Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки - Иван Белецкий

статья «Героин и все-все-все» подробно обсуждает политику harm reduction в Швейцарии, где наркопотребитель должен получать контролируемую дозу, а не отправляться в тюрьму[298]. Авторы несколько раз консультируются с юристами на тему допустимых для хранения объемов веществ[299] и выступают за увеличение числа наркологических больниц вместо ужесточения уголовных наказаний[300]. Однако в конечном счете им приходится признать поражение. В восемнадцатом выпуске выходит большой текст про кетаминовую терапию, где снова заходит речь о расширении сознания с явными ссылками на Лири и Хаксли и нет почти никакой связи с российской действительностью[301]. А со следующего выпуска рубрика DRUGS закрывается.

3.3. Освоение киберпространства

И гендерная, и психоделическая утопии были для «Птюча» всего лишь побочными проектами на фоне наиболее распространенной в 1990-е идеи побега от реальности в киберпространство. Эта идея была напрямую связана с коммуналистами 1960-х, многие из которых верили не только в наркотическую, но и в кибернетическую утопию. Среди них можно вспомнить автора текстов Grateful Dead Джона Перри Барлоу, написавшего «Декларацию независимости киберпространства»[302] или Тимоти Лири, в 1980-е активно занимавшегося продвижением компании Autodesk и других компьютерных технологий[303].

Некоторые теоретики решили пойти еще дальше и объединить свой интерес к новым технологиям и рейву. Для этого они использовали типичную для неокибернетических текстов Лири идею о структуре мира, состоящего из танцующих частиц[304]. Теоретик Теренс Маккена[305], которого иногда называли Тимоти Лири 90-х, продолжил развивать эту идею, предложив рассматривать рейв и современные технологии как практики со схожей функцией, потенциально ведущие к «освобождению» от социальных конвенций[306].

Теории Маккены, в свою очередь, оказали влияние на журналиста Марка Хейли, ставшего своеобразным идеологом промоутерской группы Toon Town из Сан Франциско[307]. Колонки Хейли регулярно печатались в журналах The Face и Mondo 2000[308], на которые в значительной степени ориентировалась редакция «Птюча» при создании собственных текстов[309]. Кроме того, сама мода на рейв пришла в Россию одновременно с модой на киберпанк и неокибернетику[310]. Совокупность этих факторов поспособствовала тому, что российская рейв-культура выделялась на фоне европейских своей технологичностью, а понятия «рейверы» и «кибер-панки» зачастую приобретали синонимичный характер[311].

Для «Птюча» связка между киберпространством и наркотиками была очевидна. В пятом выпуске журнала даже вышла исповедь одного из авторов, признающегося в «сетеголии» и утверждающего, что из разработчика браузера Netscape мог бы получиться успешный наркоторговец[312]. Выходили и более серьезные материалы по теме — вроде поздних текстов Лири и интервью с Теренсом Маккеной: оба рассуждали о связи между наркокультурой и киберкультурой и их возможном влиянии на человеческую личность[313].

Пожалуй, именно вокруг этого тезиса и строилось большинство материалов «Птюча» 1995 и 1996 годов, выходивших в рубрике CYBER. Преимущественно это были заметки о том, как определенный аспект реального мира можно заменить виртуальной реальностью. Например, очевидно выдуманные рассказы о том, как бравые экспериментаторы из России решили попробовать аппарат для виртуального секса, разработанный в транснациональной корпорации Cyber SM[314]. Несмотря на то что в большинстве случаев технологии (пусть даже и воображаемые) работают не так, как ожидается, авторы текстов стремятся напомнить, насколько важно фантазировать о сценариях будущего для преодоления ограничений в настоящем[315].

Некоторое время фантазии «Птюча» на тему использования высоких технологий действительно развиваются. К примеру, материал «Душа в сетях» повествует о девушке по имени Джулия, которая вышла из дома за сигаретами и растворилась в киберпространстве[316]. В дальнейшем выясняется, что вся статья представляет собой концептуальное описание форума, где человек может пообщаться с искусственным интеллектом. В этом тексте очень ярко демонстрируется представление об обитателе сети, которое описывал Маккена. Отказ личности от социальной действительности посредством технологий автор материала иллюстрирует с помощью Джулии, которая не помнит собственного места работы, но точно знает имена своих кошек и любимые фильмы[317].

Несмотря на то что киберпространство должно было освободить человека от порядков, к которым он привык в реальном мире, этика поколения X в киберпространстве все же сохранялась. Особенно интересный пример содержится в шестом номере, где «Птюч», как всегда, понарошку берет интервью у хакера, ответственного за взлом Citibank в 1994 году[318]. Хакер описывает свои действия с точки зрения «анархистской» идеологии и обосновывает взлом банка желанием выбраться из-под государственного контроля[319]: самое важное — не прибыль, а сама акция как таковая. В этом смысле он следует типичному для «Птюча» постмодернистскому императиву, взламывая банк не из-за собственных политических убеждений, но потому что ему так захотелось[320].

Однако в конечном счете технологическая утопия начала сходить на нет. В 1960-х коммуналистская контркультура оказалась перед выбором между голодом и иерархиями доминирования[321]; в 1990-х киберкультура стала плацдармом, на котором корпоративная культура смогла сконструировать новую иерархическую систему. Причем отныне иерархии существовали сразу на двух уровнях. Киберпространство оказалось подчинено владельцам крупных корпораций, а не хакерам или профессиональным программистам. Последние оказались едва ли не самыми угнетенными, поскольку децентрализация и глобализация сети лишили их какой-либо стабильности. Корпорациям было выгоднее нанять нужного специалиста для реализации проекта, а не устраивать его на постоянную работу, из-за чего ротация кадров ускорилась в разы[322]. Чтобы поддерживать работу этого якобы децентрализованного интернета понадобилось огромное количество дешевой и легко сменяемой рабочей силы, что явно не способствовало уничтожению иерархий вне киберпространства[323]. Как отмечал в конце 1990-х горячо почитаемый редакцией «Птюча» Уильям Гибсон, «Будущее уже наступило — просто распределено оно неравномерно»[324].

Неудивительно, что к концу 1990-х ажиотаж вокруг киберпространства пошел на спад. Это стало заметно и по рубрике CYBER, которая переквалифицировалась сначала в дайджест новых интернет-сайтов, а затем — в слухи из сети. Вместе с ее трансформацией исчез последний утопический проект «новых молодых».

4. Эпилог

Наиболее продуктивный период для «Птюча» продолжался с 1994 по 1998 год. В это время журнал имел беспрецедентный статус среди других медиа. Ему удалось стать вестником западной культуры в России, помогающим молодежи ориентироваться в новых трендах. Одной из центральных тем журнала стала культура российского рейва, которую «Птюч» не только описывал, но и создавал, объясняя смысл определенных продуктов и практик. Идеология журнала и его аудитории имела много общего с постмодернизмом, хотя и авторы, и читатели избегали этого ярлыка. Аудитория «Птюча» была принципиально аполитичной и в первую очередь занималась эстетическими экспериментами со своей внешностью, сексуальностью и сознанием. Однако большая часть этих экспериментов сводилась к утопическим проектам и не привела к каким-либо преобразованиям на уровне социальных структур.

Все вышеперечисленные факторы привели к двум социальным проблемам. В первую очередь стала