Лицедей. Сорванные маски. Книга вторая - Мария Мирей

Его язык нагло прибирается в мой рот, и чужой стон наслаждения врывается в мое сознание. Илья, заключает меня в свои стальные объятия, яростно вжимая в себя, что я чувствую его каменную эрекцию. Она приводит меня в чувство, я открываю глаза, и лечу в пропасть, встречаясь с бешенным горящим взглядом Влада.

Влад

Моя жизнь с появлением ее стала похожа на арену, где я бля*ь как е*аный спартанец ежедневно сражался с огромными и безжалостными демонами своего адского желания и притяжения к этой женщине. Если раньше меня терзали демоны безысходности, то теперь они бля*ь словно сменили вахту, выводя мое истерзанное нутро на очередной круг боли и алчной похоти.

Я остервенело трахал Янку, истязая ее, счастливую, от свалившегося на нее вдруг непомерного жесткого траха. Она дура не подозревает, что мощнейшим афродизиаком для меня являлся тот факт, что наверху спит она. Женщина, которая способна бить настолько сильно, что впору сдохнуть. Женщина, которая пробудила во мне сильнейшую ненависть, и … я боюсь даже мысленно назвать это слово. Оно принесло мне лишь боль. Безумную. Раздирающую.

Увидев ее у подножья лестницы, такую маленькую и хрупкую, но до адских судорог красивую и желанную, я еле сдержался, чтобы не поставить ее раком и не наказать, за то, что посмела так поступить со мной. Даже сам себе удивился, как смог. Руки дрожали как у последнего алкаша так, что мне пришлось их спрятать в карманы брюк, дабы не показать своего состояния. Ее бл*дские глазищи, поддернутые вуалью невинности и беззащитности свернули внутренности жгутом, оголили и без того истрепанные нервы. Я посмотрел в них и залип, мысленно матюгнувшись. Моя рубашка смотрелась на ней до того сексуально, что в штанах мгновенно стало тесно, а в горле пересохло. Я стоял, как бля*ь, последний баран, и пялился на нее, как на новые ворота, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид. Мысленно я уже отымел ее в разных позах, не оставив без внимания ее пухлый огромный и порочный рот. Лишь полыхающая ярость и злость внутри, заставляли стоять на месте.

В голове промелькнула мысль, а можно ли ей трахаться? Ведь после родов прошло совсем нечего, и за этот, мать его, заботливый проблеск, я готов был сам себе перегрызть горло. Именно он и спровоцировал лавину ненависти.

Я готов ее задушить собственными руками, и даже был момент, когда это казалось мне единственным выходом, но вспышка ярости проходила, и наступал фаза апатии и равнодушия, ровно до того момента, когда на глаза попадался ее ребенок.

Он будоражил, и терзал меня, не давая покоя своим видом, и самим фактом существования. В очередной раз, Илья, друг бля, вышел с ним на прогулку, и скрылся в парке за деревьями. Но даже сюда доносился заливистый детский смех, вызывая во мне ядовитое чувство ревности, тоненьким и противным голоском подзуживая, что не будет у меня никогда такого вот милого Артемки.

Крепко сжимаю кулаки, вскакиваю и закрываю окна кабинета, но, кажется, в моем сознании все равно звучит его высокий голосок и смех. Четко и с особым смаком, словно дразниться.

Я готов был сам себя застрелить, за то, что испытывал. Ненавидел себя, безуспешно стараясь затолкать свои чувства туда, где бы они так не терзали меня, и не причиняли адскую боль.

Приняв решение включить полный игнор, я уже к вечеру громко хохотал, когда отчетливо чувствовал ее запах, слышал ее легкие шаги по комнате наверху, чего быть априори не могло. Мой зверь, метался внутри, требуя удовлетворить свою похоть, а холодный разум держал его на цепи. Лишь мстительное чувство расплаты еще заставляло держать себя в руках.

Но когда очередной сумасшедшей ночью, я вдруг почувствовал ее совсем близко, мой зверь потянул носом, и встал на дыбы, сбрасывая тревожный сон, заставляя схватить спящую Янку, и без предварительной подготовки ворваться в нее, благо на это с Янкой можно не заморачиваться. Я драл ее жестко, на грани, а она лишь кричала, оглушая меня, так как было надо мне.

Я чувствовал ее, готов был поклясться, что Диана стояла под дверью, так близко я ощущал хаотичные удары ее сердца, хотя мне и казалось, что я просто напросто слетел с катушек. Но вот, мой чуткий слух ловит прерывистое дыхание, и на ментальном уровне в меня врывается ее боль, срывая с моих губ стон наслаждения.

После ее ухода скатываюсь, с Янки, так и не кончив, но трясясь как осиновый лист от обуревающего желания врываться в другое тело, пить и слизывать другое наслаждение, подхожу к распахнутому окну. Янка возмущенно что – то бурчит, но ее слова остаются за гранью моего сознания, потому что я вижу, как Ди крадется по дорожке в сторону гостевых домиков.

Ярость поднимает свою черную голодную голову, громко чавкая остатками моего самообладания. Быстро впрыгиваю в штаны, и сбегаю вниз.

Выскакиваю на улицу, чувствуя ее аромат, он плывет в холодном весеннем воздухе, разбавленный свежестью ночи и запахом хвои.

Дикая пожирающая ревность гонит меня в правильном направлении, и открывшаяся картина отправляет меня в нокаут.

Все звуки померкли, даже мои чувства замерли, ошалев от того что происходило в глубине парка, чтобы потом взорваться оглушительным взрывом в голове, кидая вперед, требуя уничтожить, растоптать и наказать.

Все еще не дыша подхожу ближе, на расстоянии вытянутой руки, наблюдая за ней, считывая ее эмоции, которые еще долго будут питать ярость моего зверя.

Она первая вздрагивает, потому что обжигается моей ненавистью и яростью, и я даю ей ровно секунду, на то чтобы убраться, но она ею не воспользовалась. Полосонула своими глазищами, пряча растерянность и страх. Он пропитал каждый кусочек ее гребанной сущности, но мои тормоза уже слетели. Пох*й. Ей же хуже.

Дальше лишь отрывки, вспышки разума, удерживающего, чтобы все же не переступить, ту грань, которая для меня была лишь условной.

Я бил сильно, безжалостно, и яростно. Илья уже не сопротивлялся, бесчувственно валяясь на сырой земле, а я все никак не мог остановиться. Ревность ревела в ушах, зверь рвал изнутри, стремясь дотянуться, завладеть, подчинить и наказать. И я, наконец, впервые, с упоением его отпускаю. Первым в его лапы попадает Илья.

Я сломал ему ноги, ребра, и руку, милосердно оставил одну, чтобы хоть на толчке справляться. Я вымещал на нем свою ненависть с особым хладнокровием за то, что посмел, осмелился трогать ее своим ртом, и грязными руками. Абу