Эшафот забвения - Виктория Платова

Ничто не напоминало о трагедии, которая произошла здесь Сумочка Александровой исчезла вместе с телом. Больше здесь делать нечего. Я направилась было к двери, чтобы выключить свет и навсегда закрыть за собой дверь гримерки (почему-то я была уверена, что больше никогда не появлюсь здесь), но что-то остановило меня.

Что-то в гримерке было не так. Не так, как в ночь убийства.

Что-то прибавилось или что-то убавилось, это было похоже на последнюю страницу иллюстрированного журнала с невинной рубрикой “Ваш досуг” и двумя почти одинаковыми картинками “Найди десять различий”.

Вернувшись к столику с зеркалами, я нашла первое различие – прикрытая грязными салфетками со следами использованного грима, на столе лежала видеокассета Ирэн.

"Пурпурная роза Каира”.

Она лежала здесь с ночи убийства, пыталась уговорить я себя, мы просто не заметили ее под салфетками… Возьми себя в руки.

Но, взяв себя в руки, я сразу же нашла и отличие номер два, Вуди Аллен, вырезанный из “Советского экрана”, красавчик сердцеед Жан Маре, интеллектуальная стерва Бэтт Дэвис, заткнутые за край зеркальной створки. Теперь к этой компании фотографических изображений прибавилось еще одно, его не было той ночью. Неужели у Ирэн появился новый кумир? Подумав, я сняла фотографию, чтобы лучше ее рассмотреть.

Это была не фотография даже, обыкновенная открытка с потрескавшимися краями и облупившимся глянцем, открытка очень старая. Только девушка, изображенная на ней, была вызывающе молодой: тщательно подбритые – по моде начала пятидесятых – полоски бровей, взметнувшиеся над круглыми, восхитительно наивными глазами, которые пережили страшную войну; рот сердечком; беспорядочные кудряшки, выбивающиеся из-под мужской шляпы с мягкими полями, и – ретушь, ретушь, ретушь… Подретушированная красотка, мечта коротко стриженных курсантов политических училищ и спортсменов в сатиновых трусах; подретушированная красотка, лишний повод для отчаянной мастурбации и нежных поллюций; подретушированная красотка – Троянский конь масскульта, внедренный в непорочно-социалистический лагерь. Подретушированная красотка, но все равно – красотка.

Я перевернула открытку и прочла надпись.

Буквы поплыли передо мной, но я заставила их сложиться в слова и произнесла их вслух:

– “КЛЮЧИ ОТ КЕНИГСБЕРГА”, в роли Шурочки – Т. Александрова”.

Т. Александрова. Вот и надгробный камень, вот и эпитафия.

Я точно помнила, что этой фотографии не было здесь в ночь убийства. Не было никаких фотографий и в сумочке Александровой. Кто оставил ее здесь и почему?

Кто и почему? Или это циничная шутка Андрея Юрьевича, который хотя бы таким образом решил застолбить место убийства? Ни о ком другом я думать не хотела. Ни о ком другом, у кого могла сохраниться эта фотография – слишком редкая, слишком забытая, слишком не нужная никому теперь.

– Долго еще будем здесь торчать? – Голос Митяя вернул меня к действительности.

– Уже уходим, – срывающимся шепотом сказала я. Фотография жгла мне руки, я по-настоящему испугалась ее, испугалась настолько, что не решилась взять ее с собой. Водрузив ее на место, я почти бежала из гримерки. Сердце мое колотилось, оно выбивало ритм, понятный только мне: все не закончится так просто, все не закончится так просто, все не закончится так просто…

…Фаина Францевна Бергман оказалась настоящей дьяволицей – за смену она успела измотать группу, навязать ей свою собственную тактику. В словах Анджея оказалось даже больше правды, чем я думала, – концепция фильма стремительно менялась. Старуха с упоением играла вероломство и тонкий расчет; в ее кажущейся слабости было столько силы и коварства, что героя Володи Чернышева оставалось только прижать к груди и пожалеть.

Бергман действительно знала сценарий наизусть, до последней реплики последнего персонажа; она принесла с собой четкий и продуманный рисунок роли: такой продуманный, что он иногда казался блестящей импровизацией.

Такого вдохновения никто в съемочной группе еще не испытывал: не часто приходится снимать зло в концентрированном виде, оставаясь при этом в полной безопасности, под защитой юпитеров, светофильтров и жужжащей камеры.

Об Александровой больше никто не вспоминал, она казалась теперь пробным шаром, жалким подобием первой платонической любви, которую напрочь смывает первый, упоительно-бесстыдный опыт ночи с дешевой проституткой.

Братны два раза за смену менял рубашки – они насквозь промокали от пота. Таким я не видела его еще ни разу: он потел от блестяще складывающейся съемки, как любой мужик потеет во время акта; впрочем, это и был любовный акт со всеми его составляющими: ласками, сначала робкими, а потом яростными; сдерживаемой страстью, несдерживаемой страстью и обязательным бурным финалом.

В коротком перерыве появился Кравчук с робким молодым очкариком, типичной канцелярской крысой по виду Канцелярская крыса оказалась сотрудником районного отделения милиции по месту жительства пропавшей Александровой, куда Андрей Юрьевич оперативно подал заявление об исчезновении актрисы – никаких родственников у нее не было.

Юная крыса была раздавлена происходящим: она впервые была на “Мосфильме”, она впервые видела настоящие съемки и даже успела поведать Кравчуку, что в детстве мечтала быть звукооператором на студии научно-популярных фильмов. Именно звукооператором и именно – на студии научно-популярных фильмов. Прихотливость такого выбора крыса объяснить так и не смогла и потому ограничилась скучным исполнением скучных профессиональных обязанностей: кто, когда и как, где и в каком состоянии видел актрису в последний раз. В основном его интересовало здоровье пропавшей, от этих старых актрис только головная боль, как я вас понимаю, господа кинематографисты… Все синхронно и великодушно втолковали ему, что Александрова в последний день съемок была утомлена, что съемки пришлось отменить, а старуху на директорской машине отвезти домой. Оказалось, крыса успела побеседовать с вахтершей, дежурившей той ночью, и она подтвердила, что Александрова в сопровождении Кравчука и шофера отправилась домой в районе пяти часов утра, выглядела не очень хорошо, хотя и перекинулась с вахтершей парой слов.

Кравчук действительно подстраховался, он блестяще закрыл Братны и защитил фильм от возможных неприятностей, я и сама была готова малодушно поверить, что дело со старухой обстояло именно так, что не было никакого трупа, ведь и вахтерша говорит то же самое… Но как, черт возьми, как он сумел это сделать?..

Покончив с формальностями, крыса осталась на площадке, и с ней тотчас же произошел прискорбный инцидент. К ней, робко жавшейся в уголке павильона и с упоением взирающей на таинство кино, подошли Вован Трапезников и ассистент по съемочной технике Садыков. Оба тотчас же стали задирать очкастого опера, особенно преуспел в этом шпанистый Садыков, который ненавидел чужаков на съемочной площадке.

– Вован, ты только посмотри, – громко обратился он к Трапезникову, – какие у нас тут посетители застенчивые, к стенке жмутся, а потом экспонометры пропадают. И трансфокаторы. И рельсы для тележки, между прочим!

– Застенчивый, говоришь? Застенчивый – все равно что робкий, – наставительно сказал Трапезников. – Робкий – все равно что несмелый, несмелый – все равно что трус, трус – все равно что дезертир, дезертир – все равно что мародер, мародер – все равно что преступник, преступник – все равно что уголовник. Значит – наш человек. А наших людей обижать нельзя. Так что отстань от Человека, а лучше – угости его косячком…

– Надо же! – восхитился классификации Вована Садыков. – И откуда ты только это взял?

– В книжке прочел.

– В какой?

– Серия “Библиотечка “Крокодила”, понял?

Крыса пропустила мимо ушей и издевательства Вована, и пассаж о косячке и даже попыталась строить глазки Даше Костромеевой. А спустя полчаса была выдавлена с площадки безжалостным Кравчуком: “Извините, наш режиссер не любит посторонних в павильоне во время съемок…” – “Да-да, я понимаю, простите, пожалуйста, как только что-нибудь выяснится, мы обязательно вам сообщим. Но лучше, конечно, со временем подать в федеральный розыск…"

Напоследок подружка главного героя Даша Костромеева улыбнулась молодому оперу улыбкой Татьяны Александровой с фотографии пятидесятилетней давности, губки сердечком, мечта курсантов Высшей школы милиции и разведенных сотрудников РУОПов. Но ведь кто-то же оставил фотографию в гримерке?.. Нужно обязательно спросить о ней Кравчука… Если он вообще захочет говорить со мной на эту тему.

…Последние формальности с Александровой были улажены, ее судьба не волновала больше никого, кроме сердобольной Ирэн, вообще склонной к абстрактному гуманизму; теперь об Александровой можно было благополучно забыть – в фильме появилась новая звезда.