Как вы мне все надоели!.. - Далия Трускиновская

– Неужели мы отсюда вылезли? – спросил Жилло.

– Что мы отсюда вылезли, поверить трудно, – измерив его руками, ответил Малыш, – но что нам сюда залезать придется, это уж точно! Только оно и открыто, прочие закрыты!

Первым сполз вниз Жилло – он был потоньше Малыша и поуже в плечах. Соскочил с ларя, провел по себе руками – вроде цел.

– Полезай теперь ты, – говорит он Малышу. – Ничего, не страшно!

Сел Малыш на брусчатку возле окна, ноги в погребок свесил.

– Нет, – отвечает, – боюсь! Точно застряну. Знаешь что, вожак, бери меня за ноги и тащи! А то я так всю ночь просижу.

И с каким же грохотом рухнули оба ночных гуляки в погребок, опрокинув при этом ларь! И как же хорошо треснулся Жилло, упав, об угол стола!

– Ну, теперь у меня точно из головы всех невест вышибло! Можешь, Малыш, спать спокойно... Кстати – вот ты говоришь, что жена мужа слушаться должна, а способна Дениза слушаться хоть кого на этом свете? А?

– Нет, конечно, – согласился Малыш, потирая бедро. – Но если такая женщина, как она, встретит настоящего мужчину, то у нее даже мысли не возникнет о том, что можно с ним спорить, пререкаться, сковородкой на него замахиваться... Живо присмиреет!

– Что тут у вас творится?! – спросила яростная Дениза, появляясь в закутке вооруженная именно сковородкой. – Почему окно открыто?

Увидев разгром в закутке, она метнулась к сидящему на полу Малышу. Спасаясь от занесенной сковородки, тот отбрыкнулся ногой – по ней и досталось.

– Чем вам ларь помешал? Совсем умом повредились! Выставлю завтра обоих к лешему! – продолжала бушевать Дениза. И вдруг замолчала, глядя на спящего Дедулю.

– Вот это сон!.. – даже с некоторым восхищением сказала она. Крепкий сон! Здоров же мужик спать... А вы оба смотрите у меня!

И, погрозив сковородкой, удалилась.

– Настоящего мужчину искать пошла, – заметил Жилло. – С которым уже не захочет спорить и пререкаться...

Язвили они друг дружку всяко, издевались, как умели, а между тем и разделись, и в одеяла закутались, и даже уснули с недосказанными пакостями на губах...

А утро выдалось отвратительное.

Разбудил их женский визг на кухне. Дениза с кем-то из служанок воевала. Испортили поставленное с вечера тесто, целую квашню, и разбирались, чья вина. Дениза нашла виноватую, припомнила ей и разбитый кувшин, и какие-то прошлогодние шашни. Стало быть, нужно высчитывать из жалования! А та ей – тоже какие-то упреки. Что рано утром вставай, что допоздна торчи у плиты, что свободный день выпрашивай на коленях! Дениза, конечно, все обвинения отметает – мол, за то тебе, дуре, и платят, чтобы рано вставала и торчала у плиты! В общем, разобралась Дениза, усмирила бунтарку, мимоходом кому-то из парней досталось. Слушали Жилло с Малышом эту перепалку, слушали, и все кислее делалась румяная физиономия Малыша. Экий подарочек он сам себе придумал...

Потом стихло. Лишь тогда проснулся Дедуля. И спросил, а не забудут ли покормить их хоть каким завтраком. Но не хотелось Жилло с Малышом соваться хозяйке погребка под горячую руку.

Сидели мужчины, тосковали о горячей яичнице, вдруг быстрым шагом Дениза влетела, в длинном переднике кухонном, вся красная от плиты, и руки по локоть в тесте.

– Тебя, Жилло, мальчишка ищет. Говорит, думский ювелир его прислал, Гай Балод. Чего это от тебя вдруг думскому ювелиру понадобилось?

Вышел Жилло на улицу к мальчишке.

– В чем дело? – спрашивает.

– Помирает старый черт, – отвечает мальчишка. – Меня тетка Клодина еле уговорила за вами бежать. Ради него, ради жадюги...

– Так не бескорыстно же ты сюда прибежал, – напомнил парню Жилло. Дай умоюсь. Не могу же я к нему с такой заспанной рожей... И не смотри на меня, будто я тебе два гроша с прошлого года задолжал. Ты свое от тетки Клодины наверняка получил.

– Ну, вы же наследник... – тоскливо намекнул тот.

– Ишь, уже пронюхали...

Не съев ни куска, лишь умывшись, отправился Жилло к ювелиру. А тот и в самом деле плох. Подкосила старика суета последних дней. Рядом цирюльник и аптекарь. Кровь пускали, вот и таз на полу. Лекаря не велел звать, шепнула служанка, тетка Клодина. И неудивительно, подумал Жилло. У кого же старый хрен перстень пытался стянуть и на кого же он донос писал? Вот и помирай теперь без лекарской помощи...

– Пришел? – спросил ювелир, может, видя Жилло у постели, а может, уже и не видя. – Это хорошо. Побудь со мной, Жилло... Видишь, позвать больше некого...

Выпихнулись цирюльник с аптекарем за дверь. Служанка таз унесла и больше не показывалась.

– И зачем ты, старый хрен, меня только в наследники взял? – спросил Жилло. – Выздоравливал бы, что ли?

– Затем и взял, что никто, кроме тебя, мою коллекцию не сбережет. Все ее разбазарят, раскидают по ювелирным лавкам, по купчишкам... – Ювелир помолчал и вдруг приподнялся на локтях, выставив убогую седую бороденку: А ну, слово дай, что сохранишь!

– Давал уже, кажется, – и Жилло аккуратно уложил его обратно.

– Нет, ты просто обещал. А ты слово дай! Поклянись!

Что тут станешь делать?

– Клянусь честью, – сказал Жилло. – Этого довольно будет?

– Честью... Да, этого довольно.

– Донос-то на меня не напишешь, а? – поинтересовался Жилло. – Честь ведь поминать не положено.

– Дурак... – обиделся ювелир. – Если я на тебя донос напишу, кто мою коллекцию сбережет?

– Сообразительный ты, старый черт, – хмуро похвалил его Жилло. Только лучше давай, выздоравливай. Тут тебе пилюли какие-то оставили, дать?

– Проку от этих пилюль... – поморщился старик. – Дай хоть напоследок, хоть с тобой о коллекции поговорю! Не с Клодиной же... Ты сам видел, какие изумительные вещи у меня в коллекции... Слушай, Жилло, я еще мальчишкой знал, что мне самому ничего не придумать! Это правда, могу же я хоть теперь сказать правду... ну, хоть тебе, что ли?

– Душу облегчить? – догадался Жилло.

– Дурак... Но я должен был стать первым ювелиром, думским ювелиром, иначе я не мог! Я больше не мог голодать, я в четырнадцать лет спину повредил и расти перестал, девчонка самая чумазая – и та была не для меня... Так вот, на последние гроши я стал собирать вещи старых мастеров. Жилло, как я учился! Сколько бумаги перевел на эскизы, я не скупился ни на бумагу, ни на уроки рисования, Жилло. А потом я вдруг понял, что больше ничего в мире прекрасного не осталось, только эти золотые розы... Потому что я не мог их повторить. Жилло, знаешь, на что я пустил тайну золотой грани и золотой насечки? Я топор с мотыгой на бляхах нагрудных всей Думе выгравировал! Топор с мотыгой, Жилло! Золотой насечкой с пазухой! Тьфу, вспомнить противно... А если бы я розы изобразил, меня бы – как принцессу с графом, на эшафот. И пожар бы не спас...

– Разболтался ты, – оборвал его Жилло. – Отдохни, отдышись. Может, поскрипишь еще. Хотя за доносы твои сам бы тебя пристукнул!

– Жилло, я не мог без того перстня... Я увидел его – и полюбил, ты так женщину не полюбишь, ребенка так не полюбишь, как я – этот перстень!.. Женщина – это тьфу по сравнению с тем камнем, я и в молодости это знал...

И тут ювелир, совсем уж растосковавшись, начал вспоминать несуразную свою молодость, голодную да холодную, и жалкую свою зрелость, без капельки живого тепла, и женщин каких-то пронырливых, так ничего и не понявших, и много всяких людей, обижавших его за почитай что девяносто лет жизни. Жилло слушал и молчал.

И противно ему было, что вот он сидит здесь, слушает предателя, доносчика, лгуна, и печально – маялся умирающий старик, пытаясь оправдаться и поверить в собственные оправдания.

– Слушай, Жилло. Ты тогда мне ведь не всю коллекцию вернул, самое главное ты и не брал... – признался наконец ювелир. – Ты взял то, что сверху. А были еще сокровища, шедевры... Знаешь, однажды я даже спас шедевр. Без меня он погиб бы...

– Однажды... – вздохнул Жилло. – Хотелось бы знать, как к тебе попали все прочие шедевры... Небось, за каждым – донос?

– Я покупал, Жилло... Люди знали, тайно несли мне... Но мне воздастся, Жилло – я действительно спас шедевр! Пойди, открой самый нижний ящик, он с секретом...

Ювелир захрипел и Жилло торопливо посадил его повыше.

– Планку в левой стенке отодвинь... – велел старик.

Все ногти себе ободрал Жилло, возясь с планкой. И извлек погнутый обруч, темный, грязный, с покосившимися зубчиками.

– Это, что ли? – спросил с немалым удивлением.

– Это.

– Ты бы его хоть почистил, свой шедевр...

– Незачем. Я и так знаю... Там сбоку я добрался до узора, погляди...

Жилло повертел обруч и увидел-таки пятнышко блестящее, полированное, а по нему – тончайшим резцом кусочек гирлянды роз. Повертел он еще в руках странный шедевр.

– Тут вроде камни были и кто-то их выковырял, – обратил он внимание на пустые гнезда. – Что же ты его не починил?

– Не мог, Жилло. Я же плохой ювелир! Я и вообразить не мог, какие ему нужны камни, как он был выгнут своим мастером. А вот тут шел накладной обруч – откуда я знаю, каким он был? Я чувствовал, что бы я ни сделал – я испорчу это чудо... Пусть уж остается, как есть.