Я сам свою жизнь сотворю… Лепестки сакуры. Белый город - Геннадий Вениаминович Кумохин

Ладно, в шутку, не серьезно,

Попытаюсь угадать

Отчего пришла ты поздно

И не прочь сейчас поспать.

Есть, допустим, вечер звездный.

Светит полная луна.

Как в тот раз, когда в колхозе

Мы гуляли допоздна.

Есть в наличии скамейка,

В тихом парке, в листопад.

Там на ней две темных тени

Очень рядышком сидят.

Там глаза их близко-близко,

Там два сердца в унисон.

Повторяя, как молитву

— Таня, Таня, — шепчет он.

Я услышал это имя,

Я узнал, где та скамья.

Только что мне делать с ними?

Тот второй… Им был не я!

Тихая и ясная пора, когда крепчающие день ото дня утренники тают бесследно в мягком сиянии ноябрьского солнышка, а оно на закате дарит вечера действительно лучезарные, переходящие в холодные ночи с серебристыми каплями звезд — это умиленное и радостное умирание было прервано неожиданно и резко.

С вечера задул северный ветер, небо затянуло, а ночью разыгрался настоящий шторм. Мощным порывом с прикола сорвало укрывавшийся в бухте за волноломом теплоход «Некрасов» и выбросило на камни напротив Спецстроя.

Пассажиров на нем не было, а экипаж, перегонявший теплоход вниз по реке, в ту ночь почти весь сошел на берег. Всю ночь завывал ошалело пароходный гудок. Редкие зеваки, рискнувшие выбраться из дома в такую непогоду, были вознаграждены кто стулом, кто ковром, выброшенными из кают, а кто и просто спасательным кругом или полированной под красное дерево доской.

На рассвете два буксирных катера сняли теплоход с камней и, поддерживая его, словно санитары раненого бойца, бережно повели через шлюз вниз по Днепру.

Наутро в школе только и разговоров было, что о «Некрасове», и о том, кому больше добра досталось. Героем дня оказался какой-то Гриша, контролер на водозаборе, который раньше всех оказался на месте происшествия.

— Волны во какие — через парапет так и хлещут, — передавали слова восхищенного свидетеля, — а этот сумасшедший с багром по откосу бегает. Мебели натаскал — целую квартиру обставить можно!

Среди всеобщего возбуждения один только я не принимал участия в этих разговорах, казался подавленным и всего несколько человек знали причину моего уныния.

Вчера в половине десятого вечера, как обычно, закончилась тренировка в секции гимнастики в школьном спортзале. Часа полтора мы занимались на снарядах, пытаясь разучить с листа новые элементы, а затем гоняли мяч на импровизированном поле и возились со штангой.

Каждый, кто хоть сколько-нибудь занимался спортом, знает ту умиротворенную усталость, с которой возвращаешься после очередной тренировки. Натружено покалывают ладони, налитые мышцы ног и спины делают тебя немного неуклюжим, словно ты не худой, пусть даже и мускулистый подросток, а эдакий силач — тяжеловес.

Но ты выходишь на улицу, и твоя длинная тень с путающимися полами неуклюжего пальто возвращает тебе сознание твоей худосочности.

Мы возвращались домой с моим одноклассником Толей Тесленко, тихим, немного забитым мальчиком, которого я сагитировал записаться в секцию, для того, чтобы не было так скучно возвращаться домой по глухим улочкам Табурищ.

Прямо напротив школы строился новый дом. В узкую щель между ним и каменным забором банка нам предстояло пройти.

Здесь, в перекрестьях бегающих теней, нас поджидали двое. Один взял Толю за руку и отвел в сторону. Другой, пряча руки за спину, и по-бычьи наклонив голову, стал напротив меня.

Я узнал Аниську, как бы ни старался он придать себе солидности.

— Ну, чего, тебе, Аниська, — спросил я, как будто спокойно, но сердце у меня отчаянно заколотилось.

— Сказано тебе, чтоб ты от нее отчепився.

— От кого, от нее? Да говори ты толком, что тебе нужно.

— Тебе лучше знать от кого, от крали своей!

— Идиот, — закричал я ему в лицо, — нет у меня никакой крали. Не было и нет. Запомни это!

— Ну, вот тебе за идиота!» — процедил Аниська и ударил меня кулаком в перчатке в лицо.

Удар получился не сильный, вскользь, но нижняя губа оказалась глубоко рассеченной изнутри, и я почувствовал, как рот наполняется кровью.

И тут произошло то, что я до сих пор вспоминаю со стыдом, хоть знаю, что был совершенно прав тогда.

Позже, когда я не один раз возвращался к этому злополучному вечеру и мог не спеша проанализировать все мысли, которые промелькнули у меня в одно мгновение, я понял, что меня насторожило.

Он был там не один. Слабый, но задиристый щенок. Он провоцировал меня и ждал ответной реакции. Где-то рядом были его сообщники, которые только и ждали начала драки.

Я не знал, кто был с ним, но без сомнения они присутствовали, где-нибудь в соседнем подъезде или за домом.

Но все это я понял только потом, а в тот момент ощутил только холодок по спине. И не то, что бы испугался, а почувствовал опасность.

Я видел, как втянул он голову, ожидая удара, и приготовился к нему. Но я видел и его улыбку, отвратительную подлую ухмылку подсадной утки. Он хорошо знал, что за этим должно было последовать: я должен был броситься на него — и бить: руками, ногами, головой, пока не исчезнет эта ухмылка на его лице и … пока не начнут меня топтать ноги тех, кто затаился сейчас в темном подъезде.

И я знал, что должен был это сделать, но вместо всего этого, я схватил руку, которая только что ударила меня, и, сжав ее, тихо, как будто ничего не произошло, и я не сглатывал кровь, которая сочилась все сильнее, начал говорить, что произошла ошибка, и никакой девушки у меня нет. Ошибка, ошибка.

Я смотрел ему в глаза и видел, как исчезла ухмылка, сменилась недоумением, затем вспыхнула радость — его тоже не будут бить! — и опять недоумение: что же делать дальше?

— Генка, беги! — услышал я голос Толи и увидел, что он стоит поодаль и машет мне рукой. Но я не побежал, потому что у меня закружилась голова, когда я дотронулся языком до раны и почувствовал жгучую боль.

Мы отошли и нас никто не трогал.

— Сильно он тебя? — спросил Толик с состраданием.

— Да нет, не очень, губу только разбил. Кровь идет.

— На, подержи пятак, а то распухнет, — посоветовал он и протянул монету.

Я прижал металлический кругляшок, но он скоро нагрелся и уже не приносил пользы.

— Ну, ничего, мы соберем завтра наших ребят: Кулиша, Шему, Емелю — они им таких насуют, — пригрозил Тесленко, который был, видимо, расстроен не меньше меня.

— А за что это они? — спросил он несколько погодя.

— Да откуда я знаю,