Геббельс. Портрет на фоне дневника. - Елена Ржевская

12 августа 1933. Радио — гнездо коррупции. Вычистить навоз!

15 августа 1933. Принц Генрих говорит глупости. И вот такие правили Европой. Я разговаривал с его адъютантом полковником Шмидтом. Вся банда не стоит пригоршни пороха.

23 августа 1933. Пришел Геринг, старый негодяй. Он хочет быть генералом. Почему бы не фельдмаршалом? Опять новая униформа. Действует на нервы.

25 августа 1933. Моя должность: получаю все, что связано с вдохновением. — Уже и вдохновение узурпируется.

29 августа 1933. Теперь Геринг наконец генерал. Собственно, сколько же титулов у него? Возможно, потому, что он любит униформы. От этого рвет каждого.

31 августа 1933. Вчера… Нюрнберг. Весь город — море флагов. Всюду безумное воодушевление. Только что прибывает фюрер… Появляется шеф. Парад. Все руководство партии в сборе. Торжественное приветствие…

1 сентября 1933. Я опять переписал свою речь. Смягчил еврейский вопрос. Из внешнеполитических соображений.

2 сентября 1933. Вчера: торжественное открытие съезда.

Под «бешеное одобрение» Гитлер в своем воззвании провозгласил борьбу против сепаратизма и местного самоуправления, угрожая землям, прежде всего Пруссии. «Не сохранять, а ликвидировать» — был его лозунг.

В кратчайшие сроки осуществлен план государственного переворота, утверждается единовластие Гитлера. Отняты демократические гражданские свободы, запрещена вся ненацистская печать, запрещены или обречены на самороспуск все партии, остается только НСДАП — «единственная партия в Германии», как записано в декрете. Сохранение какой-либо иной политической партии или создание новой каралось наказанием тюремным заключением или каторжными работами. Разгромлены профсоюзы, арестованы их руководители; силами С А и СС захвачены здания партий и профсоюзов, присвоено их имущество. И вот еще один важнейший пункт политики централизации и установления диктатуры Гитлера: ослабление или скорее сведение на нет ландтагов (парламентов земель), то, что и провозгласил он на нюрнбергском съезде. Назначенный Гитлером партийный гауляйтер становился одновременно «Reichsstatthalter» — «имперским наместником», подотчетным непосредственно фюреру.

Так что если еще совсем недавно, в апреле, Геббельс писал, что партия должна не встроиться в государство, а стать государством, то уже в июле Гитлер заявил: «Партия — стала государством».

Перенимали ли напрямую нацисты опыт большевизма или в природе тоталитарных режимов задана эта резкая схожесть? Или то и другое?

1934. Этот год представлен в дневнике редкими и короткими записями со скудным содержанием. Между датами большие разрывы.

Новогодний прием у президента. Присутствует дипломатический корпус. Геббельс «носится», по его словам, от дипломата к дипломату, приветствуя каждого. «Австриец заикается парой фраз о мире и проч. Я совершенно холоден. Наверху торжественный прием. Старый господин полон бодрости… Достоинство и стиль приема…»

Дома: «Магда появляется в Neglige. Сверх того разражается ужасный скандал. Она страшно и непереносимо оскорбляет меня. С этим покончено. Я не участвую больше ни в чем, не иду к Гитлеру, пока она не уступает и не осознает свою неправоту».

В этих семейных сценах Магда Геббельс непохожа на ту покорную, исключительно предупредительную к мужу, непрерывно восхищенную им жену, какой ее рисует в мемуарах верный сотрудник министра пропаганды фон Овен и вторящие ему биографы Геббельса. Она совсем не всегда ищущая сторона в отношениях с Геббельсом. Она строптиво отстаивает себя и исключительно тщеславна. Это следует понять, потому что в последнем страшном акте она играет роль исполнительницы убийства детей.

Записи будничны, пониженный тон, чувствуется спад, и что-то накапливается тревожащее Геббельса, недоговоренное. «Всюду страх реформ в империи». «В коричневом доме Гесс заседает с имперскими руководителями. Короткие вопросы, особо об опасности попов». И как всегда присутствуют в записях близость к Гитлеру и страсть к приобретению новых автомобилей: «В кафе с Гитлером. Он трогательно мил со мной. Присмотрел новый кузов. Чудо работа. Первый класс!» Беспокоят также и внутрипартийные пересуды: военный министр Бломберг рассказывает ему о честолюбивых помыслах фон Папена: «Тот очень хотел бы на место Гинденбурга, когда Старый господин умрет». Не подлежит обсуждению. Тут надо навести порядок». Или: «Был у Гитлера, поделился с ним беспокойством о Гитлерюгенд. По-моему, они слишком распущенно воспитывают молодежь».

Этот блеклый, если судить по записям, год имеет за пределами дневника свой апогей — «Ночь длинных ножей». Название в духе пошлой нацистской романтизации. (Так, удерживаемый немецкими войсками вблизи Москвы ржевский выступ — 1941–1943 — назывался в приказах «Меч, занесенный на Москву». А ставка Гитлера этого периода именовалась «Волчье логово»).

«Ночь длинных ножей» — это ночь кровавой резни, расправы над сотнями фюреров С А и рядовыми штурмовиками, обеспечившими Гитлеру приход к власти.

Банды штурмовиков, господствующие на улицах, нападали на прохожих, избивали. Они еще годились для терроризирования населения, приведения его к полному послушанию новой диктаторской власти. Никакой управы над собой (кроме как со стороны шефа СА — Рема) не знали — судьи были деморализованы и насмерть запуганы, даже убийство оставалось для штурмовиков уголовно ненаказуемым. Законодательство атрофировалось, подменялось формулой: фюрер — это и есть закон.

Хаос в политике, в стране нужен был нацистам в период борьбы за власть. Теперь же Гитлеру требовалось установить порядок. Обуздать СА, чья предназначенность — прокладывать террористическими методами путь к власти национал-социалистам — исчерпывалась. Надо было покончить с противопоставлением СА своих двухмиллионных отрядов боевиков малочисленному рейхсверу, третированию ими прусских генералов. И главное — пресечь призывы Рема ко «второй революции», которая выполнит партийную программу — национализирует промышленность и крупный капитал. Но для Гитлера эти программы социализации были лишь пропагандистскими, и проводить их в жизнь он не намеревался. Он опирался на промышленников и банкиров. Стране нужен был опытный, способный предприниматель, говорил Гитлер, даже если он еще не стал национал-социалистом, а не тот национал-социалист, который пожелает занять его место, ничего не смысля в коммерции. Гитлер пообещал, что пресечет разговоры о «второй революции», предотвратит тем самым хаос, нарушение порядка. Это говорилось на другой день после 30 июня. А до того обстановка становилась напряженной.

Идея «второй революции» была популярной. Геббельс разделял эту идею Рема. Он записал 18 апреля: «Повсюду в народе говорят о второй революции, которая должна бы наступить.

Это означает не что иное, как то, что первая революция еще не закончилась. Вскоре мы должны будем схватиться с реакцией. Революция должна быть неостановима».

Между тем подготовка к расправе с СА и план действий держались в сугубой тайне. От дневника также. К этому дню Геббельс идет с нарастающим страхом, распознаваемым и при недоговоренности в дневнике. Тем более что он в двусмысленном положении, как это нередко бывает с ним.

29 июня 1934. Пятница. В среду: положение все время становится серьезнее, — глухо пишет он. — Фюрер должен действовать. Иначе реакция накроет нас с головой… — Что же теперь он имеет в виду под словом «реакция»? — Ужасные события в Испании. Канун большевизма? — И среди того или иного, о чем записывает, прорывается: — Повсюду тревога по поводу реакции… Ханке (сотрудник Геббельса) приносит новейшее послание попов. Остро против государства. Но теперь будем действовать. Магда очень мила. Четверг: работа в Берлине. Но все больше депрессия. Реакция повсюду трудится… Фюрер в Эссене. Свадьба Тербовена (гауляйтер Эссена). Катание на лодке с Магдой и детьми… — Целая программа дня, маскирующая надвигающиеся события.

Зная беспринципность Геббельса еще с тех пор, как тот перебежал от Штрассера к нему, Гитлер пренебрег тем, что его шеф пропаганды в своих выступлениях высказывался на стороне Рема, за «вторую революцию», и велел ему прибыть и включиться в операцию по расправе с СА. Уже не в первый раз Геббельс предавал тех, чьи взгляды он разделял. «Сегодня утром звонок фюрера — тотчас лететь в Годесберг. Итак, начинается. С Богом. Все лучше, чем это ужасное ожидание. Я готов», — последние слова в преддверии кровавой ночи.

На этом — в дневнике обрыв. Исчезновение записей Геббельса о ночи резни и неделе кровавого шабаша не поддается пока что разгадке для исследователей. Неясно, как провел эту ночь и дни д-р Геббельс, соучастник тайно задуманного Гитлером, скрытно подготовленного, внезапно обрушенного беспощадного террора. Вновь записи в дневнике появляются только через две недели. Что же касается Гитлера, то известно, что, прибегнув со всем коварством к провокационной маскировке (нечто подобное, уже позже и в ином масштабе, но сходное по почерку, он станет предпринимать перед глобальными нападениями его армий на мирные страны), он не так давно написал очень дружеское письмо Рему, а теперь для отвода глаз покинул Мюнхен. Оказался сначала в Эссене, затем метнулся в Годесберг, куда и был вызван, им Геббельс, и ночью, как только началось, ринулся назад в Мюнхен и сам участвовал в нападении на не ведающих ни о чем, спавших его сподвижников, таких, как Рем, стоявший у самого корня возникновения НСДАП. Убит был Рем и сотни фюреров СА и штурмовиков. Схвачен и убит Грегор Штрассер, соперник Гитлера по партии. Убит предшественник Гитлера на посту канцлера Шлейхер, ему отомщено за то, что своим предложением Штрассеру стать вице-канцлером он пытался расколоть нацистскую партию. Уничтожены и те бывшие члены баварского правительства, кто в 1923-м помешал Гитлеру осуществить путч. И другие неугодные лица.