинной, что вся рубашка ушла на лоскуты.

За полдня удалось преодолеть от силы три километра. Вечерело. Без еды и воды было всё тяжелее. Отдыхая в тени, Эрмерия вспоминала источник холодной живительной влаги.

— Забавно.

— Что?

— Если я здесь умру, нас с тобой могут принять за любовников.

— Что забавного?! — Олиу посмотрел на неё так, будто его спутница только что призналась в каннибализме. — Заломи себе руку.

— Зачем?

— Заломи! Тогда тебе простятся твои слова. О конце жизни говорить нельзя, иначе навлечёшь беду. Заломи руку! Сейчас же!

— Я не собираюсь этого делать. Олиу, моя вера — не твоя, а твоя — не моя. В моей вере заламывание рук не работает.

— И что у тебя за вера?

— Эттом. Мы верим в перерождение и не боимся смерти.

— Опять! Опять!

— Хорошо, конца жизни. Да, всякое может быть, и хотелось бы пожить подольше. Но я не боюсь. После смерти мы рождаемся вновь, в другом тари. Самое ценное для нас — память, — она посмотрела на бывшего раба, стараясь увидеть Аммерта в его глазах. — Может, это бред от горячки, но... я бы хотела поцеловать тебя. На всякий случай.

Олиу склонился над ней. Поцелуй получился немного неловким, суховатым, оттого что у обоих на жаре потрескались губы.

— Может, ещё раз? — предложил Олиу.

Второй поцелуй был уже дольше. Раз в десять. И во столько же раз более страстным. Рука Олиу, повинуясь сокрытому запретному чувству, скользнула по щеке прекрасной спутницы вниз, по шее, до груди.