Современная канадская повесть - Мари-Клер Бле

На станции «Спадина» он поднялся на узкий асфальтовый тротуар, минутку постоял в нерешительности, перевел дух и пошел по Мэдисон-авеню. С легкой тревогой он понял, что долгий подъем утомил его. Да, он совершенно потерял форму. К тому же от пива в «Кинг-Конге» побаливала голова, и боль тупыми ударами отдавалась в висках. Неплохо бы полежать часок.

По Блор-стрит он пошел на восток, в направлении Гурона, свернул на юг около небольшого парка — там, сидя на скамье, он недавно выслушивал молодого человека, который хотел похимичить с мировыми запасами воды. В парке слабая травка пробивалась сквозь проплешины тающего снега, скрытые под снежным покровом собачьи испражнения теперь обнажились и, размягчившись, слабо пованивали в мартовском воздухе. Здесь выгуливали собак, и белка набралось столько, что хватило бы накормить полмира. Еще несколько недель — и пудели со спаниелями начнут сбрасывать на зелень свой груз и протирать ее задиками, калечить и без того чахлую флору. Неужели ничего нельзя сделать? Обратиться в газету. «Собаки загаживают наши парки». И подпись: «Возмущенный гражданин». Или, скажем: «Скользкие подошвы!»

Ярдах в ста по улице кто-то знакомый прощался с длинноногой рыжеволосой девицей. Да это же Томми Росситер с очередной подругой! Лэндон застонал и поспешно свернул в парк. Только не Росситер! И без него голова раскалывается!

Росситер, целиком — пять футов шесть дюймов — затиснутый в пальто из коричневой кожи, не заметил Лэндона и перешел на другую сторону улицы. Они виделись две недели назад. Перед зданием клуба иностранных студентов — Росситер распространялся о созерцании «ву», что, как он объяснил Лэндону, на языке последователей даосизма означает «ничто». В последнее время он увлекся восточной религией. Он также вложил некоторую сумму в дело, возглавляемое его другом, — торговля привозным товаром. Благовонные палочки, подсвечники из кованого железа, четки, игральные карты, циновки для коленопреклонения. Дело было прибыльное, и они намеревались открыть магазинчик на Йорквилл-стрит. Росситер неизбежно свихнется, полагал Лэндон, это лишь вопрос времени.

В начале шестидесятых Росситер с женой жили по соседству с Лэндоном, тогда в моде были пластинки Пита Сигера и движение за гражданские права. В это беспокойное времечко Лэндон, потягивая вечерами пиво, не раз слышал, как Росситер с женой Сандрой ругаются из-за прав негров в Алабаме. Позднее, лежа в кровати, он слышал сквозь стену звуки ударов: в качестве окончательного аргумента Росситер и его жена пускали в ход кулаки. Эта парочка всегда напоминала Лэндону детский стишок, и, слушая их, он проговаривал его в постели:

Плюшевый песик сказал: «Гав-гав-гав!»Байковый котик ответил: «Мяу-мяу!»Долго порхали потом по лужайкеНиточки плюша, лоскутики байки.

Хорошенькие девицы, однако же, слетались на Росситера, как пчелы на мед (Сандра была сногсшибательной красоткой). Он их словно околдовывал — тут по крайней мере ему можно было позавидовать. Его сороковые годы все еще были юношеской порой, и он каждый раз грозился заявиться со своей новой крошкой, обычно какой-нибудь студенткой из университета с восторженными глазами. В тот день возле клуба студентов, в своем застегнутом до подбородка длинном пальто, Росситер пританцовывал вокруг Лэндона и тыкал его в локоть. Ботинки на высоченных — дюймов шесть — каблуках, длинные темные волосы схвачены на затылке в конский хвост. Завидев Лэндона, он безумно обрадовался.

— Привет, Фредди, дружище… В прошлый раз мы встретились — ты утюжил мостовые… работу искал. Чувствую, пока ничего не нашел, так? Да-а… суровые времена. Но быть безработным — не позор. Ты это помни. Работа… работа… кому она нужна? Разная шваль, людишки — они пусть и трубят. А тебе на кой черт это «с девяти до пяти»? Сократи свои расходы, и все.

Богатые бритья каждый месяц посылали ему солидный чек, и он особенно не нуждался, но об этом он почему-то не вспоминал. Зато высказаться любил.

— Много ли холостяку надо на прожитье? Комната… раз в день поесть, девчонка. Книги бесплатно — в библиотеке. Живи для души, питайся духовной пищей.

— Да. Но, к сожалению, Томми, я не религиозный человек, как ты.

Росситер засмеялся, показав бурые зубы.

— Ну, Фредди, ты уж скажешь, так скажешь.

— Не уверен, смогу ли я все оставшиеся годы просозерцать. — Лэндон улыбался. Росситер же загоготал, как псих, и сделал на одной ноге пируэт. Через минуту он, однако, успокоился.

— Собственно, если разобраться, ничего смешного тут нет. Знаешь, Фредди, а ты прав. Я человек религиозный. Потому и не мог порвать с Сандрой, разрушить семейный очаг. Как я ним тяготился! Ведь душа требовала совсем другого.

— Понимаю.

Лэндон взглянул на часы. Он спешил на встречу с Бутчером. Но Росситер заставил его выслушать еще одну новость: он устроился банщиком в сауну. Это, разумеется, временно, зато чего там только не увидишь — фантастика! Но в жизни без проблем не бывает, и скоро он уже хватал Лэндона за руку, тискал ее. А в глазах — неужели слезы? Да, Лэндон узнал старые симптомы.

— Ты всегда был мне настоящим другом, Фредди. Говорю тебе от всего сердца. Когда я разошелся с Сандрой, ты не стал относиться ко мне хуже. Ты единственный, старина…

— Это твоя жизнь, Томми. Какое же я имел право…

— Ты мне дороже этих поганцев — моих братьев. Да они же ни черта не знают о жизни! Получил-истратил — ради этого мы живем? А внутренний мир? Да что они об этом знают? — Лэндон смутился. А Росситер все не отпускал его руку, появились слезы. Они закапали из уголков глаз, побежали по щекам. — Ты был единственный, Фредди, а уж сколько оплеух я получал со всех сторон. Да, эти мерзавцы дали мне прикурить. Просто стерли в порошок. Ну, я и сломался. Сколько человек способен вынести? Год жизни я провел в больнице «Ок риджес». Шил бейсбольные мячики.

— Мне очень жаль, Томми.

Это была правда, Лэндон расстался с ним в тяжелом настроении. Бедняга Росситер! Но жизнь у него — сплошная мелодрама. Студенточки, восточная философия, слезы и искромсанные нервы, деловые авантюры и гнилые зубы. Этот богемный зуд, жажда новизны. Долго так не протянешь. Но выглядел он ужасно, и уготована ему собачья доля. Как и этому маленькому парку. Лэндон мрачно улыбнулся столь жиденькой шутке, он был рад, что не попался на глаза Росситеру.

У своего дома, «Эссекс амз», Лэндон заколебался. Все-таки пятница, не мешает чего-нибудь купить. Пожалуй, надо перейти через дорогу и нанести визит Кнайбелю. Вообще-то Лэндон покупал у него редко — Кнайбель драл дай боже. Конкурировать с большими магазинами ему было не по силам, и он все время жаловался — бизнес загнивает на корню. Иногда Лэндон из сострадания кое-что покупал у этого немца. Сейчас Лэндон видел его — тот сидел в своем заброшенном магазинчике и читал газету. Когда ждешь неизвестно чего, день тянется долго. Но зайдешь — придется выслушивать жалобы насчет бизнеса и обычные обвинения: в их квартале, мол, враждебно относятся к немцам. А потом Кнайбель возьмет с него втридорога. Лэндон явно ему не нравился. Ну его с вечными жалобами, и так голова трещит. По каменным ступенькам Лэндон поднялся к дому. Внутри он выудил из своего почтового ящика две бумажки-рекламки и наспех нацарапанную записку от дочери.

Привет, папуля. Мы с тобой разминулись. Мы сейчас (2.30) едем в аэропорт встречать маму. У тети Бланш сегодня вечером пьянка. Приезжай, пожалуйста. Буду тебя ждать.

Надо же, разминулись! Он перечитал записку. Что значит это «мы»? А то, что ее все еще сопровождают Логан и Чемберлен. Звучит как адвокатская фирма. Он нахмурился. Вечеринка у Бланш сейчас ему совершенно не в жилу. Эти ее сборища всегда будили в нем какую-то смутную тревогу, особенно если душа и так не на месте. От их натужной веселости веяло безысходностью. В каких же кругах вращается Бланш сегодня? Что за люди в сфере ее нынешних интересов? Розенкрейцеры?[54] Движение за освобождение женщин? Или Общество друзей? Конечно, дом Бланш — не место для серьезных разговоров, тем более с родной дочерью. Но выбора нет, придется идти.

Дома он проглотил две таблетки аспирина, запил их стаканом воды. А не вздремнуть ли малость? Может, головная боль отпустит? Прилечь с руководством по успешной торговле недвижимостью Уилбера П. Уэйда, почитать, пока не сморит сон. Путь в спальню лежал мимо маленькой квадратной комнаты, которую он когда-то называл кабинетом. Он перетащил сюда книги и пишущую машинку, купил стол и плетеное кресло и поставил их возле узкого высокого окна, выходившего в переулок за домом. Мысль была такая: снова взяться в этой комнате-коробочке за перо. Что же помешало? Ничего. Все. Регулярно садиться после работы за стол не позволяли частые командировки. Было много книг и журналов, много кинофильмов — слишком много. Хорошо шли и вечерние телепрограммы, особенно под пиво и гренки с сыром. А в предрассветные часы трезвонил будильник, трезвонил яростно и неистово, будя весь квартал, но Лэндону было хоть бы хны: зарыв голову под подушкой, он и не думал расставаться со страной грез. На поверку оказалось, что у него нет силы духа, необходимой для этой работы. Теперь эта комнатушка уже не влекла его, скорее угнетала, и ее дверь он почти всегда держал закрытой. От уныло-зеленых стен словно исходил какой-то странный душок, не слишком приятный запах пустоты, ненужности и запустения. Или так пахнет неудача? Через несколько месяцев он перенес книги назад в гостиную, а машинку упрятал в чулан под стопку замшелых сценариев. Стол и плетеное кресло остались, а вместе с ними и кушетка — он купил ее в надежде, что Джинни в какой-нибудь из своих визитов останется переночевать. Три или четыре раза она действительно приезжала на выходные из интерната и ночевала, а наутро с распухшим от сна лицом, позевывая, появлялась на кухне. Он потчевал ее кукурузными хлопьями с кофе. Сейчас в комнате стоял еще и недавно купленный мольберт с принадлежностями для живописи — около окна, освещенный полоской жесткого света. О чем он думал, когда выкидывал на это деньги? Ведь он не подходил к холсту уже несколько месяцев; гнезда с краской засохли, покрылись коркой и растрескались, вывоженные в ней кисти лежали мертвыми отрубленными пальцами. Он даже не удосужился вымыть их в скипидаре. Просто поднялся и ушел от холста. Сейчас он заставил себя посмотреть на него. Что он такое намалевал — и не объяснишь теперь. Основную часть картины занимала масса водорослей, а в середине этой волокнистой зелени (может, это собственное Саргассово море[55] Лэндона?) плавал зловещий желтый глаз. Или это вид сверху на глазунью, жареное яйцо на плоту из шпината? В любом случае это надо убрать, забыть, ликвидировать, уничтожить. Маргарет убеждена, что он — творческая личность. Не в живописи, так в словесности. Но даже если считать, что определение это в наше время затаскали и применяют не по назначению, он сомневался в правоте Маргарет. Да, у него есть чувство слова, он знает его силу и относится к ней с уважением. Он мог бы стать телевизионным поденщиком и кропать полицейские драмы или эти постыдные комедии положений. Был бы он чуть понахрапистей, не стеснялся бы снять ботинок и стучать им по столу продюсера. Однажды он своими глазами видел такое в кабинете Бейзила Джонсона — его дожимал какой-то бравый бородач из Нью-Брансуика. Энергичный человек с твердыми убеждениями, он настоял-таки на своем. Лэндон с удовольствием наблюдал, как Бейзил ежится в своей голубой куртке. Ну, хорошо, а разве десять лет строчить под копирку сценарии — это лучше, чем десять лет торговать поздравительными открытками? Что, он жил бы более шикарной жизнью? Скорее всего, да. Имел бы больше денег. И больше женщин.