Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Еще большее скопление народа поджидало нас у бунгало бегумы Хаквани, президента женского движения в Пенджабе. Народ не поместился в ее громадном саду, толпился на улице. Мы с Шахом, ослепленные сверканием фотовспышек, взмокли в набитом битком зале приема. Во время приема меня пригласили к телефону. «Премьер-министр Бхутто, — пронеслось по толпе. — Председатель Бхутто...» Многие увязались за мной к телефону.

—Как у тебя дела? — спросил отец, еще не зная об оказанном нам здесь приеме. Я сообщила ему о теплой встрече в аэропорту и здесь, в Лахоре. Ему это понравилось. — Передай им от меня несколько слов, — сказал отец. Положив трубку, я повернулась к присутствующим.

—Отец выражает сочувствие всем, понесшим потери от наводнения, — тщательно подбирала я слова на урду. — ПНП призывает оказать помощь пострадавшим.

Столкнувшись с явным сочувствием населения отцу и поддержкой его партии, Зия решил продемонстрировать популярность ПНА и в середине июля объявил о разрешении всем арестованным лидерам партий принимать посетителей. Но эта мера тоже обернулась против него. У правительственного дома отдыха в Мурри собирались растущие с каждым днем толпы желающих встретиться с отцом, в то время как места изоляции вождей альянса никем не посещались. Зия быстро придумал предлог для отмены своего решения. «В связи с многочисленными злоупотреблениями разрешение на посещение изолированных политических лидеров аннулируется», — объявил он 19 июля.

Переворот не дал Зие желанного результата. Обычно народ оставлял потерявшего власть лидера и поддерживал одержавшего победу. Но в этот раз свержение отца привело к обратным результатам. Популярность отца и его партии после переворота многократно возросла. Когда Зия через три недели после переворота выпустил отца и других политических лидеров на свободу, миллионы, буквально миллионы людей в нарушение постановлений военной администрации собирались приветствовать отца, когда он посещал крупные города Пакистана. Вообще толпы в Европе не идут ни в какое сравнение с нашими, азиатскими. Но и по нашим масштабам количество людей, собираемых отцом, оказалось беспрецедентным. Сначала он возвратился в Карачи, где машина его продвигалась от железнодорожного вокзала до дома со скоростью улитки. Получасовой путь занял десять часов. Машина, прибыв на Клифтон, 70, оказалась помятой и исцарапанной множеством тершихся об нее тел. Мы не отважились выйти за ворота, чтобы встретить отца, боялись, что нас раздавят. Вместо этого мы влезли на крышу и следили за происходящим сверху. Конечно, видели мы толпы и раньше, но такую наблюдать еще не доводилось. Такое множество людей стремилось увидеть его, приблизиться, прикоснуться к нему, что двенадцатифутовая бетонная стена, окружавшая наш дом, не выдержала, рухнула.

—Ох, папа, наконец-то... Как я рада, что ты свободен, — бормотала я, когда мы наконец собрались в семейном кругу в родительской спальне.

—Пока свободен, — подчеркнул отец.

—Зия не отважится снова арестовать тебя. Он знает, сколько у тебя сторонников. Он видел толпы.

—Тихо, — сказал мне отец, показывая пальцем на стены, в которых, по его мнению, могли скрываться «жучки» прослушивающих устройств. Но я упрямо продолжала:

—Зия трус и предатель. Он государственный преступник! — отчеканила я громко, обращаясь уже прямо к стенам и надеясь, что мои слова дойдут до ушей преступного генерала. Я наивно надеялась, что народная поддержка защитит отца.

—Ты ведешь себя неумно, — упрекнул отец. — Не забывай, что здесь не западная демократия. Ты дома, а дома военное положение.

Тьма военного положения сгущалась, и это мы поняли, когда вместе с отцом отправились на родину, в Ларкану. Снова толпы окружали наш дом, внушая мне обманчивое ощущение безопасности, усиливая радость от близости отца, от завершенности семейного круга. Мы собрались в спальне родителей в Аль-Муртазе, в обстановке спокойной и нормальной — так мне сначала казалось. Но вот прибыл один из родственников отца с вестью от высокопоставленного исламабадского чиновника. Он сообщил, что против отца фабрикуется обвинение в убийстве.

Убийство! Мы похолодели. Мать и отец переглянулись.

— Готовь детей к отправке за границу, — сказал отец. — Документы, чековые книжки... Чтобы все было в порядке. Бог ведает, что может приключиться. Мать понимающе кивнула, и отец повернулся ко мне. — Пинки, тебе тоже сле довало бы временно покинуть Пакистан. Можешь продол жить образование, пока здесь не прояснится ситуация.

Я ошеломленно смотрела на него. Покинуть Пакистан. Но я ведь только что сюда вернулась!

— Прислуга тоже может пострадать, — продолжал отец. — Никто не может знать, что его ждет завтра.

Утром отец созвал слуг.

— Вас могут ожидать неприятности, — сказал он. — Если вы захотите покинуть это опасное место и временно переселиться в свои деревни, пока все не успокоится, я это пойму. Я не смогу защитить вас от генерала Зии.

Никто из слуг, однако, не выразил желания покинуть свое место. Осталась и я. И отец отправился в Лахор.

«Джайе Бхутто! Джайе Бхутто!» Толпа в Лахоре, столице Пенджаба и оплоте армии, оценивалась в три миллиона человек. Такого Пакистан еще не видел. Зия никакими средствами не мог уменьшить политического влияния отца. Здесь поступило второе предупреждение.

— Сэр, — возбужденно шептал офицер военной разведки, тайком проскользнувший в дом бывшего главного министра провинции, где остановился отец. — Генералы готовятся убить вас. Они пытают заключенных, фабрикуя под ложное дело об убийстве. Ради Аллаха, покиньте страну, — умолял он отца. — Речь идет о вашей жизни. Но отец мой не из тех, кто поддается на угрозы и склоняется перед давлением террористов.

— Возможно, меня скоро снова арестуют, — это все, что он проронил во время телефонного разговора с нами тем вечером.

Возвратившись на Клифтон, 70, он постоянно проводил политические встречи, совещания. Зия назначил выборы на 18 октября, после месяца предвыборной агитации начиная с 18 сентября. Отец работал внизу, а я в обеденном зале второго этажа повторяла урду с репетитором.

— Подучи язык, — велел мне отец. — Может быть, придется тебе за меня выступать.

В августе по два часа ежедневно я читала газеты на урду и занималась с репетитором с уклоном в политический жаргон. Иногда в перерывах между встречами наверху появлялся отец, справлялся у преподавателя:

— Ну, как она?

В конце августа я сопровождала отца в Равалпинди. Чтобы избежать скопления народа, неизбежно стекавшегося на станции по пути следования поезда, Зия особым приказом запретил политикам пользоваться железной дорогой. В Равалпинди он распорядился, чтобы патрули блокировали подходы к аэропорту. Но народ обманывал патрули, выстраивался вдоль шоссе по пути следования машины.