Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

многих процессах об импотенции, наведенной с помощью магии: многие «колдуны» по роду занятий были знахарями и подозревались в том, что вызывали недуг в надежде получить деньги за его излечение. Некоторые, как склонная к неумеренной брани Дарьица из Севска, ассоциировались только с вредоносной магией, но с Тимошкой и Ларькой было по-другому – свидетели неоднократно слышали, как один из них говорил: «Я испортил, я и отхожу». Стольник Федор Михайлов сын Ладыженский, помещик из Алексина, подозревал, что этот же механизм сработал в 1652 году, когда он устроил свадьбу двум своим крестьянам: «И тех людей его обоих на свадьбах перепортили, совокупленье у них с женами отняли». Вскоре после этого один из его крестьян, Сенька Васильев сын, промышлявший плотничаньем, хвастался в подпитии, что он наслал порчу на тех двоих во время свадьбы. Когда Федор узнал об этих словоизлияниях, он «велел его [Сеньку] посадить на цепь, и руки и ноги велел сковать в железо». Подвергнутый заточению, плотник пообещал исцелить крестьян, попросив для этого лишь немного чеснока. «И тот его крестьянин Сенька плотник дал его людям Амельке Младеновскому да Ваське Иванову по три зуба чесноку и велел им съесть. И те Федоровы люди от того исцелели. И то его Сенькино воровство стало знатно, что он Федоровых людей портил да излечил»[188]. Аршутка из Духа был «пытан двожды и с пыткой в том во всем повинился, что де он тем луховым посадским людям пособлял и свадьбы отпускал и с немочи к нему многие сторонне люди приходили и он им пособлял»[189]. Некоторые знахари уверяли, что на свадьбах занимаются лишь защитой новобрачных. Один из них, Ивашко Голдобин, показывал в 1662 году: «…а где де бывают свадбы и на тех свадбах он Ивашко бывает для береженья, носит с собою за рукавом хлеб да соль порознь, и сажается близ жениха на хозяйское место и говорит на приходе жениху наговорные шепты»[190].

В «Нынешнем состоянии России» – записках, оставленных английским врачом Сэмюэлом Коллинзом (1671), – упоминается и о страхе сделаться жертвой колдовства на свадьбе, и о предупредительной контрмагии. Коллинз отмечает:

Свадьба людей высшего сословия редко обходится без некоторого колдовства, которое, как считают, творят монахини, чьи духовные увлечения отмечены склонностью к этому. Я видел, как один жених выбежал из спальни и рвал на себе волосы, как безумный, а когда спросили его о причине смущения, он воскликнул: «Я пропащий человек, я испорчен». В таких случаях обращаются обыкновенно к белой волшебнице, которая за деньги снимет порчу и развяжет узел на ленте гульфика штанов – причину мужской немощи этого молодца. Кажется, некая старуха завязала узел на ленте его штанов перед свадьбой [Collins 2008: 18–19][191].

Основываясь на судебных делах, можно заключить, что все это было распространено не только среди «людей высшего состояния». Картина В. М. Максимова (1875) с ее эффектной светотенью показывает, что в XIX веке, как и в XVII, появление разгневанного колдуна на брачной церемонии внушало крестьянам страх. В конце XIX и начале XX веков русские этнографы собрали богатый материал о том, как необходимо отражать колдовские атаки на свадьбах: держать церемонию в тайне, приглашать на празднество проверенных колдунов или попросить знакомого колдуна (вроде Сеньки-плотника) произнести обережный заговор.

Взимание денег или согласие принять благодарность в иной форме за лечение импотенции могло вызвать подозрения:

Козловец сын боярский Аксенка Савилов в роспросе сказал был де он Оксенка на беседе у Козловца сына боярского у Тимошки Лаврова тому де годы с четыре си тут де ево на беседе ускопили а хто де ево ускопил, и он де тово не ведает, только де он Оксенка бил челом ему Ивашку, чтоб ему пособил и дал де ему Ивашку гусыню и он де Ивашка ему пособил[192].

Подозрения пали на Ивашку, который, по всем сведениям, имел обыкновение требовать гуся в уплату за врачевание и одновременно за ограждение от болезней, вызванных волшебством. Брат Аксенки описывал этот «охранный рэкет» в весьма живых выражениях:

«…прошал от Ивашка Губанов у брата ево Аксенка гусыни и брат де ево Аксенка гусыни ему Ивашку не дал. И он де Ивашка молвил ему Аксенку помни де что на тобою будет и за то де ево Оксенку ускопил и как брат ево Аксенка гусыню к нему Ивашку отнес и он де Ивашка ему Аксенке пособил»[193].

Большинство обвиненных в колдовстве с самого начала заявляли о своей непричастности к насыланию импотенции и других болезней, утверждая, что использовали свои умения только для исцеления. Нестерко Семенов сын Поляк, пастух из вотчины стольника Ивана Вельяминова в городе Шацке, выставлял себя добропорядочным знахарем, использующим простые заговоры, молитвы и домашние средства для облегчения страданий окружающих.

А в шатцких де селах и деревнях он Нестерка бывал для того, у которого де мужеска полу с женою совета нет, и тем де людям он Нестерка на вине наговаривал и то наговорное вино пить давывал… И где де и у кого какая скорбь или младенческая скорбь же, и его де с такое дело будет, от наговору де его болезнь унимается.

Обвиняемый категорически утверждал: «А еретичества и ведунства за ним злого нет, и многие де люди его Нестерку для лекарства имовали» – и с готовностью предоставил подробные сведения о своем целительном волшебстве. Помогая мужчинам, испытывавшим трудности при совокуплении с женщинами, он посылал лицам «женскаго полу» кружку речной воды. Для успеха дело было крайне важно брать именно речную воду, а не какую-либо еще:

Смилуйся пресвятая Богородица, вступись за нас грешных, буди милостива, закрой нетленною ризою своею души наши грешныя, раба своего имярек и рабу свою имярек на сем свете закрой их, дай им, Богородица, любовь меж ими и совет жити по старине в любви и чтоб им ныне и до веку жит и в совете, и как де в реке вода в ночи трижды причещается, так бы причещалась имрику во дни и в ночи и, в часы куды ты река течешь и тебе слава вечная, а тем имрекам мужу с женою жительство вечное[194].

Насколько можно судить, Нестерко был безобидным человеком с благими намерениями – по крайней мере, как он говорил о себе сам. Ему пришлось выдержать три сеанса пыток, но он упорно держался за свою версию и отказывался признать, что вызывал половое бессилие,