«Сандал», которого не было - Корецкий Данил Аркадьевич

Два деревянных ящика были не меньше двух метров в длину и почти по метру в ширину, но в пустом грузовом отсеке военно-транспортного самолета АН-72 смотрелись сиротливо. И хорошо, что их только два. Потому что, хотя на вид это обычные большие ящики, на самом деле это «груз-200». Внутри цинковые солдатские гробы. И они, увы, не пустые…

Подполковник Нижегородцев сел на откидную лавку поближе к кабине пилотов, подальше от гробов. Не только потому, что плохо запаянные цинки при взлете почти наверняка выпустят трупный запах – он это знал не понаслышке, – но и затем, чтобы меньше встречаться глазами с сопровождающим. Состарившийся от горя мужчина средних лет – наверняка отец одного из погибших – отрешенно смотрит в пол, сжимая в руках завернутые в целлофановый пакет документы. Вампиру почему-то стыдно перед ним. Хотя, конечно, лично он не виноват в смерти сына этого человека, но все же, но все же… Он жив, а тот парень мертв, и в глазах безутешного отца – это вопиющая несправедливость…

Если бы не срочная необходимость, Нижегородцев ни за что не полетел бы с «грузом-200». Но лететь нужно ради томящихся в СИЗО «сандаловцев», тут каждая минута на счету, не до комфорта. Хорошо еще, что командир летунов нормальным мужиком оказался, понял, что просто так подполковник ФСБ упрашивать не будет…

Самолет оторвался от бетонки и начал набирать высоту. Пахнуло формалином. У Вампира этот запах еще в первую чеченскую почему-то ассоциировался с лаком для укладки волос. С тех пор у его женщин баллончики с лаком стали загадочным образом исчезать, зато появились подаренные им тюбики с кондиционером и аэрозоли с лаком другого запаха.

Нижегородцев прижался спиной к борту, прикрыл глаза и попытался отвлечься от грустных мыслей. Трудно что-либо планировать, когда не представляешь, что будет дальше. А что ждет его в кабинете начальника Управления «С», Вампир и понятия не имел. Три часа назад позвонил его непосредственный руководитель, начальник центрального управления «Т» генерал Ермаков и сообщил, что Коцубенко готов встретиться.

«Странно это все, – размышлял Вампир. – Очень странно. Недавно и говорить не хотел, а теперь сам на меня вышел, к себе пригласил… Или вызвал? Может, они зачищают тему? Но зачем тогда вызывать? В Чечне подобные вопросы решаются очень просто: обстрел машины или подрыв на фугасе… И все, летел бы я тоже сейчас «грузом-200», третьим ящиком в этом самолете… Нет, что-то изменилось! Но что?»

Москва, февраль 2005 г.

– Подполковник Нижегородцев! – привычно представился Вампир симпатичной секретарше с погонами младшего лейтенанта. Та кивнула.

– Да, вас ждут. Вешайте одежду, оставляйте телефон и заходите!

Нижегородцев повесил куртку на вешалку в углу и взялся за ручку двери.

– А телефон?!

– Я отключил.

– Но у нас положено…

Вампир, не обращая внимания, вошел в кабинет и закрыл за собой обе двери.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! Подполковник Нижегородцев по вашему приказанию прибыл!

Собственно говоря, Коцубенко не являлся его начальником и не мог приказывать, но армейские формулировки не знают нюансов, тем более что такой доклад есть проявление почтительности, а это никогда не мешает, тем более в ситуации, когда от генерала ждешь чего-то полезного для товарищей.

– Присаживайтесь! – кивнул Коцубенко. – Судя по измятому камуфляжу и пышущей от вас фронтовой энергетики, прибыли сразу из командировки…

– Так точно!

Он сел на то же место, что и в прошлый раз, машинально отметив, что это и есть тот самый стереотип поведения, который погубил многих очень осторожных людей, скрывающихся от властей или от убийц. Отметил он и проницательность генерала, противоречащую его простецкому лицу.

– Все-таки не оставили свою затею, значит… Такое упорство похвально, хотя и противоречит уставам и инструкциям!

Вампир молчал.

– Ну, и что вам удалось выяснить? – продолжал генерал.

– Вертушку с группой на борту сбили во время возвращения с последнего задания в Мохк-Мартановском районе. Выжили четверо. Сейчас все они в СИЗО, как участники НВФ. Показаний они не дают и надеются на помощь Центра. О том, что их «слили», они не знают.

Коцубенко нахмурился.

– Аккуратней с терминологией!

– Извините. Но дело не в терминологии. Их бросили к бандитам, и те хотели расправиться с ними. Я потребовал перевести их в камеру к нашим бойцам, но это дела не меняет – они чужие и для тех, и для других. Их жизни угрожает реальная опасность!

– Только четверо выжили?

– Это только то, что мне известно. Еще один раньше попал в госпиталь, но его следов я не нашел.

Нижегородцев замолчал, ожидая, какую реакцию вызовет его рассказ у собеседника. Но лицо генерала оставалось непроницаемым – понять, что явилось для него новостью, а что нет, было невозможно.

– Если не вытащить их в ближайшее время, их убьют, – добавил Вампир.

– Да, ребят надо спасать, – кивнул Коцубенко. – Но дело в том, что все документы сожжены, и следы их побед уничтожены. Есть много желающих присвоить «ничейные» победы. Одни намекают на ликвидацию амира Борза, другие приписывают себе уничтожение Саббаха…

– Я в курсе работы группы и знаю, что это их заслуга!

– И все же хорошо бы подтвердить это вещественными доказательствами. Например, старинным кинжалом, с которым не расставался Борз. Где он?

– Борза ликвидировал «Сандал», это совершенно точно. Но при чем тут кинжал… Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.

– Ладно! – Коцубенко прихлопнул ладонью по столу. – Попробуем им помочь. Я дам ШТ командующему группировкой о том, что вы руководите совершенно секретной операцией, и прикажу, чтобы вам передали уголовное дело на эту четверку и оказывали всяческое содействие. Вы сможете вытащить их из тюрьмы. Однако в случае любой неудачи риск падет на вас.

– Но что я должен делать?

– Обеспечить находку вещественного доказательства. Когда оно будет у меня в руках, я смогу подтвердить их подвиги и сделать так, что «сандаловцы» затеряются среди жителей страны…

– А если не удастся найти кинжал?

Генерал Коцубенко встал.

– Тогда этого разговора не было. А все, что вы сделаете после него, окажется вашей личной инициативой. Впрочем, вы можете не браться за столь рискованное дело.

Подполковник Нижегородцев тоже встал. Их взгляды встретились.

– Я рискну! – ответил он и, не спрашивая разрешения, развернулся и вышел из кабинета.

Чечня, февраль 2005 г.

Такого абрикосового самогона, как его тесть, не гнал больше никто. Да и сало тот умел коптить лучше всех, и домашние колбасы делать… Особенно это чувствуется, когда долго сидишь на армейском пайке, даже если его время от времени и удается разнообразить, и тут вдруг у тебя на столе оказывается все это великолепие…

Бордюгов закрыл глаза и втянул насыщенный чесночно-абрикосовыми ароматами воздух. Потом открыл глаза. Разносолы не исчезли. Солидный шматок беконного сала, кружки испускающих чесночный дух колбас: кровяной, ливерной, мясной… Значит, это не мечты, а если все же мечты, то материализованные. Он поднял наполненный на четверть стакан прозрачной жидкости, глянул сквозь нее на лампочку: огонек раскаленной вольфрамовой спирали остался таким же четким. Бордюгов даже крякнул от предвкушаемого удовольствия, которое оказалось совершено неожиданным: земляк из отпуска вернулся и привез гостинец от жены.

Обычно такие вещи здесь берегут для гостей или проверяющих. Но военный прокурор Объединенной группировки делиться ни с кем не собирался. Во-первых, проверяет всегда он, а не его. Да и в гости-то к нему в вагончик никто не заходил. Если изредка и переступала порог нога постороннего, то ненадолго, и почти наверняка это была нога помощника дежурного по прокуратуре или посыльного по штабу.

Так что, без лишних колебаний и угрызений совести, полковник выпил обжигающую жидкость, крякнул, быстро закусил положенным на черный хлеб слезящимся, с розовыми прожилками салом. Ух, хорошо! Градусов семьдесят, не меньше. Конечно, при такой крепости натуральный привкус абрикосов обожженные вкусовые рецепторы не ощущают, но тут уж ничего не поделаешь: при перевозке, чем самогон крепче, тем его, считай, больше, а разбавить и на месте можно. Но на войне и медицинский спирт не бавят – так и выработалась привычка пить то, что горит синим пламенем. Не в смысле безнадежности и отчаяния, как в поговорке, а в самом противоположном: в смысле радости, расслабухи и самоуспокоения. Здесь, где машину могут в любой момент подорвать на ровной дороге или обстрелять из засады, это имеет большое значение!