Эшафот забвения - Виктория Платова

– Я не был бы так категоричен, но, возможно, вы и правы. Я не знал ее так хорошо, как вы, – подыграл ее ненависти Братны.

– Вы очень талантливый молодой человек. Об этом все говорят… Скажу вам по секрету, многие считают, что вы гений. – Фаина Францевна даже приложила руки к груди – Когда я прочла сценарий… И еще кое-что, что о вас написано… Я мечтала о работе с вами.

– Спасибо. Я польщен.

– Я мечтала… Я должна была получить эту роль, я не могла умереть, не получив ее… У меня даже есть собственное видение роли..

– Это излишне. Хватит и моего.

– Почему вы не отдали эту роль мне с самого начала? Многих трудностей удалось бы избежать, вы не потеряли бы время… О, я отлично знаю, что значит время в кино.

– Ну, хорошо, Фаина Францевна, теперь роль ваша, готовьтесь. Завтра ваш первый рабочий день, съемки будут довольно утомительными, они потребуют много сил, – прервал Бергман Анджей. – Вам скорее всего будет неудобно ездить на студию из э-э… – Ему страшно не хотелось произносить вслух невинное словосочетание “дом престарелых”, это могло задеть отчаянно цепляющуюся за время старую кокетку. Но Бергман сама пришла ему на помощь:

– Не очень удобно, вы правы.

– Наш директор снял вам квартиру рядом с “Мосфильмом”, все удобства.

– Главное, чтобы были тепло и горячая вода. У нас, знаете, бывают перебои с горячей водой…

– С этим все в порядке, уверяю вас. – Братны был сама любезность. – Директор группы отвезет вас туда прямо сейчас…

Странно, что он поручил старуху Кравчуку, у которого и без того было множество дел. Обычно актерами занималась я, но теперь Братны и Кравчук решили мягко оградить меня от близких контактов с кем бы то ни было. Интересно, насколько хватит их терпения? Насколько хватит моего терпения?..

– Ну, как ты, Ева? – спросил у меня Братны, как только вострая старушонка удалилась.

– Могло быть и лучше. Я только хотела… Анджей предупредительно повел подбородком не начинай разговора на темы, которые мне не нравятся – Как тебе новая актриса?

– Никак. По-моему, это не совсем удачный выбор.

– Ты не понимаешь, это самый удачный выбор из всех возможных. Ты знаешь, что они ненавидели друг друга лютой ненавистью? И всю жизнь соперничали, это был бой не на жизнь, а на смерть. Никаких правил. Эта псевдо-Нора в конечном счете победила. А победитель получает все, ты, я надеюсь, не будешь против этого возражать? Теперь она из себя жилы вытянет.

– Но она… Она же совсем другая. В ней другое начало…

– Ты ненависть имеешь в виду? Есть ненависть, очищающая, как любовь, это еще у классиков сказано.

– Не очень-то это вяжется с твоей концепцией.

– Концепцию можно немного изменить, это же гибкая конструкция… Теперь я вижу фильм чуть-чуть по-другому. А это “чуть-чуть” и есть наша новая актриса. Потрясающий психофизический тип… Хрестоматийное проявление низменных инстинктов, энциклопедия мелких подлостей. Герой и героиня меняются местами, и жертва сама становится палачом. Палач и жертва – самый занимательный сюжет, особенно если их перепутали в родильном доме… Все просто: героиня не будет покорно угасать, она уйдет только тогда, когда расставит дурачку-герою все ловушки, когда направит его прямой дорожкой в ад. И ни один суд не признает ее виновной. Смерть – это лучшее алиби, правда, Ева?

Его бессвязные реплики соблазняли меня, затягивали меня в сердцевину бессвязных и порочных мыслей: я почувствовала слабость в коленях – обычный фанатизм Братны, сейчас он заразит им и меня…

– Да, черт возьми! – Братны тряхнул спутавшимися, моментально взмокшими от напряжения волосами. – Именно так. Почему я не видел этого раньше, дурак… Я мог бы пройти мимо этого, так ничего и не понять, так ничего и не заметить…. Если бы Александрова…

– Что – если бы? – Я с трудом вырвалась из плена его спутанных волос, из элегантного людоедства его построений.

– Если бы не произошло то, что произошло… Ее все равно нужно было бы менять. Может быть, все к лучшему.

– Ты соображаешь, что ты говоришь?! Братны осекся и с яростью посмотрел на меня:

– По-моему, ты позволяешь себе много лишнего, Ева.

Не забывай, что именно я взял тебя на работу. И на работе ты должна заниматься тем, чем должна. Ты – одна из сотрудников.

– Нет. Теперь нет. После того, что случилось.

– Уж не шантажировать ли ты меня собираешься?

– Я просто хочу знать…

– Я сам ничего не знаю. Я заменил одну не справившуюся с ролью актрису другой, только и всего. И прошу тебя больше к этому не возвращаться, займись подбором массовки для эпизода в ночном клубе.

Разговаривать с ним было бесполезно. Татьяны Петровны Александровой, 1925 года рождения, для него больше не существовало, ему даже не пришлось долго убеждать себя в этом.

– Хорошо, Анджей, я займусь этим.

– Только этим, и ничем больше. Только своими прямыми обязанностями. Ты поняла меня?

– Да.

…В коридоре нас с Митяем, который, следуя инструкциям Кравчука, ни с кем не оставлял меня наедине (исключение составляли лишь Братны и сам Кравчук), перехватила Муза, выполнявшая при Братны роль секретаря, табельщицы, завотдела кадрами и всех учеников Христа, вместе взятых.

– Ева, завтра у нас грандиозная попойка по случаю первого съемочного дня. Сбрасываемся.

– У нас уже была попойка по поводу первого съемочного дня, – сухо заметила я.

– Теперь же заново начинаем. С другой актрисой. Если не обмыть это дело, удачи не будет.

Я выразительно посмотрела на Митяя, и он, вздохнув, полез за бумажником.

– Сколько? – спросил он.

– Сколько можешь. За двоих. Бойфренды наших очаровательных дам тоже приглашаются. Митяй вытащил сто рублей.

– Не скупись, милый, это тебе не идет, – поддела его я. Митяй добавил еще сто.

– Вот и умница. – Я с трудом подавила желание потрепать его по холке.

– Хороший мальчик, – добавила Муза и развязно хихикнула:

– Ты представляешь, Ева, эта идиотка Ирэн обвинила меня в том, что я украла какую-то ее кассету, все настроение испортила, дура!

– Тебя? – Я похолодела.

– Не только. Она ко всем с этим дерьмом пристает, кассету, видите ли, у нее стибрили. Да кому он нужен, Вуди Аллен, если у нас есть Анджей Братны. Она и тебя донимать будет, готовься. Ну все, голубки, я побежала…

– Ты бы хоть раз обнял меня для приличия, – сказала я Митяю, провожая глазами упорхнувшую Музу. – Хотя бы в целях конспирации нужно изредка приближаться к моим губам. В противном случае ты выглядишь банальным телохранителем, а все знают, что на телохранителей у меня денег нет. И на альфонсиков тоже. Это подозрительно. Разве тебе не давали инструкций на этот счет?

– Нет.

– А жаль. Нужно же просчитывать варианты. Всюду таскаться за женщиной и даже не делать вид, что влюблен, – это извращение.

– Извращение – целоваться с тобой, – с наслаждением сказал Митяй, наконец-то он позволил своей ненависти ко мне прорваться, наконец-то он объявил мне войну. Ну что ж, до этого момента я соблюдала вооруженный нейтралитет, он напал на меня первым, теперь можно с легким сердцем начинать боевые действия.

– Не стоит так безапелляционно судить о том, чего не знаешь.

– Да пошла ты к черту!

– Очень хорошо. Уже иду.

Я резво затрусила по коридору, прибавляя шаг, и несчастный Митяй, несмотря на всю свою неприязнь ко мне, был вынужден сделать то же самое.

…Подходя к гримерке, я молила Бога только об одном: чтобы никого там не оказалось. Гримерка всегда была открыта – Ирэн славилась тем, что постоянно теряла ключи от нее. Впрочем, “теряла” было не совсем точным словом: ключи просто исчезали – из закрытых сумок Ирэн, из открытых пакетов, из знаменитого баула с гримом, из целехоньких, без намека на дырку, карманов. Ирэн считала это происками полтергейста, а студийным плотникам в конце концов надоело вскрывать двери и врезать новые замки. Гримерку просто перестали закрывать, и замком можно было воспользоваться только изнутри.

Перед самой дверью у меня упало сердце – я воочию увидела то, что произошло здесь несколько дней назад. Но ты должна войти. Ты должна.

…Включив свет, я осмотрелась: никакого намека на преступление, запущенная идиллия, Кравчук сделал даже больше, чем я предполагала: он оставил все как было. За исключением трупа актрисы. Теперь кресло было пустым.

На столике возле зеркала по-прежнему стояли стаканы, те же, что и в ночь убийства, я хорошо их запомнила: два граненых и один тонкого стекла, унесенный кем-то из студийного буфета. На одном из стаканов – так же, как и тогда, – были явственно видны следы помады, за это время никому и в голову не пришло убраться. Тара, из которой в ночь убийства Братны и Кравчук лакали шампанское, была предусмотрительно убрана, а пустая бутылка из-под дорогого коллекционного шампанского все еще стояла под столом.