Святослав - Семен Скляренко

И в самом деле, это был чудесный, большой город на рубеже Европы и Азии. Сюда стекались богатства со всего света; этот город над Пропонтидой с его дворцами, большими, украшенными мрамором, мозаиками и фресками соборами строили лучшие в мире мастера. Тут расцветала наука, собирались ученые, звучала музыка, творили художники. Тут на торге княгиня видела арабов из Багдада, которые продавали харалужное оружие и шелк, китайцев, соперничающих с ними, итальянцев, распродававших изделия из слоновой кости и бронзы, оправленные в золото и серебро, видели испанцев — торговцев коврами, кельтов из заальпийских стран и с берегов далекого океана, финикийцев и египтян и еще множество людей, прибывших сюда из далеких, неведомых краев.

Император Константин — в этом убеждалась княгиня Ольга — был богат, он показывал пример того, как может жить человек, имея в своих руках бесчисленные сокровища; на него старались походить патрикии, сановники. Они тоже жили, как боги на земле.

Но наблюдательная, хитрая киевская княгиня увидела в Константинополе и другое. Она ходила с царевыми мужами, слушала их, запоминала все, что видела и слышала. А видела она много, глаз у нее был острый, цепкий, слышала тоже немало.

Когда же возле нее не было царевых мужей, она отправлялась в город с кем-нибудь из своих купцов или послов — людьми бывалыми, сведущими, которые хорошо знали Новый Рим и рассказывали совсем не то, что царевы мужи. Позднее, когда княгиня запомнила улицы Константинополя и где находится подворье монастыря св. Мамонта, она ходила и днем и вечером уже одна, без докучливых царевых мужей.

Тогда наряду с богатством и красотою, которые показывали ей старательные мужи, княгиня Ольга увидела бедность Константинополя, мерзость и грязь, которые обычно заводятся у спесивого, но неопрятного хозяина; увидела людей, живших у высоких стен Константинополя в землянках, норах, а часто и под открытым небом, и тяжко работавших на василевса и его синклит; женщин, у которых руки и ноги опухали от соленой воды; детей, грызших вонючие кости, и рабов, навсегда прикованных тяжелыми железными цепями к хеландиям.

В один из вечеров княгиня долго блуждала по улицам Константинополя, прошла улицей Месы, долго стояла на площади Августеона, перед святой Софией, а потом медленными шагами вместе с множеством людей вошла в собор.

Она уже была тут днем, и тогда собор произвел на нее величественное впечатление. Ей казалось, что она попала в подлинный храм, где человек может забыть обо всех житейских невзгодах и соединиться с Богом.

Ночью собор казался еще более величественным. Он был весь залит огнями, повсюду блистало золото, серебро, мрамор, бархат. Посредине высился амвон, на который вели украшенные гирляндами цветов ступени, в алтаре виднелся престол с драгоценным балдахином, за ним сиял огромный, золотой, весь осыпанный алмазами и жемчугом крест. В соборе было тихо, слышался только глухой топот ног, шелест одежд, покашливание множества людей. Над головами тянулись вверх восемь колонн из порфира, привезенных сюда из храма Солнца, и восемь мраморных зеленых колонн, доставленных в Софию из Эфеса. Они заканчивались высоко вверху резными капителями, вокруг которых, между мраморными сводами, были выполнены на голубом и золотом фоне композиции из мозаик. А над ними на четырех громадных каменных опорах лежал самый большой, единственный в мире купол Софии, который словно опускался на золотой цепи с небес.

Тут, в соборе Софии, где все сверкало золотом, серебром, драгоценными камнями, в этот вечер перед тысячами свечей молились Иоанну Крестителю, просили его послать людям здоровье, долголетие, счастье.

«Там, — вспоминала княгиня Ольга, — в далеком Киеве и по всей Руси, в этот вечер заплетали деревья, жгли огни, пели песни, водили хороводы, славили Купалу, Ладу, Полеля, просили их дать счастье и любовь».

Княгиня Ольга молитвенно думала об Иоанне Крестителе, с трепетом вспоминала Купару и молилась им обоим. Прижавшись лбом к холодному полу собора, она молилась за Русь, за людей ее, за сыновей своих Святослава и Улеба…

Глава седьмая

1

В ночь на Купалу ворота Горы не запирались. Как только начало темнеть, оттуда вышла толпа гридней и юношей дворовых. Не со щитами и мечами шли в этот день юноши, рядом с ними были девушки. На головах у всех них красовались венки, в руках — цветы.

С громкими песнями, в которых славились Купала, богиня Лада и дети их — Лель и Полель, — двинулось вслед за юношами и девушками с Горы предградье, зазвучали песни на Подоле и далеко-далеко по Оболони.

Со всех сторон шли туда, где Почайна вливалась в Днепр. Там, на широком лугу, еще засветло было приготовлено высокое дерево. На нем висело множество венков, цветов, всяческих украшений. Едва стемнело, вокруг дерева и по всему лугу запылали костры, началось игрище. Зазвучали голоса юношей:

Идет Купала, несет немало, Меды и жито, прирост, присып, Славим Купала, не спим до рана, Не спи, девица, юнак не спит!

И в то же время с другой стороны отозвались девушки:

Ой, Ладо, Ладо, Леле, Полеле, Сплетем цветы мы в один венок, Ой, Ладо, Ладо, славим все радо, Ой, Ладо, Леле, Леле, Полель!

А где-то уже играли музыканты — пронзительно свистели дудки, гудели роги, гремели бубны.

Теперь уже повсюду над Почайной и Днепром горели, как свечи, огни, отовсюду неслись музыка и песни, возбужденные голоса слышались в темноте, что стеной стояла сразу за кострами. Веселые крики, смех раздавались даже на воде, по всей Почайне и Днепру.

Да и как было не веселиться, не радоваться: душистая, теплая ночь разлилась над землею; вверху мерцали яркие звезды, и серебром отливал Перунов путь:[125] умытые росою, остро пахли цветы; в далеких лугах неистово били перепела и дергачи; между кручами играла и, казалось, закипала вода от купальских огней.

И горе было тому, кто посмел бы не верить, осквернить или поносить праздник великого Купалы! Вот и в эту ночь толпа стариков с Подола и предградья, захватив с собою немало и молодых парней, двинулась к ручью у оврага под горой, где стояла христианская церковь. Они надвигались, как черная стена, посреди темно-зеленых, освещенных огнями деревьев. Остановившись неподалеку от церкви, они кричали всякую хулу, задирали сорочки и показывали христианам тело. Вскоре послышались вопли, крик — люди старой веры стали бросать в церковь и в людей, собравшихся молиться за Иоанна Крестителя, камни и дубины. А все те, кто веселился вокруг купальских огней, смеялись до упаду, наблюдая, как люди старой веры воюют с Христом.

Из окна терема княжич Святослав видел, как молодежь шла с Горы на праздник Купалы, слышал веселые, задорные песни. Потом он увидел огни над Почайной, но ему самому было невесело, тоскливо.

Пока княгиня Ольга была в отъезде, на Киевском престоле, согласно ее воле, должен был сидеть он, Святослав, сын Игорев. Он поступал так, как велел обычай: просыпался на заре, умывался холодной водой, одевался, набрасывал на плечи красное с золотой оторочкой корзно, обувался в красные сафьяновые сапоги с длинными, загнутыми носками, надевал меховую шапку, украшенную дорогими самоцветами, на шею вешал золотую княжескую гривну.

Когда княжич выходил из своей светлицы, проходил через Золотую палату и спускался по лестнице в сени, там его уже ждали Свенельд, воеводы, бояре, брат Улеб; на крыльце и во дворе терема слышались голоса тиунов, гонцов земель, огнищан.

Но княжич Святослав не выходил к ним сразу, а направлялся в трапезную. За ним следовали Улеб, Свенельд, воеводы, бояре. В трапезной Святослав, как полагалось, приносил жертву, все молча ждали, пока ее примут боги, а потом садились за стол.

Еду им подавала ключница Малуша. Она уже привыкла к своей работе; входя в трапезную, низко кланялась князьям, вносила миски, наливала вино, прибирала посуду и делала все быстро, ловко, проворно.

После еды княжич Святослав шел наверх, садился в Людной или Золотой палате, справа от него стоял воевода Свенельд, слева — брат Улеб, сбоку садился ларник Переног; воеводы и бояре стояли позади. И княжич Святослав говорил с тиунами, принимал гонцов земель, послов, если они прибывали в Киев, чинил суд и правду людям.

Собственно, делал все это не он. С тиунами, гонцами, со всеми, кто приходил в княжий терем в этот ранний час, разговаривал Свенельд, воеводы и бояре, они же вели переговоры с гонцами земель, творили суд и правду людям.

Но у княжича Святослава были уши, он все слышал. Тиуны говорили об оскудении княжьей казны — княгиня Ольга, мол, много взяла с собою, — требовали увеличения уроков и уставов. Приходили и становились на суд бояре, которые в ссорах из-за пахотных земель, пчелиных ухожаев и бобровых гонов рвали друг другу бороды, ломали руки и ноги, дрались мечами, дубинами, а то и просто телесней.[126] Княжич слушал воевод, похвалявшихся, что не кто иной, а только они кровью и жизнью своей защищают земли, и просивших за это пожалованья.