Чинить живых - Маилис де Керангаль

Она толкнула дверь курсов, которые посещали студенты, работающие в госпитале Питье-Сальпетриер, в начале учебного года; профессора, не прекращающие преподавать даже во время больничной практики, ввели особую форму практических занятий: изучение клинических случаев. Во время таких занятий они разбирали нетипичные ситуации, с которыми сталкивались в больницах или которые придумывали сами, чтобы проработать тот или иной вопрос; преподаватели «проигрывали» ситуацию для студентов, чтобы те научились выслушивать все жалобы пациента, отточили навыки аускультации,[111] потренировались в постановке диагноза, сумели выявить скрытые патологии и выписать страховую квитанцию. Такие практические занятия, разворачивавшиеся вокруг дуэта больной-врач, всегда проводились для большой группы студентов и порой требовали участия нескольких «действующих лиц», чтобы согласовать мнения специалистов, изучающих разные медицинские предметы, — так педагоги боролись с разобщённостью врачебных специальностей: обучали своих подопечных рассматривать пациента как единое целое, а не как тело, «делённое на зоны»; прививали привычку не замыкаться в своей узкой специализации. Меж тем этот новый метод преподавания, основанный на моделировании ситуации, вызывал у многих профессоров сомнение: использование фикции в ходе обретения научных знаний, сама идея проводить обучение в форме ролевой игры, когда преподаватель говорит: ты будешь доктором, а ты — больным, заставляла мэтров факультета скептически пожимать плечами. Однако со временем они вынуждены были признать, что методика приносит свои плоды, что подобная практика таит в себе неограниченные возможности, учитывает такие факторы, как субъективность, волнение, помогает наладить диалог между врачом и пациентом, способствует лучшему восприятию невнятной речи: надо услышать ключевые слова и суметь расшифровать жалобы больного. Тогда для таких ролевых игр, в которых студенты всегда должны были исполнять роли медиков, а ведь это их будущая работа, профессора решили привлекать актёров, которые будут играть пациентов.

Они пришли сразу же после того, как в театральном еженедельнике появилось небольшое объявление. В большинстве своём — актёры, уже вышедшие в тираж; дебютанты, преисполненные надежд, или вечные исполнители вторых ролей в телесериалах; герои рекламных роликов; дублёры, статисты; люди, бегающие на любой кастинг, лишь бы заполнить время, заработать хоть что-нибудь, чтобы внести арендную плату за квартиру, чаще всего снятую с кем-то ещё в северо-восточном округе Парижа или в пригороде, расплатиться с тренером, который поддерживает в форме их тела, постоянно выставляемые на продажу, занятия либо дома, либо ещё где-то; порой они примыкали к людям, участвующим в соцопросах: подопытные кролики, дегустаторы йогуртов, испытатели увлажняющих кремов и шампуней от вшей, глотатели мочегонных пилюль.

Их было множество, и их тщательно отбирали. Светила медицины, по совместительству педагоги, заседали в жюри: некоторые из них понимали театр и разбирались в актёрской игре. Когда в зал «для прослушивания» вошла Роз и двинулась вдоль лабораторных столов, кроссовки на танкетке, тренировочный костюм «Адидас» и пуловер с люрексом цвета солнца, по залу пробежал шепоток; неужели её тело и лицо ничего им не поведали? Ей выдали листок со списком движений, которые она должна была сделать, и слов, которые должна была произнести, чтобы изобразить пациентку, пришедшую на консультацию к гинекологу, обнаружив у себя подозрительное уплотнение, «шарик» в левой груди. Следующие пятнадцать минут жюри восхищалось её выступлением: Роз, топлес, растянулась прямо на полу, здесь тоже облицовочная плитка, и принялась управлять рукой студента: вот здесь, да, здесь, я чувствую боль; затем последовала сцена, вошедшая в анналы: студент слишком уж старательно пальпировал грудь пациентки, ощупывал то одно, то другое полушарие, начинал всё сначала, совершенно забыв о необходимости вести диалог и не воспринимая информации, которую сообщала ему Роз, боль усиливается в конце менструального цикла; всё закончилось тем, что девушка резко села и, с пурпурным лицом, отвесила будущему врачу звонкую пощёчину. Браво, мадемуазель! Её поздравили — и тут же приняли.

С первых же дней своей работы Роз самовольно исказила саму суть подписанного контракта, решив, что амплуа «пациентки», которую она изображала весь учебный год, поможет формированию её творческой личности, обогатит палитру её игры, раскроет всю силу её таланта. Она упрямо пренебрегала банальными патологиями, теми, которые она таковыми считала, предпочитая играть сумасшествие, истерию или меланхолию: в этой сфере она была неподражаемой — романтическая героиня или извращённая, загадочная женщина-вамп; порой Роз вносила в оригинальный сценарий незапланированные изменения — наглость, ошеломлявшая психиатров и невропатологов, которые руководили занятиями, и сеяла смущение среди студентов; в итоге её попросили строго следовать указаниям, не быть такой достоверной; она примеряла на себя роли утопленниц, самоубийц, дам, страдающих булимией, тайных эротоманок, диабетичек; любила притворяться хромой, кособокой; приступ бретонской коксалгии стал поводом для изящного диалога о кровном родстве в Северном Финистере:[112] ей удалось так сымитировать искривление грудных позвонков, что она стала похожа на настоящую горбунью, хотя всё, о чём её просили, — это всего лишь немного сгорбиться; ей очень нравилось изображать беременных с преждевременными схватками — но с не меньшим мастерством она сыграла молодую мать, описывающую симптомы болезни трёхмесячного малыша: от стресса у студента-педиатра на лбу выступил пот; суеверная по натуре, изображать онкологическую больную Роз отказалась.

Меж тем она никогда не была столь неотразима, как в тот декабрьский день, когда её попросили сымитировать стенокардию. Известный кардиолог, руководившая занятием, описала боль так: представьте себе, что к вам на грудь уселся медведь. Потрясённая, Роз округлила свои миндалевидные глаза: медведь?.. Должно быть, она сумела оживить все детские воспоминания, связанные с этим зверем: просторная зловонная клетка с кремовыми пластиковыми скалами, совсем не похожими на настоящие, и огромное животное весом в полтонны, треугольная морда с близко посаженными глазами, ложное косоглазие, ржавый мех, перепачканный песком, и детские крики, когда это двухметровое чудище встало на задние лапы; припомнила она и увиденные по телевизору сцены охоты Чаушеску в Карпатах: медведи, загнанные крестьянами и привлечённые пищей, которая лежала в вёдрах, выходили на опушку леса у деревянного сарая, забирались на свайное основание прямо напротив слухового окошка для стрельбы, за которым на изготовке стояли вооружённые агенты Секуритате, и когда зверь подходил так близко, что стрелок уже не мог промахнуться, наступал черёд диктатора; и конечно же она воскресила в памяти сцены из фильма «Человек-гризли».[113] Роз взяла разбег где-то в глубине зала, направилась к студенту, который был её партнёром, и вдруг остановилась. Увидела ли она зверя на опушке леса, животное, просунувшее морду меж стеблей бамбука, или медведя, передвигающегося на четырёх лапах, виляя задом, беспечность, бурая масть; медведя, лениво скребущего пень огромными, не убираемыми внутрь когтями? Вот чудище разворачивается в её направлении и встаёт на задние лапы. Ощутила ли она присутствие пещерного монстра, только что вышедшего из зимней спячки, разогревающего жизненные соки своей туши и пробуждающего в своём сердце каждую каплю крови? А может быть, она заметила его, роющегося в сумерках в урне у супермаркета и весело ворчащего под огромной луной? Или она подумала совсем о другом весе — о весе мужчины? Как бы там ни было, она рухнула на пол: шум её упавшего тела спровоцировал удивлённый шепоток в зале — конвульсии, долгий крик боли, перерастающий в задушенный хрип; после чего Роз прекратила дышать и теперь лежала совершенно неподвижно. Казалось, её грудная клетка расплющилась, а лицо раздулось и покраснело, и эту красноту оттеняли побелевшие, крепко сжатые губы, глаза вылезли из орбит, все её члены начинали мелко подрагивать, словно их били током; никто из присутствовавших в зале не сталкивался с подобным реализмом в игре своих «пациентов»; некоторые поднялись, чтобы лучше видеть; кто-то встревожился из-за её бардового лица и вогнутой брюшной полости; один из медиков сбежал по ступеням амфитеатра прямо к Роз и оттолкнул студента, невозмутимо продолжавшего что-то мямлить, задавая какие-то вопросы; медик склонился к девушке, чтобы реанимировать её, а к ним уже спешила выдающийся кардиолог, которая, подойдя, просветила радужку «больной» фонариком-авторучкой. Роз нахмурила брови, открыла один глаз, затем второй, брыкнулась и села, с удивлением спросив у хлопотавших вокруг неё людей: что происходит? Так она впервые сорвала аплодисменты и раскланялась перед студентами, стоя на ступенях аудитории.