Блаженный Августин и августинизм в западной и восточной традициях - Коллектив авторов

Донатисты в эпоху св. Августина представляли собой церковный раскол, с которым эффективно боролась светская власть: два переведенных письма св. Августина подчеркивали справедливость этих действий. В письме к Винцентию блж. Августин, в частности, утверждает, что со временем изменил свои воззрения по отношению к донатистам. Сначала он вовсе не сочувствовал применению силы и намеревался действовать исключительно словом, рассуждением и вразумлением, так как боялся, что принудительное обращение только превратит явного еретика в еретика скрытого – т. е. ложного христианина. Изменить свои воззрения его заставили результаты действий власти, объявившей донатизм вне закона. Там, где это имело место, целые города возвращались в общение с Церковью. Таким образом, Августин увидел пользу принуждения. Очевидно, что насилием не привести человека к истинной вере, но, по крайней мере, его можно заставить задуматься – страх наказания вынуждает серьезно пересмотреть то, во что человек верил по обычаю или из конформизма. Принуждение – зло, но оно используется против другого зла – меньшим поражается большее. Вместе с тем всякое насилие недопустимо. Злодеи всегда гонят добрых людей с жесткостью, преследуя цель навредить им, в то время как добрые люди притесняют злодеев со сдержанностью и для их же блага. Между этими двумя ситуациями имеется различие в модальности и целеполагании. В отношении модальности Августин замечает, что государство прибегает к санкциям, так как имеет место нарушение закона, но их санкции, в отличие от деяний злодеев, не должны доходить до пыток или летального исхода. Что касается целеполагания, Августин различает насилие убийцы, для которого не имеет значения, кому и как он причиняет боль, и насилие хирурга, целеполагание которого определяется медицинскими показателями: «…один преследует саму жизнь, другой – опухоль»[317]. Если хирург не вмешается, последует смерть его пациента – это созвучно с другой строкой того же письма: «.лучше любить со строгостью, чем обманывать с мягкостью»[318]. Естественно, аргументы такого рода в XVII в. были убедительны не для всех. Задолго до отмены Нантского эдикта Паскаль, также являясь августинианцем, не соглашался тем не менее со своим учителем по вопросу об использовании силы в религиозной сфере: стремление «привить душе и сердцу веру путем силы и угрозы, водворяет там не веру, а страх»[319]. Еще более обширное опровержение уже после 1684 г. вышло из-под пера Пьера Бейля (Pierre Bayle), брат которого незадолго до этого умер в тюрьме, куда был заключен по обвинению в кальвинизме. Прежде чем прославиться своим «Историческим и критическим словарем»[320] (1695–1697), в 1686–1687 гг. Бейль написал «Философский комментарий на слова Иисуса Христа “Заставь их войти”»[321]. Согласно Бейлю, позиция Августина касательно принуждения в вопросах веры несовместима с Евангелием. Преследования одновременно бесполезны и преступны. Бесполезны, так как они производят только видимость воссоединения. Насилие имеет власть над телом, но не над духом: оно не способствует возникновению новых убеждений, но добивается только внешних проявлений лояльности, т. е. лицемерия. Оно также преступно, потому что подталкивает верующих к измене тому, во что они веруют (ошибаясь или нет в том, во что они веруют), т. е. нарушает свободу совести. Таким образом, XVII в. заканчивается попыткой оспорить политический августинизм, хотя необходимо признать, что те, кто предпринимал эти попытки, находились в меньшинстве как среди протестантов, так и среди католиков.

III. Кроме того, что св. Августин для XVII в. «учитель о Благодати» и безусловный авторитет в вопросах взаимоотношений Церкви и государства, он еще и великий богослов истории, развертывание которой от сотворения мира до Страшного суда отражено в его труде «О Граде Божием». Этот труд был чрезвычайно востребован в XVII в. и, несмотря на чрезвычайный объем, был трижды переведен на французский в период между 1655 и 1675 гг.

Что можно сказать о Провидении, опираясь на произведение великого богослова «О Граде Божием»?

Св. Августин говорит как о свободе человека («человеческая воля – причина человеческих деяний»[322]), так и о Божием всемогуществе. История, несомненно, дело рук человеческих, но в то же время ее течение не избавлено от Божественного действия, так как именно Бог предрасполагает к тем или иным поступкам, если они благие, и судит их, если они злые, при этом «упорядочивая» (ordinatae) всю их совокупность. Что же означает эта «упорядоченность»? Течение времени неизбежно должно завершиться реализацией Божественного замысла, т. е. учреждением Горнего Иерусалима. История – механизм, выявляющий избранных: когда их число достигнет полноты, мир окончит свое существование. Этот Божественный замысел осуществляется непосредственным вмешательством его Автора, Который избирает народ, для того чтобы распространить в нем свое Откровение: исторический процесс – это место если не воспитания, то по крайней мере Божественного восстановления, мерный такт которого св. Августин «отбивает» в своей теории шести веков, замечательно выраженной в первой книги трактата «О книге Бытия против манихеев». Но этот замысел осуществляется также и благодаря непроизвольным деяниям тех, кто, казалось бы, воздвигает препятствия на его пути. Бог, оставляя за человеком свободу, допускает зло, но вместе с тем он извлекает из этого зла наибольшее благо для избранных. «Тот, Кто предусмотрительно распределил каждому свое, умеет надлежащим образом пользоваться не только добрым, но и злым»[323], ведь зло карает отступивших и испытывает добродетель верных, как это было в эпоху гонений Нерона и Домициана. Итак, непреложное провидение управляет меняющимся миропорядком, отдельные нарушения этого процесса опять-таки служат лишь всеобщему упорядочиванию: течение веков как бы образует поэму, где злые исполняют декоративную функцию антитезы[324], или картину, тени которой призваны сделать заметным свет[325].

Как же преломляются представления блж. Августина о Провидении в мысли XVII в.? Есть два автора, чьи труды наиболее явственно маркированы августинианским провиденциализмом, – это Паскаль и Боссюэ. У Паскаля, как и у Августина, время воспринимается как сила уничтожающая и расточающая: течение мгновений уносит все (cuncta rapiuntur) и все течет подобно потоку воды, охваченному водоворотом, сокрушается Августин[326]. А вот что говорит Паскаль: «Это ужасно – чувствовать, как утекает все, чем обладаешь»[327], подразумевая свои дух и тело. Эта жизнь – изгнание в низшее состояние, где остается лишь чаять Горнего Иерусалима, «где все долговечно и ничто не прекращается»[328]. Напротив, как говорит Паскаль в продолжение августиновского комментария на знаменитый 136-й псалом («На реках вавилонских»), история – река вавилонская, которая «течет, изгибается и увлекает за собой» на их погибель «народы Греции, Италии, Лакедемона, Афин, Рима и других» в единый и непрерывный поток бедствий[329]. Грешное человечество в то же время не безнадежно. Бог дарует ему плодотворность, которой «жизнь всего рода человеческого, как и жизнь каждого отдельного человека