Тайна семи - Линдси Фэй

Именно поэтому я понимал тех людей, которые время от времени принимали подачки в виде еды. И дело не в том, что мы не трудолюбивы или считаем подобную благотворительность незаслуженной. Дело в том, что человеческие существа просто хотят выжить, и когда у нас в доме нет муки́ или тепла, чтобы хоть как-то согреться в морозы, мы начинаем бороться. Иногда борьба эта сводится к воровству (ну, это целиком епархия Вала). Иногда отправляемся на поиски работников благотворительности, чтобы предать их разоблачению (этим мы с братом порой занимались). Тех самых неуравновешенных, пользующихся дурной славой работников, которые вовсе не настаивают на том, чтобы ты оттирал до блеска щеточкой богатых и здоровых. Большинство богобоязненных и на вид благостных типов считают бедность проявлением моральной слабости, даже болезни, которую Господь насылает на тех, кто Ему не мил. И лучше не гневить Бога, особенно когда Он отбирает самых испорченных, чтобы предать их мукам за прегрешения. Только фанатики не проводят знак равенства между страданием и пороком, и мой друг детства Мерси Андерхилл как раз выросла и стала таким редкостным свободно мыслящим воплощением благородства.

Очевидно, и Вал тоже. Это пока что как-то не умещалось в голове. И я поспешил следом, и догнал брата на лестнице.

– Ты что… администратор дома призрения?

Он хмуро покосился на меня через плечо.

– Ну, разумеется, нет.

– Ты только что отдал свои деньги нищему эмигранту. С условием, что он для тебя споет.

– Нищему голосующему. Один из способов привлечь их на свою сторону, разве не так? Я капитан полиции из Восьмого участка и одновременно – глава местного отделения партии, уже не говоря о том, что являюсь старшиной пожарных из депо «Никербокер» двадцать один.

– Это означает, что ты просто крутой парень, а вовсе не распорядитель благотворительного фонда.

– Да, я именно такой парень. А о политике ты не знаешь столько разных вещей, что у братьев Харпер[27]не хватит чернил, чтобы их описать.

– Тогда, может, расскажешь мне о них?

– Нет. Ты относишься к этому месту, как к карантинному госпиталю. И поскольку ничего не смыслишь в политике, ничего из рассказанного мной тебя не удивит.

Это меня задело. Он обвинял меня в политической апатии – ни больше, ни меньше. Поднимаясь вверх по лестнице, я искал изъян, любой изъян в этом его утверждении. Но так и не нашел.

Помещение наверху оказалось куда уютнее гаража для пожарных машин. На стенах в медных бра мерцали ночники. От чугунного котелка в камине исходил дразнящий аромат густого мясного гуляша – у меня даже в животе заурчало. К стенам были прибиты широкие скамьи, точно койки в корабельной каюте; теперь понятно, где временами ночевал Вал. А он без всяких преамбул наполнил две деревянные миски горячим гуляшом, достал из ящика буфета две оловянные ложки и уселся за стол в центре комнаты, предварительно сдвинув в сторону игральные карты, несколько покерных костей, пустую бутылку из-под виски, коробку с сигарами и газету «Геральд».

Я слишком устал, чтобы спорить с ним, а потому уселся за стол и принялся за еду. Гуляш был приготовлен, как умел только Вал – куски говядины в пивном соусе. Само совершенство. Как же иначе. Я ел и читал перевернутую вверх тормашками «Геральд», до которой так и не добрался сегодня утром. И взгляд мой привлек заголовок, набранный крупным шрифтом: «УЖАСНЫЙ ШТОРМ». Выяснилось, что вчерашняя непогода унесла много жизней. Шестьдесят человек находились на пакетботах, их унесло в открытое море ветром; ко дну пошли также десять крупных кораблей. Материальный ущерб составлял до полумиллиона долларов. Возможно, мы находились в состоянии войны с Мексикой. А может, с Великобританией. Вздохнув, я перевернул газету и наткнулся на объявление о продаже импортированных из Турции пиявок. Уже лучше. Пиявки, по крайней мере, не приводят к летальному исходу.

– А ты почему меня искал? – спросил я, когда оба мы отодвинули в сторону миски и уставились в никуда.

– Когда?

– Сегодня днем, когда заходил ко мне, а я в это время был в Гробницах. Что тебе надо было?

Валентайн потер кончиками пальцев мешки под глазами и зевнул.

– О, да ничего. Просто так, вдруг решил заскочить.

Самое наглое вранье, которое я только слышал сегодня, покинув зал судебных заседаний.

– Но мне и вправду надо знать.

– Я тебе только что сказал правду. Нет, ей-богу, Тимоти, порой ты бываешь таким придурком! Разума у тебя не больше, чем у всех вместе взятых котят, которых запихнули в мешок и утопили. Ну, за исключением тех случаев, когда ты не противостоишь типу с преступными наклонностями или не переносишь трупы с места на место. И то делаешь это лишь потому, что тобой движет жажда смерти.

– Подло с твоей стороны говорить такое, и тебе это известно! – взорвался я. – За кого ты меня принимаешь?.. Перенести ее тело, это все равно что…

Тут лучше было остановиться. У меня перехватило горло. Вал раскрыл было рот, но затем говорить передумал и вместо этого разлил по большим стаканам виски.

– Это было ужасно… – пробормотал я, когда он снова уселся.

– Знаю, – тихо произнес Вал. – Потребовалось немало мужества, и я этого не забуду. Никогда. А теперь расскажи толком, что же произошло, и не зацикливайся на мелких деталях.

Я рассказал. О своей страшной находке в спальне Вала и царившем там беспорядке, о встрече с Шоном Малквином, о том, как долго шел по холодным улицам, держа на руках мертвое тело, о судебном процессе и неожиданном появлении на нем Шелковой Марш. А когда закончил, бутылка наполовину опустела, и я наконец почувствовал, что согрелся. Вал откинулся на спинку кресла, носком ботинка подцепил второе, придвинул и положил на него ноги. И выглядел при этом страшно растерянным, таким я его еще не видел.

– Ладно, теперь мой черед. У меня хорошие новости, – сказал он. – Ну, во-первых, твой план захоронения сработал. Пару часов назад, уже после того, как я побывал у тебя в конуре, к одному из моих полицейских подбежал мальчишка, разносчик газет, и сообщил о мертвой женщине в проулке у Гудзона. Мой парень послал туда людей, и ее отвезли в участок на Принс-стрит, а затем послали за мной.

Слава богу, подумал я. До этого я все время представлял, как она лежит там, на холоде, прикрытая лишь ворохом газет, а вокруг так и кишат крысы, пожирательницы трупов, размером с добрую курицу каждая.

– Инспектором оказался Глейзбрук, так что нам, можно сказать, крупно повезло. Потому что он туп, как бревно. Если этот Глейзбрук сможет найти свою собственную задницу в темноте без свечи, я буду сильно удивлен. Естественно, я тут же занялся этим делом. Таким образом, благодаря тебе у меня появился отличный шанс как следует изучить тело. – Вал достал из нагрудного кармана рубашки сигару, чиркнул спичкой о столешницу. – Смерть наступила на рассвете, это подтвердил и коронер.

Все совпадало. Ведь она еще не остыла, когда появился я.

– Что еще?

– Ну, во-первых, она не была изнасилована. Во-вторых, никаких синяков на теле нет, так что напавший на нее действовал быстро и аккуратно. Очевидно также, что ее задушили и преступник был очень силен физически. Потому как если бы напал кто-то слабый, к примеру, женщина, имелись бы следы борьбы. Так что наш человек – мужчина, безжалостный и решительный. Шея практически раздавлена.

– С помощью пояса от твоего халата.

– Прелестная деталь, я бы сказал. – Братец криво улыбнулся. – И означает она одно из двух. Или нападение на нее было незапланированным, и он использовал первое, что попалось под руку, или же кто-то хочет отправить меня на виселицу.

– Не надо так шутить. Должно быть, все же первое. Ну, что он использовал то, что подвернулось под руку. Ведь никто, кроме нас, не знал, что она находится там. Никто, даже Пист. И потом, пусть даже я и убрал тело, но уверен, у тебя есть алиби, – сказал я. – С кем ты был тем утром?

Тут моего брата почему-то вдруг заинтересовало пятно сажи на рукаве. Он долго рассматривал его, потом поднял глаза.

– Вообще-то я был один, – сообщил он. – Решил подышать свежим воздухом, прошвырнулся по Бэттери. Прекрасный выдался день для прогулки.

Тут оба мы погрузились в мрачное молчание. Столь тяжелое и всепоглощающее, что казалось, через секунды оно распространилось по всем Соединенным Штатам, через Техас и до Орегона.

Когда Вал лжет, он всегда смотрит на некий несущественный предмет. А затем – на вас, ясными честными глазами, как ни в чем не бывало. Прежде со мной он себе такого не позволял. Но я сотни раз видел, как он проделывает это с другими. И сердце у меня сжалось.

– Господи, – пробормотал я. – Что же ты наделал?

– Ничего. Почему это…

– Ты никогда не бываешь один. – Я зажал в ладонях стакан с виски и наблюдал за тем, как дрожит в такт моим пальцам карамельного цвета жидкость. – Ты или здесь, или в участке, или идешь смотреть бокс со своими приятелями, или донимаешь меня. Ты не выносишь одиночества. Абсолютно один ты бываешь, только когда спишь… хотя тоже нет. В девяносто девяти процентах случаев в постели ты тоже не один.