Пересечение Эйнштейна (сборник) - Сэмюэль Дилэни

Воздух наполнился дрожащими фигурами...

Глава 2

Катни, шаркая ногами, шел по направлению к Геенне-3. Голова его была опущена, а мысли заняты лунами.

— Эй, парень!

— А?

Небритый бродяга облокотился на перила, вцепившись в верхнюю планку шелушащимися руками.

— Откуда ты? — глаза бродяги были затуманены.

— С Луны, — ответил Катин.

— Из беленького домика на тенистой улочке, с велосипедом в гараже? У меня был велосипед.

— Мой дом был зеленым, — ответил Катин, — и под надувным куполом. Впрочем, велосипед у меня был.

Бродягу качнуло вперед.

— Ты не знаешь, парень. Ты не знаешь? Следует послушать сумасшедшего, подумал Катин. Они становятся большой редкостью. И надо сделать запись.

— Так давно... Ну, пока! — старик, пошатываясь, побрел по улице.

Катин покачал головой и пошел дальше.

Он был неуклюж и на редкость высок: выше двух метров. Он достиг такого роста к шестнадцати годам, но это его не интересовало никогда. За последующие десять лет он приобрел привычку слегка горбить плечи. Его длинные руки были постоянно засунуты за ремень шортов, а локти при ходьбе все время что-нибудь задевали.

Его мысли снова вернулись к лунам.

Катин, рожденный на Луне, любил луны, всегда жил на них, за исключением того времени, когда уговорил своих родителей, стенографистов в суде созвездия Дракона на Луне, позволить ему обучаться в университете Земля, учебном центре таинственного и загадочного Запада — Гарварде, по-прежнему притягивающем к себе людей богатых, эксцентричных и неординарных. Последние два качества относились к Катину.

Об изменениях, происходящих с земной поверхностью — снижении высоты Гималаев, обводнении Сахары — он знал только по сообщениям. Морозные лишайниковые чащи марсианских полярных шапок, неистовые песчаные реки экватора Красной планеты, меркурианская ночь и меркурианский день — все это было ему известно только по посещениям психорамы.

Но это было отнюдь не то, что Катин знал, что Катин любил.

Луны?

Луны были невелики. Их красота заключается в вариациях подобного. Из Гарварда Катин вернулся на Луну, а оттуда направился на Станцию Фобос, где подключился к куче самописцев, устаревших, с малым объемом памяти компьютеров, ареографов, и стал работать регистратором. Через некоторое время он исследовал Фобос на тракторе, оборудованном источником поляризованного света. Деймос, светлый обломок скалы шириной в десять миль, дрожал в это время над непривычно близким горизонтом. В конце концов, Катин сколотил экспедицию и на Деймос и облазил буквально каждый квадратный фут поверхности этой крошечной луны. Потом побывал на лунах Юпитера: Ио, Европа, Ганимед и Каллисто прошли перед его карими глазами. Луны Сатурна, освещенные рассеянным светом колец, подверглись его исследованию, когда он возвращался со станции приема кораблей, где тогда работал. Он изучал серые кратеры, серые горы, равнины и каньоны днями и ночами, портя свое зрение. Все луны одинаковы?

Если бы Катин очутился на любой из них, структура залегания нефтяных пластов, кристаллическое строение и топография луны позволила бы ему немедленно узнать, где он находится, даже если бы ему завязали глаза. Высокий Катин сразу подмечал мельчайшие особенности каждого ландшафта, а вот особенности мира в целом или отдельного человека он хоть и знал, но не любил. От этой нелюбви он избавлялся двумя способами:

Во-первых, он писал роман — это называлось «внутренним способом».

Записывающий кристалл, подаренный родителями по случаю окончания школы, болтался на цепочке в районе его живота. К настоящему времени он содержал несколько сот тысяч слов заметок, но пока еще не была написана даже первая глава.

Во-вторых, («внешний способ») он выбрал изолированный образ жизни в соответствии со своим образованием и темпераментом и потихоньку все больше и больше отдалялся от фокуса человеческой деятельности, которым была для него Земля. Он окончил курсы киборгов всего месяц назад и на эту луну, крайнюю луну Нептуна, прибыл этим утром.

Его каштановые волосы были шелковисты, нечесаны и достаточно длинны, чтобы в них можно было вцепиться в драке — если только у вас подходящий рост. Руки, засунутые под ремень шортов, машинально мяли плоский живот. Он подошел к тротуару и остановился. Кто-то сидел на изгороди и играл на сенсо-сиринксе.

Несколько зевак смотрели на это.

Цвета распирали воздух, колыхались, словно под свежим бризом, опадали и возникали снова — светлый изумруд, тусклый аметист. Порывы ветра доносили запахи уксуса, снега, океана, имбиря, мака, рома. Осень, океан, имбирь, океан, осень. Океан, океан, опять океанские волны. Цвет вскипал размытой голубизной и падал на лицо Мышонка.

Дюжины две зевак стояло около него. Они щурились и вертели головами. Отсветы дрожали на их веках, ложились на губы, на наморщенные лбы. Какая-то женщина закашлялась, потирая ухо, какой-то мужчина ударил себя по ляжкам.

Катин глянул поверх голов. Кто-то протискивался вперед.

Мышонок поднял голову.

Слепой Дэн, неуверенно ступая, выбрался из толпы, остановился, шагнул вперед, в пламя сиринкса.

— Эй, проходи, не стой...

— Проходи, старик!..

— Не мешай нам смотреть!..

Войдя в самую гущу создаваемых Мышонком образов, Дэн качнулся, голова его мотнулась.

Мышонок засмеялся. Его рука легла на рукоятку проектора. Свет, звук, запах уступили место ярко окрашенному демону, стоящему перед Дэном, блеющему, гримасничающему, хлопающему облезлыми крыльями, меняющими свой свет с каждым взмахом. Голос его звучал как из рупора, третий глаз вращался, а сам он кривлялся, передразнивая Дэна.

Среди зрителей раздался смех.

Цвета вздымались и опадали, послушные пальцам Мышонка. Цыган недобро усмехнулся.

Дэн пошатнулся и взмахнул рукой, пытаясь удержать равновесие. Завопив, демон повернулся к нему задом и нагнулся. Раздался хлопок, и зрители отшатнулись от невыносимой вони.

Катин, который облокотился на забор рядом с Мышонком, почувствовал, как кровь приливает к его щекам.

Демон подпрыгнул.

Катин нагнулся и положил ладонь на индукционную панель. Демон потерял четкость. Мышонок резко поднял голову.

— Эй!

— Не надо этого делать, — произнес Катин, и его большая рука полностью накрыла плечо Мышонка.

— Он же слепой, — возразил Мышонок. — Он не слышит, не чувствует запахов и даже не знает, что тут происходит, — его черные брови нахмурились, но играть он все же перестал.