У каждой улицы своя жизнь - Елена Кирога

Глаза Агаты наполнились слезами.

— Ты такая хорошая... Я только сейчас поняла это, мама.

Эсперанса даже не представляла себе, что ее равнодушная дочь могла быть и такой. Она легонько похлопала ее по щеке.

— Я всегда старалась быть хорошей матерью.

Не знаю, удалось ли мне...

— Мамочка...

— Ты что-то спросила у меня о Рейес?

— Лучше было бы ей ничего не говорить. А ты как думаешь?

— Но я уже сказала ей. Она моя лучшая подруга. Столько лет подряд мы были большими друзьями. Она никому ничего не скажет.

"Ей неприятно, что я говорила об этом с Рейес. Агата терпеть ее не может. Почему?"

— По-моему, не стоило ей говорить. А в прочем...

— Агата права, — вмешался Фройлан. — Мы ни с кем не должны обсуждать это. У людей слишком длинные языки.

— А ты не вмешивайся.

Эсперанса увидела, что Агата обиделась за то, что с ее мужем разговаривают подобным образом. И тут же отреагировала:

— Оставь меня наедине с мамой, Фройлан. Она устала.

— Не вини себя, Агата... Он твой муж. Мне не в чем упрекнуть его...

— Он вел себя как сын.

— Да. Но мне необходимо немного излить душу. Рейес для меня как сестра.

— А я?

Эсперанса погладила дочь по руке.

— Это совсем другое... Далеко не все можно рассказать дочери.

Агата не слушала ее. Она внимательно разглядывала мать, откинувшуюся на подушки, в кружевах белья; смотрела на ее дряблые руки, лицо без грима, выступающие сухожилия на шее.

"Стареет. . Боже, не отнимай ее у меня!"

И вдруг доверительно призналась:

— Знаешь, мама? Кажется, я снова... Фройлану я пока еще ничего не сказала.

— Как это скучно. Один за другим подряд. Если так пойдет дальше...

Едва Эсперанса произнесла эти слова, как тут же сообразила, что ей не следовало говорить подобных вещей, но обратно слов не воротишь. Еще вчера она могла так сказать Агате... Ведь она сама без конца твердила: "Не хочу обременять себя детьми. Признаюсь, для меня дети..."

Но сегодня с ней трудно было разговаривать. Оказывается, девочка могла быть предупредительной и ласковой. Агата сказала совсем просто:

— Мне хотелось бы иметь мальчика.

И у нее слегка задрожали губы.

"Мальчика? Почему? Из-за Вентуры? Не знаешь, с какого боку к ней сейчас подойти..."

— Девочки лучше, они не такие озорницы.

Хотя я понимаю, что мальчик — ваша мечта.

(Все не то. Я не вникаю в смысл твоих слов, и своих тоже. Я разговариваю с тобой, а у меня перед глазами стоит гроб, как будто бы он нас разделяет. Скажи мне что-нибудь, пусть даже это будет тебе неприятно. Он лежал в убогой, ужасной комнате. Я не забуду ее, пока жива. А ты здесь, в этой изысканной комнате, обставленной со вкусом, комфортабельно... Он ведь был твоим мужем. Неужели тебе нечего сказать мне о моем отце? Неужели он не заслужил ни одного доброго слова?)

— Мама, почему он ушел? Можешь не отвечать, если не хочешь.

(Бедная мать, ты осталась совсем одна! Я жестоко осудила тебя. Не любила твоих подруг, твои сборища, твои декольтированные платья. А ведь вы были такими же молодыми, как я сейчас.

Для детей мать всегда остается только матерью. Мы, дети, забываем о том, что они тоже женщины... Теперь и я одинока. Ни Фройлан, ни ты не говорите мне тех слов, которые должны были сказать.

Но я наберусь терпения, потому что ты расстроена. Он плохо обращался с тобой. Он бросил тебя. А меня? Ведь я ему ничего не сделала.)

— Ведь я уже говорила тебе об этом, Агата.

Эсперанса слегка прикрыла глаза. "Она мне не доверяет? Почему Агата смотрит на меня таким наивным, открытым взглядом, словно сомневается? Откуда в ней взялась эта печаль?"

— Извини меня, ты права. Не будем больше об этом.

(Что я могу сказать тебе? Что он тебя обожал, что скрывался от всех вместе с тобой в детской, чтобы там работать, что смотрел на тебя как зачарованный, когда ты танцевала, что хотел встретиться с тобой и страдал из-за тебя, как не страдал и не искал ни той женщины, ни меня? Ты хочешь, чтобы я призналась тебе во всем и нанесла себе ущерб. Эгоистка! Эгоистка!.. Все дети эгоисты. Ей безразлично, что я расстроена, она требует.)

Но почему снова и снова спокойный голос твердил ей: "Если бы ты не терзала его своими деньгами... Если бы не сделала его жизнь невыносимой..." — "Дочери принадлежат матерям, Вентура. Моя дочь поверит мне".

— Мамочка...

(Нет, я не стану ничего скрывать от моих детей. Буду говорить им всю правду. Постараюсь понять их. С детьми трудно...)

Эсперанса боролась сама с собой, закрыв глаза, не шевелясь. "Я не могу посеять в твоей душе сомнение. Не могу своими собственными руками разжечь в тебе недоверие. У тебя никого нет, кроме меня. Я не хочу нанести тебе удар". А другой голос, откуда-то из потаенных уголков ее сознания, говорил: "Уж лучше бы я рассказала тебе об этом. Поверь, мне стало бы легче. Но я этого не делаю ради тебя же, заботясь о тебе".

— Мама, хочешь, я приведу к тебе девочек?

Но должна была прийти Рейес. А девочки непременно бы расшалились и не дали бы им поговорить. Мне пришлось бы отослать их со служанками...

— Спасибо, дочка. Приведи кого-нибудь из них. У меня немного кружится голова.

(Я не люблю их разлучать.)

— Ну что ж, раз так, пусть одна из них останется с нами. Ты права, мама.

Эсперанса сказала:

— Ты очень бледна. Хочешь выпить рюмочку?

Я велю принести тебе чего-нибудь, дочка. Тебе необходимо прийти в себя.

"О да, мне надо чего-нибудь выпить, чтобы прийти в себя", — подумала Агата.

— Нет. Мы сейчас поедем домой. Там пообедаем. А ты полежи, отдохни. Мы скоро вернемся.

Она не посмела сказать: "Я хочу быть с тобой рядом в четыре часа". Ей хотелось поговорить просто и задушевно, но это было трудно, просто невозможно.

— Фройлан, попрощайся с мамой. Мы уходим.

"Ты даже не представляешь, как мне одиноко.

У тебя своя семья, свой муж, свои дети, которые скоро должны будут прийти. Во всем виноват Фройлан". Но из глубины души снова донесся голос: "Такая дочь, какой она сейчас становится, тебя не устраивает, тебе нужна та веселая, беззаботная девушка, которую ты воспитала". Но тут же подумала: "Теперь, когда он умер, она постепенно снова станет такой, как была".

Дочь поцеловала ее с состраданием, и Эсперанса почувствовала себя униженной.

Агата спускалась по лестнице, устланной ковром, не держась за перила. Фройлан следовал за ней.

— После обеда вернемся к маме.

— В четыре часа я...

— А!

В четыре... В четыре часа Фройлан, наверное, собирался пойти туда. Она почувствовала любовь к мужу. Испытывала признательность за то, что он собирался пойти проводить ее отца в последний путь от ее имени. (Через него она как бы возвращалась к нему. Спасибо.)

"Фройлан почему-то вызывал раздражение у мамы. Возможно, потому, что она расстроена".

Машина тронулась с места. "Мои девочки". Она рвалась к ним, чтобы поскорее осыпать их поцелуями, пусть даже на нее рассердится за это немка.

— Да, я совсем забыл. У меня есть кое-что для тебя.

Кровь прилила к его голове. Слова сами собой вырвались у него... "Не обманывай себя, Фройлан, ты не забывал об этом ни на минутку. Ты ни о чем другом не думал. Что тебя сдерживает?" Он протянул ей журнальные вырезки.

Фройлан обещал самому себе — а мысленно и матери — ничего не говорить. Он сжал челюсти и вцепился руками в руль, чтобы не обернуться к ней и не сказать:

— Агата, милая моя... Твой отец хранил это с любовью, всегда носил при себе, в нагрудном кармане. То, что он оставляет тебе, — свидетельство его нежности, тоски и постоянных мыслей о тебе.

Забудь... Прости! Сохрани в себе все то хорошее, что в нем было.

Агата замерла, склонившись над фотографиями.

— Кто тебе их дал? Откуда они у тебя?..

Фройлан посмотрел на нее. (Если я сейчас обниму тебя, все пропало. Обними я тебя, скажи все, что думаю, тогда правой окажется твоя мать: возможно, нельзя таким образом отнимать у нее одного, чтобы вернуть другого... Не смотри на меня такими скорбными глазами. Пусть не дрожат твои губы, как у наших девочек, когда они хотят расплакаться.)

— Мне дала их та женщина для тебя.

Рука ее опустила журнальные вырезки на юбку.

— Ничего не бывает бесконечно плохо, Агата. Нельзя считать, что все хуже нас. Она очень хорошо относилась к твоему отцу. Любила его.

Он увидел, как Агата снова взяла журнальные листки и отвернулась к окошечку, чтобы он не увидел ее лица. "Ей свойственно целомудрие. У меня целомудренная жена".

И он понял, что любил в ней это целомудрие, хотя оно еще и не приносило должной радости.

XVIII

Он сидел у балкона и писал. Я заглянула к нему в комнату и сказала: "Я пойду вниз за клубникой", а он махнул мне рукой... Я поднималась по лестнице, когда заметила его на балконе: он перегнулся через него, пытаясь разглядеть меня...