Смерть на ипподроме (Кураж, Нерв) - Дик Фрэнсис

— Все равно, он здорово рисковал, переодевшись женщиной.

— Не думаю, чтобы он маскировался хоть на минуту дольше, чем нужно. Только чтобы доехать неузнанным от Тимберли до Челтенхэма.

Я взял десять больших конвертов и вложил в каждый по экземпляру документов. Один я адресовал старшему распорядителю скачек, а другие — влиятельным членам Национального комитета по конному спорту, директору телевизионной компании, Джону Баллертону и Корину Келлару. Пусть убедятся, что у их идола глиняные ноги. Еще экземпляр — Джеймсу. И последний для самого виновника торжества — Мориса Кемп-Лора.

— А он не подаст на тебя в суд за клевету? — забеспокоилась Джоан.

— Ни малейшей возможности!

Девять запечатанных конвертов аккуратной стопочкой сложил на полку, а десятый, без марки, для Кемп-Лора, сунул сбоку.

— Мы отправим все эти в пятницу. А тот я сам отдам ему в руки.

В четверг, в восемь тридцать утра, Джоан провела тот телефонный разговор, от которого так много зависело.

Я набрал домашний номер Кемп-Лора. Длинные гудки, потом щелчок, и голос автоматического устройства предложил записать наше сообщение.

— Нет дома! Проклятье!

По номеру отца Кемп-Лора в Эссексе вскоре кто-то ответил. Джоан закрыла рукой микрофон, шепнула:

— Он там. Его пошли звать. Я… Надеюсь, я не испорчу дела?

Я ободряюще покивал ей. Мы уже тщательно прорепетировали все, что она должна была сказать.

— О? Мистер Кемп-Лор? — не пережимая, она великолепно воспроизвела акцент лондонского кокни. — Вы меня не знаете. Только я подумала, а вдруг смогу сообщить вам кое-что такое, завлекательное. А вы вставите это в свою передачу под конец, посреди новостей. Я обожаю вашу передачу, правда, правда! Ух, до чего же лихо вы…

Послышался его голос, оборвавший словесный поток.

— Какая информация? — повторила Джоан. — О, знаете, все болтают насчет того, что спортсмены принимают бодрящие таблетки и уколы. Ну, а я подумала, может, вам будет интересно узнать и насчет жокеев, которые тоже этим увлекаются… Я точно знаю про одного жокея, но думаю, они все этим пользуются, если покопаться… Какой жокей? О… А, ладно… Роби Финн, про которого вы по телеку выступали, в субботу, после его победы. Так ведь накачался таблеток по горло — неужто вы не заметили? Вы стояли от него так близко, я думала, расчухаете… Откуда я знаю? Ну, уж это точно… Ну… мне не очень-то ловко говорить. Но я сама, да, сама разок доставала для него. Я в аптеке служу… Понимаете, убираю там. И он сказал мне, что взять и сколько. И я ему притащила. Но, понимаете, не хочу влететь в неприятность. Нет, лучше я повешу трубку… Не вешать?.. Но вы не проябедничаете, что это я стащила лекарство? Почему захотела рассказать?.. Ну, если он такой тип, что больше ко мне не приходит, — вот почему. — В ее голосе отчетливо зазвучала ревнивая злоба. — И это после всего, что я ему сделала… Я хотела в одну газетку сообщить. Но подумала сначала узнать, может, вас это больше заинтересует. Я могу все-таки им капнуть, если вы не… Проверить? А что вы хотите проверить?.. Не можете по телефону? Ну, приезжайте ко мне, если хотите… Нет, не сегодня… Нынче я целый день на работе… Лучше завтра утром. Как добраться? Ну, поедете в Ньюбери и оттуда вбок до Хангерфорда, — она подробно диктовала ему, а он записывал. — И там всего один коттедж, не спутаете. Ладно, буду вас ждать к одиннадцати. Договорились. Как меня зовут?.. Дорис Джонс. Да, конечно, миссис Дорис Джонс… Ну, пока.

Послышались гудки разъединения.

Джоан медленно положила трубку.

— Рыбка на крючке, — сказала она.

Когда открыли банки, я поехал и взял со счета сто пятьдесят фунтов. Джоан правильно говорит — мой план сложен и стоит дорого. Но сложные и дорогостоящие планы верно послужили Кемп-Лору. А я лишь волей-неволей копировал его методы. Денег я не жалел — я боролся за свою жизнь и за жизнь товарищей и должен был отплатить ему той же монетой.

К полудню я добрался в Бедфордшир. Лошадиный фургон уже стоял во дворе наготове. Еще я купил у фермера пару охапок соломы и сена. Пообещав вечером пригнать фургон, я отправился по объявлению «Лошади и охотничьи собаки».

Первый соискатель, старый мерин из Нортэмптоншира, так хромал, что едва мог выползти из своего денника и не стоил того, что за него просили. Я покачал головой и направился в Лейстершир.

Второе свидание — с коричневой кобылой. Крепкие ноги, но сильная отдышка. Ей лет двенадцать — крупная, неуклюжая, хотя и послушная. А на вид совсем неплоха. Ее продавали только потому, что она не бегала так быстро, как хотелось ее честолюбивому хозяину. Я поторговался и, спустив цену до восьмидесяти пяти фунтов, заключил сделку. Затем погрузил Застежку (так звали кобылу) в фургон и снова повернул к югу, в Беркшир.

В половине шестого я подогнал фургон и остановился у кустов позади коттеджа. Застежке предстояло дожидаться в фургоне, пока я застелю соломой пол в комнате с зарешеченными окнами, наполню ведро дождевой водой и брошу в угол охапку сена.

Кобыла оказалась нежной и ласковой старушкой. Она послушно выбралась из фургона, без сопротивления миновала палисадник и вошла в коттедж, в приготовленную для нее комнату. Я дал ей сахару и погладил уши, а она игриво толкнула меня головой в грудь. Убедившись, что она свыклась со своим необычным денником, я закрыл дверь и запер Застежку на замок.

Затем я снаружи подергал трубы — крепко ли держатся. Мороз мог помешать цементу схватиться как следует. Но трубы укрепились — не сдвинуть. Кобыла безуспешно пыталась просунуть морду через решетку. Я погладил ее по носу, и она шумно и удовлетворенно выдохнула. Потом повернулась, направилась в угол к сену и доверчиво начала жевать.

Я отнес остаток сена и соломы в одну из передних комнат, с трудом развернулся и поехал назад в Бедфордшир. Там я вернул фургон владельцу и, взяв напрокат машину, вернулся к Джоан.

Она спрыгнула с дивана, на котором читала до моего прихода, и нежно поцеловала меня в губы. Получилось это как-то само собой и поразило нас обоих. Я взял ее за плечи и увидел, как удивление в ее черных глазах сменилось смущением, а смущение — паникой. Я убрал руки и, отвернувшись, стал снимать куртку — чтоб дать ей прийти в себя. При этом небрежно кинул через плечо:

— Жилец водворен в коттедж. Большая коричневая кобыла с добрым характером.

— Я просто… рада, что ты вернулся.

— Вот и славно, — весело отозвался я.

— У меня есть грибы для омлета, — сообщила она более спокойным тоном.

— Грандиозно!

И я отправился в кухню.

Пока она жарила омлет, я рассказывал ей про Застежку.

Трудный момент миновал.

Она вдруг объявила, что утром поедет со мной в коттедж.

— Нет!

— Да! Он ждет, что миссис Джонс откроет ему дверь. И будет куда лучше, если это сделает она.

Переубедить Джоан я не смог.

— И еще вот что. Ты, верно, и не подумал о занавесках? А если хочешь, чтобы он вошел в дом, все должно выглядеть нормально. У него глаз острый, и он сразу учует подвох, — она выудила из ящика какую-то ткань с набивным рисунком, взяла кнопки, ножницы, скатала большой старенький коврик, потом сняла со стены натюрморт.

— А это зачем?

— Чтобы обставить прихожую. Все должно выглядеть как следует.

— Ты гений, — сдался я. — Едем.

Мы сложили все, что она приготовила, около двери. К этому я добавил две коробки сахару, большой электрический фонарик и веник.

После того внезапного поцелуя диван показался мне еще более тоскливой пустыней, чем раньше…

Глава 17

Выехали мы рано, и когда добрались до коттеджа — не было девяти. До появления Кемп-Лора предстояло еще много дел.

Я спрятал машину за кустами, и мы внесли все привезенное в дом. Застежка была цела и невредима. Она обрадовалась нам и тихонько заржала. Пока я подбрасывал ей соломы и свежего сена, Джоан решила вымыть окна с фасада. Мне было слышно, как она напевает, смывая давнюю грязь.

Дав Джоан полюбоваться блеском стекол, я притащил краску и занялся скучным делом — выцветшую черную краску и свежую замазку стал покрывать новой, ярко-зеленой.

Джоан разостлала в холле коврик. Потом она вбила гвоздь в стенку — под картину — как раз против входной двери; после этого она взялась за окна изнутри: развесила занавески.

Мы постояли у ворот, любуясь делом рук своих. Свежеокрашенный, с веселенькими занавесками, с картиной и ковром, видневшимися в полуоткрытую дверь, коттедж выглядел живым и ухоженным.

— У него есть какое-нибудь имя? — спросила Джоан.

— Его называют «Домик смотрителя».

— Лучше назовем его «Росянка».

— В честь победителя Большого Национального Приза?

— Нет, есть такое растение — насекомоядное.

Я обнял ее за талию. И она не отстранилась.