Святослав - Семен Скляренко

Но возврата к прошлому уже не было, где-то далеко-далеко затихала песня:

Мы нищие люди, но мы богаче всех,

У нас есть музыка, вино и женская ласка.

Теперь на горизонте оставалась только одна луна, состоявшая из двух половинок: одной — настоящей и другой — отраженной в воде. Эти половины быстро уменьшались — луна заходила. И Феофано непременно хотела, прежде чем зайдет луна, решить, что ей нужно делать.

Она напряженно думала. И когда на горизонте осталась только тоненькая полоска, Феофано решила: император Константин должен умереть, императором станет Роман, она будет императрицею.

Когда же луна зашла, Феофано тихо выскользнула из китона и вышла в сад. Там она и встретила постельничего Василия.

— Что случилось? Почему молодая василисса не спит? — спросил он, узнав ее стройную фигуру.

Она посмотрела на его безбородое лицо с блестящими глазами, с хитрой усмешкой в уголках губ. Это лицо было хорошо видно в полутьме.

— Почему-то не спится сегодня, — ответила она. — В китоне душно, сердце болит, вот я и вышла сюда, в сад.

— Но император Роман может быть недоволен.

— Император Роман спит после ужина и крепкого вина так, что его и гром не разбудит.

Она посмотрела на постельничего.

— Тут все много пьют и еще больше пьянеют. Скажи, постельничий, ты тоже много пьешь?

— Я пью ровно столько, чтобы не опьянеть, — ответил он, — ибо, чем больше пьют вокруг меня, тем яснее должна быть моя голова.

— Это правда, — сказала Феофано, — я замечаю, что ты пьешь меньше других и, должно быть, меньше, чем хотел бы сам.

— Да, — искренне согласился он, — я всегда делаю меньше, Чем хочу.

— А постельничему много хочется?

— Нет, — глухо отозвался он, — многого я не хочу, но все же кое-чего хотел бы…

— Чего же ты хотел бы, постельничий?

— Я хотел бы, — ответил Василий, — спать, когда спят все, работать так, чтобы люди ценили мою работу, да еще…

— Что же еще?

— Я хотел бы иметь то, что мне принадлежит.

— А разве постельничий не имеет того, что ему принадлежит? — удивилась Феофано. — Он — самая приближенная к императору особа, он — первый среди всех, он, наверное, самый богатый человек в империи. Чего же еще может желать постельничий?

— К чему мне слава паракимомена, к чему богатство и почести, если я не тот, кем меня считают, и не таков, каким быть хочу?

— Послушай, паракимомен, но кто же тогда ты?

— Неужели ты до сих пор не знаешь, Феофано, кто я?

— Не знаю…

— Я такой же, как и ты.

— Не понимаю…

— Ты — дочь кабатчика Кротира, а теперь жена императора Романа. Моя мать — рабыня-славянка, но отец — император Роман…

— Погоди. Значит, ты брат императора Константина и дядя моего мужа Романа?

— Да, Феофано.

— И ты не любишь брата-императора?

— Как и ты, Феофано…

— Так вот почему тебе не спится! Тогда поговорим, дорогой мой дядя! Я думаю, что мы — ты и я — сумеем понять друг друга…

— Они сделали меня безбородым,[123] и в моем сердце осталась только ненависть.

— Если ненависть добавить к мести, будет страшный напиток.

14

Возвратившись поздним вечером на монастырское подворье, княгиня застала там всех жен, купцов, послов, служанок — их привезли из Большого дворца гораздо раньше, сразу после окончания приема в Золотой палате и в Юстиниане, но все они еще не спали, ходили из одной кельи в другую, громко выражали свое восхищение, похвалялись подарками.

Как только княгиня Ольга очутилась в своей келье, несколько жен зашли к ней.

— Не ведаем, — горячо говорили они, — на небесах были мы или на земле… онде Бог с человеки пребывает. Мы не можем забыти красоты тоя, всяк бо человек, аще вкусит сладкого, после того горечи не приемлет…

Они рассказали княгине, кто из них какой подарок получил в Большом дворце: купцы — по шесть милиарисиев,[124] священник — восемь, послы — по двенадцать, все жены — тоже по двенадцать милиарисиев. Жены показывали княгине эти золотые кружочки, на которых стоял знак императора — голова Константина с короткой бородой и толстыми усами.

— А что тебе подарили, матушка княгиня? Покажи!

Она кивнула головой в угол, где на лавке лежало завернутое в шелк блюдо с золотыми, и они бросились туда, развернули шелк, вынули блюдо, рассыпали деньги, кинулись их собирать.

— Чудо! — визжали они. — Нет, нет на земле красоты такой…

— Идите-ка вы спать! — остановила наконец княгиня Ольга жен, которые готовы были сидеть до утра и рассказывать о чудесах Большого дворца.

Жены вышли из ее кельи, но успокоиться не могли и долго еще стояли на подворье, болтали, всплескивали руками.

Лишь когда все утихло, княгиня Ольга позвала служанку, велела пригласить к ней в келью купцов Воротислава, Ратшу, Кокора и нескольких послов.

Они не спали и сразу явились. Заметно было, что они немало выпили в Большом дворце, впрочем, на ногах они держались твердо.

— Сядьте, купцы мои и послы! — обратилась к ним княгиня, оперлась на стол, посмотрела на свечу, оплывавшую воском, на блюдо с золотыми…

Потом подняла голову, обвела всех взглядом…

— Ну как, купцы мои и послы? Видели чудеса Большого Дворца — птиц певчих, львов рыкающих и самого императора?

— Видели, — отвечал купец Воротислав, — и вельми любовались… Там, в Золотой палате, чудес собрано много.

— А вокруг пустота, тлен и мрак, — засмеялся вдруг купец Ратша.

— Как пустота и мрак? — с любопытством спросила княгиня.

— Купец Ратша выпил через меру грецкого вина и всуе говорит про пустоту и тлен, — заговорил, поднявшись, купец Во-ротислав. — Да уж, если начал, скажу и я, матушка княгиня… Долго сидели мы с ним на приеме в Золотой палате, где нас вельми угощали всяким зельем, а потом по надобности своей вышли из палаты и пошли. Идем да идем. И вот, по правде скажу, княгиня, такую мы увидели там пустоту и тлен, что и не сказать… Они ведь все посдирали, чтобы ту Золотую палату разукрасить. А пошли мы вокруг нее всякими там сенями да переходами, а там пустота, тлен, кой-где каганцы горят, повсюду плесень, сырость. Обошли повсюду, еле до Золотой палаты добрались, и везде одинаково!

Княгиню Ольгу развеселил рассказ купцов.

— Правда, — согласилась она, — великая Византия богата, мудра, но пустоты и тлена в ней довольно… Коли бы такое богатство нам…

— Не такие уж мы нищие, матушка княгиня, — промолвил Воротислав. — Если бы не орды да эта вот Византия, да еще пробиться бы со своими товарами на восход солнца и сюда на заход, мы бы их засыпали своим богатством… Ты поглядела бы, княгиня, что с ними было днесь, когда мы свои дары выкладывали! Даже остолбенели — такого они не видели и не ждали. Вот так чудо из чудес! И ты хорошо сделала, княгиня, что взяла у нас все товары. Знай — не купила ты у нас их, мы тебе их подарила, и не ты принесла дары императорам — вся Русь! А они нам что дали? По десять милиарисиев каждому, а по-нашему, значит, по гривне? Да я слугам своим больше даю.

— Вот мне еще блюдо дали, — произнесла княгиня.

Воротислав подошел, взял блюдо, взвесил его на руке, попробовал на зуб.

— Что же, — сказал он, — наши киевские кузнецы не хуже сделают, а золото это не чистое, есть в нем медь, сиречь — ржа.

— Затем я и позвала вас сюда, — сурово сказала княгиня. — И вы и я с одним ехали сюда: говорить с императорами, установить ряд, чтобы мы могли торговать здесь, а гречины — У нас и чтобы я могла взять у них науку.

Княгиня умолкла и долго смотрела на свечу, продолжавшую истекать воском.

— Император ныне не стал об этом говорить, но обещал еще раз встретиться и тогда обо всем договориться, Как быть, купцы и послы, — ждать ли?

— Горе, горе с этими императорами! — вздохнули они. — Делать нечего, будем ждать, княгиня!

15

Император Константин заставил княгиню Ольгу выстоять несколько месяцев на Суде, потому что хотел как можно сильнее поразить, ошеломить гордую северную княгиню, показав ей Новый Рим, величие его соборов и дворцов, красоту и пышность города.

Он достиг своего. Побывав на первом приеме в большом дворце, посетив, в сопровождении царевых мужей, святую Софию, торг между форумом Константина и площадью Тавра, пройдя вдоль и поперек известную всему миру главную улицу Константинополя — Месу, останавливаясь там, где останавливались чиновники, и осматривая то, что они хотели ей показать, княгиня Ольга была поражена, удивлена, очарована.

И в самом деле, это был чудесный, большой город на рубеже Европы и Азии. Сюда стекались богатства со всего света; этот город над Пропонтидой с его дворцами, большими, украшенными мрамором, мозаиками и фресками соборами строили лучшие в мире мастера. Тут расцветала наука, собирались ученые, звучала музыка, творили художники. Тут на торге княгиня видела арабов из Багдада, которые продавали харалужное оружие и шелк, китайцев, соперничающих с ними, итальянцев, распродававших изделия из слоновой кости и бронзы, оправленные в золото и серебро, видели испанцев — торговцев коврами, кельтов из заальпийских стран и с берегов далекого океана, финикийцев и египтян и еще множество людей, прибывших сюда из далеких, неведомых краев.