Худяков - Эмилия Виленская Самойловна

Корсаков и назначил такой пункт, откуда и побег был невозможен и где в те времена человек оказывался заживо погребенным. Это был «город» Верхоянск, расположенный на Полюсе холода, здесь зимой температура доходила до 70 градусов. Якутскому губернатору предписывалось отдать Худякова в Верхоянске «под личную ответственность земского исправника или особого надежного лица, а вместе с тем иметь и со своей стороны постоянное бдительное и строгое наблюдение за Худяковым» и доставлять ежемесячно в Иркутск «надлежащие о его поведении сведения»{234}.

Но не назначенный ему строжайший режим и не суровые условия Крайнего Севера оказались роковыми для Худякова, а то страшное безлюдье, в какое он попал, и та бездеятельность, на которую он был обречен.

В. Ногин, отбывавший ссылку в Верхоянске в девяностых годах XIX века, то есть спустя тридцать лет после Худякова, так описывает это место: «По переписи 1897 г. в Верхоянске было 59 дворов с 356 человеками населения. Название «город» не подходит к Верхоянску; не вяжется с ним и слово «деревня». По внешности самая плохая русская деревня выглядит лучше его. Это якутское зимовье, куда были перенесены административные учреждения округа почти безлюдное летом, когда якуты уходили в летники на сенокос»{235}.

Сам Худяков рассказывал в «Кратком описании Верхоянского округа», что все население Верхоянска в 1867–1868 годах составляли пятьдесят якутов и несколько русских семей. Ни одного политического ссыльного, с кем бы мог Худяков перекинуться словом, тогда в Верхоянске не было. Русское население, состоявшее из исправника и считанных семей поселенцев, почти что ассимилировалось по языку. На всем Крайнем Севере не было ни одной школы. В этой обстановке и должен был коротать свои дни Худяков.

22 февраля 1867 года в сопровождении офицера и двух казаков Худяков был отправлен из Иркутска в Якутск. «По строгости предписаний, — писал он, — офицер, которому меня сдавали, заблаговременно распорядился везти меня с обнаженными саблями»{236}. Приказ, однако, выполнен не был из-за жестоких морозов.

Около трех недель длился путь до Якутска по пустынному унылому тракту. В Якутск Худяков был доставлен 11 марта.

И уже через два дня началось «бдительное и строгое наблюдение»: к Худякову был подослан шпион-осведомитель, столоначальник канцелярии Якутского губернатора А. Трофимов, который первую свою запись о разговоре с Худяковым пометил 14 марта. «Я выдаю себя за поляка, — сообщал Трофимов. — Высказывал ему свое убеждение, что рано или поздно Польша будет существовать и что в России необходим новый порядок». Трофимов действовал осторожно, назвал себя Трохимовичем, рассказывал, что участвовал в восстании 1866 года за Байкалом, что в Якутске есть кружок ссыльных и что через него, Трохимовича, «политические преступники» ведут переписку. Все это он раскрывал Худякову не сразу, стремясь расположить его к себе и добиться доверия. «Разумеется, — писал он, — подобные убеждения я высказываю ему двусмысленно и полунамеками, так, чтобы он мог только догадаться. По мере сближения с ним я буду увеличивать свою откровенность». И Трофимов добивался своего. «Мои двусмысленные выражения на счет русского правительства ему ужасно нравятся, — отмечал он»{237}.

Сближению Трофимова — Трохимовича с Худяковым помогало то обстоятельство, что Худякову разрешили жить вне острога, как следовавшему на поселение, и жил он у Трофимова. Видимо, все это было специально подстроено. Худяков же считал эти «послабления» результатом ходатайства его иркутских друзей, имена которых назвать Трофимову отказался, несмотря на все ухищрения осведомителя.

16 марта Трофимов уже записывал: «Со мной делается больше и больше откровенным»{238}. В Якутске Худяков пробыл не более недели и в сопровождении Трофимова был отправлен в Верхоянск. Последнюю запись, не имеющую даты, Трофимов делал уже «в дорожном костюме»{239}.

Сведения, собранные Трофимовым, представлялись якутскому и восточносибирскому начальству столь важными и открывающими новые обстоятельства каракозовского дела, что М. С. Корсаков лично повез их в Париж и передал находящемуся там начальнику III отделения, не дожидаясь общей докладной записки Трофимова, написанной уже после его возвращения из Верхоянска — 4 мая 1867 года{240}. Но в Петербурге считали все дело конченым, никаких дополнительных расследований производить не собирались, и вывод из донесений Трофимова был один — необходимо строжайшее наблюдение за Худяковым, его перепиской и связями.

Дорога от Якутска до Верхоянска была еще более тяжелой, чем из Иркутска в Якутск. В «Опыте автобиографии» Худяков упомянул, что сопровождавший его чиновник — это и был Трофимов — назвал езду в Верхоянск «хуже каторжной работы»{241}. Но, видно, слишком заманчивы были награды и повышения, которые сулил ему этот каторжный труд, чтобы от них отказаться. На следующий год он снова прибыл в Верхоянск, и в Петербург было отправлено его новое донесение. Но об этом дальше.

Худяков, как сообщал Трофимов, переносил свое положение равнодушно, интересовался только книгами. «Во время дороги, — докладывал Трофимов, — Худяков был весел и почти постоянно пел; только подъезжая к Верхоянску, он начал выказывать некоторое утомление»{242}. Тогда Худякова еще не покидала надежда, что его положение может измениться, что его либо переведут в более благоприятные условия, либо вовсе возвратят из ссылки. «Все будет зависеть, откуда ветер подует — понимаете?» — говорил он Трофимову{243}.

7 апреля Худяков был доставлен в Верхоянск. Трофимов, находившийся там дней десять-пятнадцать, продолжал свои наблюдения. Он сообщал, что добился согласия Худякова пересылать через него письма и что Худяков просил его печатать под своим именем то, что он напишет для печати. Но, как видно, Худяков все же не рискнул воспользоваться «любезностью» Трофимова.

Около полутора месяцев вел свою черную работу этот добровольный шпион, не состоявший официальным агентом в III отделении. И его общий вывод был таков: «Понесенное Худяковым наказание решительно не имеет никакого влияния на его образ мыслей»{244}. «…Государственный преступник Иван Худяков, как человек хорошо образованный и притом свободно владеющий разговором, по своим убеждениям будет весьма вредным в обществе, но на месте настоящей его ссылки нельзя ожидать от него никакого вреда»{245}.

О жизни Худякова в Верхоянске имеется краткий рассказ Н. С. Горохова, сына русского купца и якутской женщины. Рассказ этот известен в передаче врача Я. Белого, отбывавшего ссылку в Верхоянске в начале восьмидесятых годов. К этому времени Горохов был волостным писарем, правильно говорил по-русски в отличие от других жителей, почти забывших родной язык. Он был образованным самоучкой, «много читал, выписывал «Отечественные записки» и «Русские ведомости» и состоял даже членом Географического