Ради Елены - Элизабет Джордж

Слова в папке поплыли перед глазами. Энтони услышал, как Глин спросила:

— Здесь есть гробы?

— Всего несколько. Люди обычно выбирают по брошюрам. И при данных обстоятельствах, пожалуйста, не чувствуйте, что вы должны…

— Я бы хотела посмотреть.

Взгляд мистера Бека скользнул на Энтони. Казалось, он ждал каких-то возражений. Но их не последовало, и мистер Бек сказал: «Конечно. Сюда», — и вывел их из офиса.

Энтони шел за своей бывшей женой и директором похоронного бюро. Он хотел настоять на принятии решения в безопасном офисе мистера Бека, где фотографии еще на короткое время заслонят от них действительность. Но он знал, что его желание отдалить страшную реальность будет воспринято как еще одно свидетельство бессилия. И разве смерть Елены уже не стала доказательством его бесполезности как отца, еще раз подтверждая убеждение, к которому Глин пришла с годами: его единственным вкладом в воспитание дочери стала одна слепая половая клетка, умеющая плавать?

— Вот они. — Мистер Бек распахнул тяжелые дубовые двери. — Я оставлю вас одних.

Глин возразила:

— В этом нет необходимости.

— Но, само собой, вы захотите обсудить…

— Нет. — Глин прошла мимо него в зал. Там не было украшений и посторонней мебели, только несколько гробов, стоявших вдоль окрашенных в жемчужный цвет стен: их крышки распахнуты над бархатным, атласным, креповым нутром, а сами они покоились на прозрачных пьедесталах высотой по пояс.

Энтони заставил себя переходить за Глин от одного гроба к другому. На каждом был прикреплен незаметный ценник, на каждом были написаны одинаковые уверения в надежной защите, гарантированной производителем, у каждого была отделка с рюшью, подушечка в тон и покрывало, сложенное на крышку. У каждого гроба было свое имя: неаполитанская лазурь, виндзорский тополь, осенний дуб, венецианская бронза. У каждого своя, отличная от других черта, особая форма или нежная вышивка на внутренней стороне крышки. Заставляя себя идти вперед, Энтони пытался не представлять, как будет выглядеть Елена после того, как ее в конце концов положат в один из этих гробов, и ее легкие волосы, как шелковые нити, размечутся по подушке.

Глин остановилась перед простым серым гробом со скромной атласной обивкой. Постучала по нему пальцами. Словно приняв этот жест за знак подойти, мистер Бек поспешил к ним. Его губы были плотно сжаты. Он потирал подбородок.

— Что это? — спросила Глин. На маленьком ярлычке на крышке было написано «Незащищенная поверхность». На ценнике стояло «200 фунтов».

— Прессованное дерево. — Мистер Бек нервно поправил свой пембрукский галстук и быстро продолжил: — Прессованное дерево под фланелевым покрытием и атласной отделкой, что, конечно, довольно красиво, но сам гроб ничем не защищен, кроме этой фланелевой прослойки, и, откровенно говоря, принимая во внимание наш климат, я бы не стал рекомендовать вам именно этот гроб. Мы держим его для тех случаев, когда есть трудности… Финансовые трудности. Не думаю, что вы хотите, чтобы ваша дочь… — Тон его голоса закончил недосказанную мысль.

Энтони начал было говорить «конечно…», но Глин перебила его:

— Этот гроб подойдет.

Мгновение Энтони молча глядел на свою бывшую жену. Затем он собрал всю волю и сказал:

— Не думай, что я позволю похоронить ее в этом.

Глин отчетливо произнесла:

— Мне наплевать на то, что ты позволишь. У меня достаточно денег…

— Я заплачу.

Впервые с момента их приезда Глин взглянула на него:

— Деньгами своей жены? Не надо.

— Это не имеет отношения к Джастин. Мистер Бек отступил в сторону. Он поправил маленький ценник на крышке гроба и сказал:

— Я удалюсь, чтобы вы обсудили.

— Не нужно. — Глин открыла большую черную сумку и принялась рыться в ее содержимом. Звякнули ключи. Раскрылась пудреница. Шариковая ручка упала на пол. — Вы ведь возьмете чек? Нужно будет отправить его в мой банк в Лондоне. Если это сложно, можете позвонить насчет гарантий. Я годами сотрудничала с ними, так что…

— Глин. Я не позволю.

Глин резко обернулась к нему. Боком она задела гроб, и он покачнулся на своем пьедестале. Крышка захлопнулась с глухим стуком.

— Что не позволишь? — спросила она. — Здесь у тебя нет прав.

— Мы говорим о моей дочери. Мистер Бек начал пятиться к двери.

— Останьтесь здесь. — К щекам Глин прилила гневная краска. — Ты бросил свою дочь, Энтони. Давай не будем об этом забывать. Ты предпочел карьеру. И об этом не будем забывать. Ты хотел ухлестывать за юбками. Об этом тоже не будем забывать. Ты получил все, что хотел. Все до конца. У тебя больше нет прав. — Сжимая в руке чековую книжку, Глин наклонилась за ручкой. Она начала писать, используя гроб как подставку.

Ее рука дрожала. Энтони потянулся за чековой книжкой:

— Глин. Пожалуйста. Ради бога.

— Нет, — отрезала она. — Я заплачу. Мне не нужны твои деньги. Ты не сможешь меня купить.

— Я не пытаюсь тебя купить. Я просто хочу, чтобы Елена…

— Не произноси ее имя! Не смей!

Мистер Бек сказал: «Я вас оставлю», — и, не обращая внимания на протест Глин, поспешил из комнаты.

Глин продолжала писать. Она сжимала ручку, словно оружие.

— Он сказал, двести фунтов?

— Не делай этого, — попросил Энтони. — Не превращай это в очередную ссору.

— На ней будет голубое платье, которое мама подарила ей на прошлый день рождения.

— Мы не можем похоронить ее как нищую. Я тебе не позволю. Я не могу.

Глин вырвала чек из книжки:

— Куда ушел этот человек? Вот его деньги. Пошли. — Она направилась к двери.

Энтони схватил ее за руку. Глин отпрянула в сторону.

— Подонок, — прошипела она. — Подонок! Кто ее вырастил? Кто годами пытался научить ее говорить? Кто помогал ей с домашней работой, утирал ее слезы, стирал ее одежду и не спал с ней ночами, когда она болела и плакала? Не ты, негодяй. И не твоя снежная королева-жена. Это моя дочь, Энтони. Моя дочь. Моя. И я похороню ее так, как считаю нужным. В отличие от тебя, я не гонюсь за престижным местом, поэтому мне наплевать, что подумают другие.

Энтони внезапно осознал, что не видит в поведении этой женщины признаков настоящего горя, ничего такого, что свидетельствовало бы о неизмеримости материнской утраты.

— Это не имеет отношения к похоронам Елены, — сказал он, только сейчас все поняв. — Ты по-прежнему мстишь мне. Я не уверен, что тебя печалит ее смерть.

— Как ты смеешь! — прошептала Глин.

—Ты хотя бы плакала, Глин? Ты хоть испытываешь скорбь? Ты чувствуешь что-нибудь еще, кроме желания воспользоваться ее смертью для продолжения мести? И что в этом удивительного? В конце концов, именно так ты использовала дочь почти всю жизнь.

Реакция была молниеносной. Правой рукой Глин с размаху ударила Энтони по лицу, сбив на пол очки.

— Грязный кусок… — Она замахнулась, чтобы ударить снова.

Энтони схватил ее за запястье.

— Ты ждала этого годами. Мне жаль, что здесь нет зрителей, которых ты бы так хотела видеть. — Он оттолкнул ее. Глин упала на серый гроб. Но она не собиралась успокаиваться.

— Не говори со мной о скорби! Никогда не смей говорить со мной о скорби! — выпалила она.

Глин отвернулась от него и обхватила руками крышку гроба, словно хотела обнять его. Она начала рыдать:

— У меня ничего не осталось. Она ушла. Мне ее не вернуть. Я нигде не найду ее. И я не могу… Я никогда не смогу… — Ее пальцы скрючились, потянув фланелевую обивку гроба. — Но ты можешь. Ты еще можешь, Энтони. Я хочу, чтобы ты умер.

Энтони ощутил внезапный прилив жалости. После стольких лет вражды, после этих минут в похоронном бюро он бы не поверил, что способен испытывать что-нибудь к Глин, кроме открытой неприязни. Но в словах «ты можешь» он увидел всю неизмеримость и причину горя его бывшей жены. Ей было сорок шесть лет. У нее никогда не будет других детей.

Не важно, что мысль о рождении другого ребенка, который займет место Елены, была невозможна, потому что для Энтони жизнь утратила смысл после того, как он увидел труп своей дочери. Он мог бы провести остаток жизни в бесконечных занятиях академической работой, так что у него не было бы свободной минуты, чтобы вспомнить ее изуродованное лицо и след от шнурка на шее, но все это не имело значения. У него еще мог быть другой ребенок, несмотря на безумное горе. Но у Глин не будет детей. Ее страдания усугублялись упрямой мыслью о возрасте.

Энтони шагнул к ней, обняв ее за сотрясающиеся от рыданий плечи:

— Глин, я…

— Не трогай меня! — Она отшатнулась от него, потеряла равновесие и упала на одно колено.

Тонкая фланелевая обшивка гроба разорвалась. Под ней было хрупкое и уязвимое дерево.

С бешено бьющимся сердцем, стук которого отдавался даже в ушах, Линли остановился вблизи Болотного шоссе. Он порылся в кармане в поисках часов. Открыл их и, тяжело дыша, сверил время. Семь минут.