Ревность волхвов - Анна и Сергей Литвиновы

В этот момент я вдруг почувствовал к нему расположение. И жалость. Вон, мешки под глазами какие — на пол-лица. Эх, наверное, я и вправду мерзавец!.. Зачем я его-то оскорбил, переспав с Женькой!.. Но она-то какова!.. Все выложила мужу!..

— Или, — с наружным спокойствием произнес он, — сыграем в «русскую рулетку».

Я подумал, что он, вероятно долго просчитывал, возможно, бессонной ночью, разные варианты.

— Это как?

— Поднимаемся туда же, на гору…

Далась ему эта гора. Или он хочет избыть свою психологическую травму на том же самом месте, где она ему была нанесена?

— …И бросаем жребий, — продолжал Петя. — Красное или черное, чет-нечет, орел или решка… Кто проиграл — сам садится в свою машину и добровольно летит с обрыва… Никакой полиции, все шито-крыто… Несчастный случай…

— Это мне нравится чуть больше, — молвил я. Хотя ни фига, конечно, не прельщала меня перспектива с пятидесятипроцентной вероятностью бросаться в многометровый обрыв.

— Но нужны секунданты, — добавил он. — Чтобы никто в последний момент не струсил.

— Секунданты? Не слишком ли пафосно?

— А ты привык шуршать втихаря? — зло бросил мой противник.

— О’кей, — я пожал плечами. — Кого возьмешь в секунданты ты?

— Я?

Он, кажется, не ожидал, что я так быстро соглашусь. У меня затеплилась надежда: может, еще обойдется? Может, нам удастся договориться по-хорошему? Вряд ли ему тоже хочется помирать, в его-то тридцать восемь лет.

— Я возьму Иннокентия, — молвил он. — А ты?

Я задумался. Саня, после всего, что произошло здесь, — точно нет. А больше у меня и выбора не имелось. Не посольскому же мальчику Бокову предлагать стать свидетелем дуэли.

— Итак? — нахмурился Петя.

— Родион, — бросил я.

Горелов удивился (видимо, тому, что я выбрал не Саню) и молвил:

— Идет.

— Знаешь, — сказал я, стараясь держать тон дружелюбным настолько, насколько позволяла ситуация, — давай-ка мы еще раз проговорим условия. Может, придумаем что-нибудь другое.

— А в чем дело? — спросил он заносчиво и высокомерно.

— Мне машину жалко. Особенно свою. Она-то в чем провинилась?

— Она тебе больше не понадобится. Впрочем, можно иначе, — сказал мой соперник после паузы, — тот, кому не повезет, просто разбегается и прыгает вниз с обрыва.

Да, девушки, беседовавшие тогда на крыльце, были правы: Горелов — действительно не кто иной, как опасный сумасшедший.

«Что ж, — подумал я, — это чуть получше. Если не повезет и мне придется прыгать с обрыва вживую, больше шансов, что секунданты удержат. Я особенно вырываться не буду».

Мне о-очень не хотелось помирать из-за такой ерунды, как банальный секс с чужой женой.

— Ладно, — молвил я. — Договорились.

Мой противник, кажется, обрадовался.

— Давай скажем секундантам, да не будем тянуть, поедем на гору.

— А почему сейчас? Дуэль обычно назначают на рассвете. Может, мне надо завещание написать. Письма любимым женщинам.

— Не юродствуй! — отрезал Петя и зло добавил: — Придурок!

От гнева я сжал кулаки, но сдержался и продолжил ерническим тоном, стараясь сбить накал страстей:

— Я хочу переодеться в чистое и принять душ. Я не могу помирать потным и в горнолыжном костюме.

Тут вдруг что-то хлестнуло меня по лицу. Я отшатнулся. Петя залепил мне мощную затрещину.

— С-сука… — проговорил я, сплевывая на снег кровь. Он ухитрился рассечь мне губу.

— Не надо шуточек, — тонким от злости голосом попросил он. — Не надо. У нас все всерьез.

— Да уж теперь, пожалуй, всерьез. Жди меня здесь через час. Ты сдохнешь.

…Через полтора часа мы поехали на машинах на гору. Настроение у меня было хуже не придумаешь. Какого черта эта Женька выбрала именно мою персону объектом для своих приставаний? Какого дьявола я пошел у нее — и у своего телесного низа — на поводу? Зачем она, стерва, рассказала все мужу?

В итоге мы с хорошим, умным, несчастным парнем стали врагами. Да что — врагами! Если он не отступит, если доведет затею с дуэлью до конца — одному из нас суждено погибнуть. Ну разве не глупость! А ведь я тоже не стану просить пощады. Я упрямый. К тому как я могу потерять лицо перед Иннокентием и Родионом?

Родион сидел рядом со мной в моей «Хонде». Молчал, по обыкновению. Впереди подмигивали стоп-сигналы «Лендровера». В нем ехали Петя и Иннокентий.

От передней машины летела снежная пыль. Мои дворники раз за разом счищали ее с ветрового стекла.

Постепенно началась полоса тумана, а вскоре в нем уже потерялись и габариты Петиной машины, и обочины дороги, и все на свете.

Мы прихватили с собой рации. Наша прохрипела голосом Горелова: «Останавливаемся». Я сбавил скорость. Впереди, на площадке для отдыха, что-то чернело. Возможно, то был «Лендровер». В атмосферном молоке не видать ни зги. Я затормозил на ощупь и чуть не впилился в Петину машину.

Процедуру дуэли обсудили раньше, внизу. Родион захватил с собой карты. Он будет метать банк. Кому выпадет пиковый туз — тому и помирать. Несчастный может прыгнуть с обрыва сам. Может усесться в свою машину и полететь в пропасть на ней. Как он сам решит и пожелает. Свобода, блин, выбора.

Выбора смерти.

Мы выбрались из машин. Вдруг налетел резкий порыв ветра, и туман, как по мановению волшебной палочки, рассеялся. Словно завороженные, мы все вчетвером подошли к краю площадки. Летом отсюда, наверно, открывался восхитительный вид. Сейчас зрелище выглядело грозным, пугающим. В мерцании белого снега и свете луны стало отчетливо видно, что вскорости ждет того, кому не повезет, — меня или Петьку.

Пропасть, расстилавшаяся под нами, вызывала холод в спине и дрожь в коленях. Где-то далеко-далеко, у горизонта, угадывалась тундра, полузамерзшие озера и озерца. Чуть ближе к нам сверкали фонари поселка, вилась освещенная лента автодороги. Потом в гору начинал карабкаться лес — черные страшные ели. А еще ближе к нам в снегу громоздились валуны. И скалы, кое-где присыпанные снегом, хищно вздымающие свои зубы. А между скалами и снежными валунами — бурная горная речка, не замерзшая, невзирая на минусовые температуры. Мы слышали ее шум.

Лететь до этой речки (или скал, или валунов) предстояло — кому-то из нас! — метров пятьдесят. Словом, выжить никаких шансов.

Невольно я отвернулся от пропасти. Мы отошли от края. И тут же ветер стих, и снова, словно занавес, прикрывающий страшные декорации, начал наползать туман.

Иннокентий сказал:

— Как секундант, я предлагаю противникам примириться.

Я ответствовал, глядя в сторону:

— Я готов принести Петру свои извинения.

Краем глаза я увидел, как оба секунданта испытующе уставились в лицо Горелова.

Мой противник выдержал паузу, а потом глухо молвил, игнорируя меня и обращаясь к секундантам:

— Нет, никаких извинений я не принимаю.

Проклятый псих! Идиот! Рогатый осел! Чего еще ему от меня нужно: чтобы я ноги ему целовал? Этого не будет. Драться так драться.

Черт, в казино мне никогда не везло. Но, может, оттого, что я относился к игре несерьезно? Может, теперь, когда на карту (в буквальном смысле) поставлена моя жизнь, судьба окажется ко мне более благосклонна?

Петр проговорил, старательно избегая меня взглядом:

— Я прошу, при любом исходе, не распространяться о дуэли. Скажете: произошел несчастный случай. В случае, если черная метка выпадет мне, передайте моей супруге письмо. — Он вытащил из кармана пуховика и протянул Родиону сложенный вдвое листок. — А теперь давайте начинать. Холодно, братцы.

В происходящем — наверное, от этого «холодно, братцы» — мне почудился фарс. Но еще сильнее оказалось ощущение, как от дурного сна или романа Кафки, когда нелепость происходящего помаленьку затягивает тебя, а потом постепенно превращается в страшное… А ты спеленут по рукам и ногам, и из этого ужаса невозможно вырваться…

Родион достал карты. Краем сознания я отметил смешную деталь. Карты были с голыми девочками на рубашках. Я видел такие у Саньки. Видимо, других в нашей компании не нашлось.

Мы, все четверо, подошли к плоскому капоту «Лендровера». Туман все сгущался, и вид на пропасть уже снова совершенно скрыла молочная пелена.

— Я мечу банк до пикового туза, — напомнил оговоренные правила Сыромятский. — Туз пик упадет направо — выиграл Иван. Петру надлежит прыгать. Туз пик ляжет налево — выиграл Петр. Соответственно, Ване предстоит последний полет.

Он протянул колоду Иннокентию. Тот снял. Потом Петру.

— Не желаете ли?

Горелов помотал головой. Я тоже отказался снимать.

Сыромятский начал метать. Сейчас, вспоминая происходившее, не скажу, чтобы в тот момент я волновался. Мною овладело какое-то отупение. Я даже не следил, какие выпадают карты. И не ожидал появления смертельного туза. Больше того: я даже не заметил в первый момент, куда он лег, — покуда Родион не произнес бесстрастно: