Геббельс. Портрет на фоне дневника. - Елена Ржевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рейхстаг утратил свое назначение — законодателя. Не был возвращен в свое мощное, символическое здание, выгоревшее внутри. Оно оставалось невосстановленным. Не было на то нужды у правителей. Рейхстаг стал декоративным органом, его малозначащие заседания проходили в здании Оперы Кролля.
Казалось бы, ведь был еще президент — высшая власть. Но призвавший Гитлера к руководству дряхлеющий, недееспособный 86-летний Гинденбург не был ощутимым препятствием рвущемуся к диктаторской власти Гитлеру. Он был использован нацистами, пока был жив, до его кончины оставался год с небольшим[35].
«НАМ ПРЕДСТОИТ ДУХОВНЫЙ ЗАХВАТНИЧЕСКИЙ ПОХОД»Насыщенный событиями март 1933-го еще не исчерпался. В последние дни месяца — первая антисемитская массовая акция нового правительства. Указами Гитлера евреи уже были уволены с государственной службы, из университетов, ущемлены в сфере свободных профессий. Но Гитлеру не терпелось продемонстрировать открытую кампанию преследования евреев. Он поручил проведение ее Геббельсу. И тот включил жанр погрома в свою компетенцию министра просвещения, культуры и искусства — «всего, что относится к вдохновению».
По решению фюрера он призвал население к бойкоту всех предприятий, магазинов, лавчонок, врачебных кабинетов, контор адвокатов, принадлежащих евреям. В тот же день: «Я выступил вечером в «Кайзергофе» перед работниками кино и с большим успехом развил новую программу киноискусства… Вечером я по телефону сообщил фюреру об успехе призыва к бойкоту».
31 марта 1933. Многие приуныли… Они думают, что бойкот приведет к войне. — Это то, чего все время боится Геббельс, то пряча страх за усиленной наглостью, то проговариваясь.
Под маркой бойкота прокатились организованные СА и СС бесчинства. Тысячи жертв грабежей, избиений, убийств. Это первый акт расистской партийной программы нацистов в действии. «Лабораторией террора» был назван антисемитский погром. Антисемитизм опасен не только для евреев, он становится угрозой всему растлеваемому им обществу.
1 апреля 1933. Замечательный спектакль! — цинично восклицает Геббельс. — Нам еще предстоит трудная борьба против бюрократии, с ней нам придется драться ближайшие два года.
2 апреля 1933. Нам предстоит духовный захватнический поход — надо провести его в мире, как мы провели его в Германии. В конце концов мир научится нас понимать.
6 апреля 1933. Вечером в министерстве пропаганды собралась иностранная пресса вместе с дипломатическим корпусом и всем кабинетом. Выступали фюрер и я, мы впервые открыто выступили против представления о так называемой свободе печати… Теперь уже речь идет не о том, чтобы партия встроилась в государство: скорее партия должна стать государством.
Превращение республики в тоталитарное государство идет быстрым темпом. Гитлер завоевывает популярность и среди тех, кто еще сравнительно недавно относился к нему если не враждебно, то во всяком случае скептически, иронично, а теперь готов связать с ним надежды на спасение Германии, видеть в нем вождя.
О том, как происходило это преображение в душах — впрочем, чаще вполне механически, — описал на собственном опыте, находясь в плену в Советском Союзе, генерал Раттенхубер. Я уже говорила о том, что мне посчастливилось обнаружить в архиве эту ценную рукопись начальника личной охраны фюрера. Процитирую ее и на этот раз.
Напомню, что Раттенхубер в бытность свою мюнхенским полицейским осуществлял слежку за Гитлером, потом входил в команду охраны тюрьмы, куда после путча был водворен Гитлер. Но теперь, в 1933-м, его вызвал Гиммлер, знавший Раттенхубера по учебе на офицерских курсах в 1918 году и ценивший его опыт работы в полиции, и сделал его своим адъютантом, а вскоре назначил начальником личной охраны Гитлера. «В апреле 1933-го я впервые входил в отель «Кайзергоф», чтобы представиться Гитлеру». Предстояло пикантное свидание бывшего арестанта с бывшим тюремщиком. Но теперь Раттенхубер поджидал не Гитлера, каким знал его, а фюрера, и, конечно же, опасался, «что фюреру будут неприятны те воспоминания, на которые я невольно буду наталкивать его своим присутствием». Но, приветливо поздоровавшись, Гитлер сказал: «Я уверен, что вы теперь будете так же верно служить мне, как раньше служили баварскому правительству».
Гитлер знал, что делал, избрав главным телохранителем не кого-либо из своих «молодцов» — их надо держать в узде, постоянно внушать им восхищение и страх, — а этого полицейского, благонамеренного служаку, всегда преданного власти, отождествляемой им с отечеством.
Пока Раттенхубер взирал на Гитлера глазами прежней власти, он видел в нем демагога, возмутителя спокойствия, опасного политического авантюриста, от которого только и жди беды. Теперь же в «Кайзергоф» входила сама Власть, и мигом отступило все, что могло порочить или умалять ее.
«Беседа была бессодержательной — о новостях берлинской жизни, о театре… Совместный чай был знаком благосклонности и доверия ко мне фюрера. Говорят, он так располагал многих, и, не скрою, расположил и меня». Прежде не вызывавший доверия, Гитлер вызывал теперь у Раттенхубера благоговение. «Гитлер был для меня теперь тем «сверхчеловеком», каким рисовала его нацистская пропаганда… Это был «мой фюрер», и я был горд тем, что он оценил меня и приблизил к себе».
«ЧЕРЕЗ ГОД ВСЯ ГЕРМАНИЯ БУДЕТ В НАШИХ РУКАХ»7 апреля 1933. За шесть часов заседания кабинета был принят ряд решающих законов. Закон о правах чиновников с параграфом об арийстве. В конце 1 мая было официально признано национальным праздником… Можно сказать, что сегодня в Германии история делается заново. Наша цель — абсолютное единообразие рейха. В конце этого процесса будет единый народ в едином рейхе.
«Ein Volk, ein Reich, ein Führer!» («Один народ, одна империя, один фюрер!») Этот известный фашистский девиз я увидела в Освенциме, в последнем бараке, замыкавшем бесчисленный их ряд. Здесь камеры пыток, отсюда выход к установленной рядом стене расстрела. Так неотвратимо связан этот девиз и этот барак.
«1 мая мы организуем грандиозную демонстрацию народной воли». Смысл этой демонстрации в том, чтобы перекрасить традиционный день международной солидарности трудящихся в сугубо национальные — коричневые цвета, одолеть его интернациональный пафос. На волне этой демонстрации «2 мая будут заняты здания профсоюзов. Унификация и в этом отношении. Возможно, пару дней будет возмущение, но затем они в наших руках. Нельзя больше оглядываться… Когда профсоюзы будут в наших руках, другие партии уже не смогут долго сопротивляться… Через год вся Германия будет в наших руках» (17.4.1933).
I мая 1933. (Парад молодежи.) Буря восторга: в машине показались, сидя рядом друг с другом, рейхспрезидент и фюрер… Удивительный символ новой Германии… Харальд протягивает президенту большой букет роз. — Геббельс и тут поспевает, выдвинув вперед пасынка. — Завтра мы захватим дома профсоюзов. Сопротивления ждать неоткуда. Борьба продолжается!
Полный запрет на критику. «Я с ней покончу. Последний пережиток из демократических времен. Долой его!»
Змая 1933. Продолжаем подпаливать профсоюзников. Бонзы капитулируют. Мы господа Германии.
II мая 1933. Вчера… Поздно вечером произношу речь на площади Оперы. Перед костром сжигаемых студентами грязных и бульварных книг. Я в наилучшей форме. Гигантская толпа. Домой. Усталым в кровать. На дворе сегодня начинается великолепное лето.
Геббельс — организатор этого зловещего аутодафе, символа торжествующего в Германии фашизма, падения великой страны в варварство.
А немцы пьянели от речей этого «литературного крематора», как назвал его писатель Эрих Кестнер.
Горят по предписанию д-ра Геббельса в этом чудовищном костре книги немецкого классика Лессинга, автора «Натана Мудрого», горят книги Ремарка, Стефана Цвейга, «немецкоязычного» Гейне, любимого поэта дней молодости д-ра Геббельса донацистской поры, Томаса и Генриха Маннов, Альберта Эйнштейна, Джека Лондона, Эмиля Золя, Андре Жида, Зигмунда Фрейда… «Кто сжигает книги, когда-нибудь будет сжигать людей» — это предвидел Гейне.
«ПУТЬ К ТОТАЛИТАРНОМУ ГОСУДАРСТВУ»10 июня 1933. Обсуждали запрет на прессу. Мы едины. Скоро будет закон о прессе. Обсуждали с Гитлером реакцию. Как только не станет Старого господина (Гинденбурга), горе интриганам. Реакция прокралась в церковь. Долгий спор с фрау Вессель. Она хочет частное право на песню Хорста Весселя. Я отклонил это. Песня принадлежит нации. Эта мать нестерпима.
20 июня 1933. Мы покидаем Женевскую конференцию. Она стала невыносимой. — Покидают, тем самым развязывая себе руки для нарушения обязательств по Версальскому договору.
