Нить неизбежности - Сергей Юрьев

— До сих пор ты справлялся, брат. Справишься и теперь. — Посланник двинулся вдоль тёмной аллеи неторопливым широким шагом, размашисто выбрасывая вперёд роскошную трость. В этом престарелом щёголе, одетом в чёрный смокинг и серый распахнутый по моде плащ, почти невозможно было узнать давешнего ветерана, но это был он.

Значит, как хочешь, так и крутись… Может, после Омовения нюх обостряется так, что можешь учуять за сотню вёрст, куда кого упрятали?

Ипат потянул носом прохладный ночной воздух, но ясности в ситуацию это упражнение не добавило. Итак, что известно: Онисима забрали с площади перед станцией в Репищах и увезли в сторону Славного — всё. И после этого делай что угодно, а человека верни… А вдруг его уже грохнули для простоты? На Тот Свет за ним отправляться? Сам-то брат Онисим вроде бы намеревался в Пекло слазить, чтоб кому-то там помочь. Вояка хренов! Дёрнуло его среди ночи просыпаться и приключений искать!

Ветер неторопливо гнал по асфальту обрывок газеты, из кустов вывалилась какая-то хихикающая парочка, чёрная кошка дремала на бетонном бордюре фонтана, отключённого от водоснабжения за неритмичное журчание. Швырнуть бы в неё кроссовками и идти босым товарища выручать. Только вот куда идти? Куда?

Вдруг оказалось, что никакой кошки нет, а по влажной, начинающей желтеть траве крадётся едва заметная тень, которую некому было отбросить. В то же мгновение Ипат явственно почувствовал, что он не так уж и одинок.

«Знаете, сир, вам не стоило бы насиловать свой драгоценный разум непомерными для него потугами… — чей-то голос прозвучал вовсе не извне, слова рождались где-то внутри, но это были не его слова — чужие, чуждые, не свои. — Извольте занять позицию в тридцати лье от этого захолустья, на дороге, ведущей строго на север…»

Голос, заделавшийся внутренним, звучал на чужом языке, каждое отдельное слово было совершенно непонятно, но смысл сказанного чудесным образом был абсолютно ясен. Кстати, лье — это сколько?

Ипат вдруг почувствовал, что собственное тело отказывается его слушаться. Он попытался подняться со скамейки, но на коленях неподъёмным грузом лежала всё та же тень, которая ещё недавно прикидывалась мирно дремлющей чёрной кошкой. Казалось, ноги налились свинцом, зато голова стала необычайно лёгкой.

«Я вижу, любезный сир, вы ещё не привыкли к тому, что гнетущему одиночеству вашего алчущего духа пришёл конец…» — теперь голос звучал уже со стороны, к тому же Ипат вдруг обнаружил, что и сам он странным образом воспарил над собственным телом, которое безвольно откинулось на спинку скамейки, обратив к звёздному небу выступающий кадык.

Почему-то стало светло как днём, и сеть парковых дорожек, оплетавшая начавшие желтеть насаждения, становилась всё мельче и вскоре затянулась густой серой пеленой. Из клубящихся облаков торчали закопчённые руины замка Ханн, от которых доносился явственный запах гари. Покосившиеся башни, казалось, кланялись друг другу, выражая взаимное сочувствие общей незавидной судьбе, и, судя по звукам, доносившимся оттуда, за полуразрушенными стенами происходила то ли драка, то ли просто шумная пирушка.

— А вот туда вам, дорогой сир, идти не следует. Во-первых, вас там всё равно не заметят, а во-вторых, на самом деле там никого нет — все давно умерли и сейчас получают воздаяние в справедливейшем из миров. — Лаэр дю Грассо, рыцарь Ордена Святого Причастия собственной персоной, изволил возлежать на облаке, задумчиво теребя аккуратно постриженную короткую бородку. — К сожалению, у вас нет времени для обстоятельной беседы со мной, но если учесть, что отныне мы вообще неразлучны, мы ещё успеем исправить это досадное упущение.

Выходило, что пройти обряд Омовения было всё равно что свихнуться. Может быть, Посланники Ордена специально выискивают тех, кто в состоянии скрывать от мирных граждан собственное безумие? Сейчас тот, чьи кости давным-давно истлели в фамильном склепе, даст ему ценные указания и бесценные советы, каким образом надлежит выполнять возложенную на него миссию, и жить сразу же станет легче…

— Вот именно! Только я, разумеется, не даю никаких указаний. — Оказалось, что мёртвый рыцарь, ко всему прочему, умеет ещё и мысли читать. — Моё дело — делиться собственным опытом и предоставлять вам, дорогой сир, необходимые сведения. Ещё я могу иной раз повергнуть в ужас тех, кто препятствует осуществлению вашей миссии, — живые почему-то боятся покойников, хотя, уверяю вас, для этого нет никаких реальных причин.

Ипат попытался ответить, что был бы рад любому содействию со стороны Высокого Брата, даже после смерти хранящего верность целям и задачам Ордена, но оказалось, что говорить ему нечем, поскольку речевой аппарат вместе с остальным организмом остался в центральном парке города Славного. Впрочем, и об истинных целях и задачах Ордена он сейчас знал не больше, чем три дня назад, когда ещё был Послушником.

Тем временем благородный сир Лаэр дю Грассо исчез, а в облачной пелене на том месте, где он только что возлежал, образовалась полынья. Оттуда послышалась чья-то сдержанная ругань и кудахтанье автомобильного стартера. Ипат, сам не зная как, завис над отверстием в облаках, и его духовную субстанцию тут же закрутило воронкой и потянуло вниз. Теперь он затаился в низкорослой траве, и зрение его одновременно охватывало всё, что происходило вокруг, как будто на затылке, которого у него с собой не было, прорезалась ещё одна пара глаз.

— И предупреждаю: если кто-то где-то что-то ляпнет об этом — лично язык вырву! — предупредил двух сержантов невзрачный капитан Внутренней Стражи. — И чтоб никаких следов и никаких свидетелей!

— Есть, Ваш Блаародь! — с энтузиазмом отозвался коренастый сержант в фуражке, нахлобученной по самые брови. — Только, может, его прямо тут… того? А то, чего доброго, закричит не вовремя.

— Выполнять! — отрезал капитан, и в тот же миг со скрежетом распахнулась дверь, вырезанная в створке железных ворот, закрывающих вход в подземный бункер, аккуратно прикрытый толстым слоем дёрна.

Четверо в белых халатах чуть ли не волоком тащили к патрульной машине брата Онисима, который с удивлением и, казалось, с сочувствием смотрел на своих конвоиров.

— Значит, так — проедете через город с мигалкой, чтоб под светофорами не стоять, потом — по трассе на Варенец до двадцатой версты. Там в лес свернёте, и вперёд — пока проехать можно. И чтоб от ближайшей просеки оттащили не меньше чем на версту, а то знаю я вас, сачков.

Видение рассеялось мгновенно. Он вновь ощутил себя сидящим на скамейке, освещённой одиноким фонарём, и обнаружил, что рядом стоит пара городовых, и один из них дёргает его за рукав, стараясь разбудить затеявшего ночевать в неположенном месте бродягу.

— Прощения просим — задремал, — Ипат поспешил извиниться, чтобы избежать разбирательства, на которое совершенно не было времени.

— В участке извиняться будешь — суток пятнадцать без перерыва, — отозвался городовой, потянувшись к висящей на поясе резиновой дубинке с электрошокером. — У нас город тихий, нам здесь бродяги ни к чему. Сам пойдёшь или тащить тебя прикажешь?

Стало ясно, что блюстители порядка просто так от него не отвяжутся. Пока городовые раздумывали, как ловчее схватить добычу, Ипат резким движением без замаха ударил одного из них в солнечное сплетение и увернулся от просвистевшей над головой дубинки. Второго городового он схватил за ноги, и тот в падении ударился головой о каменный бордюр. Первый, лёжа в согнутом виде на асфальте, потянулся к кобуре, но удар ногой по рёбрам заставил его отказаться от этой затеи. Можно было уходить. Ипат поднял со скамейки меч, тщательно обмотанный тряпицей в несколько слоёв, и направился в сторону патрульной машины, сиротливо мигающей синим огоньком в конце аллеи.

Восход Бледной Луны, Замок Самаэля.

— Мессир, я всего лишь скромный служащий, канцелярская крыса, так сказать… Мои возможности весьма невелики. У меня даже нет лицензии на подделку документов, и моя должность позволяет мне лишь враньё тринадцатой категории. — Канцелярский Крыс поджал ушки, готовясь получить заслуженную затрещину, но ожидания его не оправдались. Впрочем, насчёт того, что он удостоился-таки подобной чести от самого Самаэля Несравненного, одного из Шестерых Равных, коллегам можно было с чистой совестью наврать, поскольку подобная ложь не выходила за рамки тринадцатой категории, а если и выходила, то самую малость.

Несравненный, казалось, его вообще не слушал, и правильно — если прислушиваться к каждому писку, то никаких ушей не хватит. Тогда, спрашивается, зачем звал?

— Разве Несравненный позволил тебе замолчать? — ехидно поинтересовался зелёный чёртик, почему-то не занятый исполнением своих прямых обязанностей, а именно — обслуживанием какого-нибудь майора ветеринарной службы, страдающего белой горячкой.