Страшный зверь - Фридрих Незнанский

Рассказывая о своих злоключениях, Нелли взяла с Фили честное слово, что он ни словом, ни духом, и ни при каких обстоятельствах не выдаст ее. Филя умел все-таки производить достойное впечатление на женщин, это — безусловно. А между тем месть Краева грозила реальным и нешуточным наказанием, это знали жены и другие родственники всех, без исключения, его жертв. И молчали. А что им оставалось делать? Лезть под топор, который так и оставался вечно нависать над их головами?..

Все это Филя рассказал Турецкому, понимая, что рисковать и жизнью Нелли Александр Борисович тоже, конечно же, не станет, зато атмосфера вокруг дела некоторым образом прояснится.

И в качестве трофея, которым завладел Филипп, помимо устной информации, был блокнот с записями Неделина, типа краткого дневника. В нем муж Нелли помечал свои мысли, интересы, перспективные планы и комментарии к отдельным событиям, среди которых, как заметил Филя, лишь бегло пролистав исписанные странички, были сведения и о погибших коммерсантах. Этот блокнот, вероятно, зная, или догадываясь о его существовании, разыскивал сам Краев с подручными, посетивший после похорон Неделина его дом. Приехали, чтобы высказать вдове свои соболезнования и попутно решить ее финансовые вопросы. Но пока Корней Петрович вкушал «сладкую благодарность» несчастной вдовы, его бандиты в буквальном смысле перевернули вверх ногами весь дом в поисках возможного компромата. Однако так ничего и не нашли, кроме отдельных финансовых документов, которые и забрали с собой. А блокнот Нелли нашла позже и не где-нибудь, а в собственной спальне, под кроватью, куда никто, естественно, не заглядывал. И Краеву, понятное дело, было не до того.

Как там оказался блокнот, Нелли не знала, возможно, муж просто сунул его под подушку, а тот выпал. Но, прочитав несколько страничек, исписанных знакомым, круглым почерком мужа, Нелли пришла в ужас. Там про Корнея такое написано! Узнает, что она смотрела, убьет на месте! Растерзает! Бандитам своим отдаст, как заявил сразу, когда она только сделала попытку сопротивляться, когда он потащил ее в спальню.

Отдавая блокнот Филе, который настоящей, искренней лаской и теплом сердечным обогрел ее озябшую душу, а сильными руками ее скорбящее тело, — ведь несчастные женщины это особо тонко чувствуют, — вдова, в первую очередь, избавлялась от своего постоянного, леденящего душу страха. Она по-прежнему смертельно боялась, что Корней снова явится к ней, а она не выдержит, сознается, и что тогда будет — одному богу известно…

Но Филя поклялся наивной все-таки вдовушке, что никогда и ни при каких обстоятельствах не употребит эти записи во зло прекрасной, хотя и временно несчастной, одинокой, женщине. А потом до самого утра, успокаивал и успокаивал Нелли, чтобы внушить ей твердую уверенность в том, что в ее жизни все еще образуется…

Затем трубку взял Николай. Он, в свою очередь, прочитал написанное, как сам прокомментировал, дрожащей рукой, некое подобие «явки с повинной» или «чистосердечного признания», которое просто не мог не написать под влиянием его настойчивой просьбы Никифор Иванович Шевлаков, нотариус 52-й нотариальной конторы, пожилой и трусливый человечек, имевший семью и небольшую дачку в пригороде. Наверное, еще и небольшой счет в банке — за особые заслуги. Нотариус все темнил, ссылался на плохую память, на несчастную семью, в которой он — единственный кормилец. Но безжалостный, холодный и противный, как осьминог, Щербак не хотел принимать такие объяснения. И тогда у Шевлакова, неожиданно даже для него самого, проснулась совесть. И он заторопился изложить то немногое, что успел вспомнить. А, возможно, у него настал момент истины, то есть экстренного выбора, который и вынудил его поделиться своими фактами и наблюдениями. Но при этом он не забыл предварительно взять с Николая, как и вдова — с Фили, честное слово о «неразглашении» только одному ему ведомых данных об интересующем господина сыщика субъекте. Впрочем, Николай, как и Филипп, охотно дал такое слово, ибо тоже не собирался использовать информацию во зло «источнику» и его семье.

Другое дело, как он добился такого искреннего признания, но это уже — детали сыскной работы, у каждого ведь свой метод проникновения в человеческую душу… Турецкий и не стал расспрашивать, веря на слово, что у Щербака с нотариусом обошлось без особых обострений. Разумеется, не совсем так просто, легко и приятно, как у Фили, или как он сам рассказывал, но абсолютно без членовредительства. Индивидуальный подход, вот и весь секрет…

А телепередачу Николай прокомментировал следующим образом. К ее началу он успел вернуться из аэропорта в гостиницу, передав обеих женщин, что называется, с рук на руки Турецкому, от которого и узнал о вечернем выпуске новостей. Большой телевизор, стоявший в холле этажа, никакого интереса ни у проживающих в гостинице, ни у обслуживающего персонала не вызвал. Сам же Николай, знакомый с материалом, мог сделать вывод о том, что бомбочка все же рванула. Насколько сильно, покажут ближайшие два-три дня. Особенно живо прозвучал комментарий Александра Борисовича к вопросу о том, почему он улетает, якобы не закончив расследования. Вот тут и прозвучал взрыв. Получилось живо, как в настоящем кино: Турецкий ответил, что спасает свидетелей от расправы. А потом, в качестве иллюстрации сказанного им только что, пошла магнитофонная запись текста Краева относительно того, что конкретно ожидает вдову следователя Ванюшина, которого только что предали земле на центральном городском кладбище, когда она вынуждена будет пообщаться с местной беспринципной братвой.

А дальше получилось еще «шикарнее».

Что касается исполнителей двойного убийства, сказал в камеру Турецкий, то с ними, вероятно, уже решил вопрос сам заказчик. И Краев, и его адвокат господин Воропаев час назад сообщил, что исполнители, нечетко выполнившие задание хозяина, теперь никому не нужны, а об окончательном решении их судеб Турецкий узнает по телефону отдельно. И тут же, что называется, в реальном времени, прямо перед телевизионной камерой, мобильник Турецкого «сыграл» несколько тактов из Моцарта. Александр Борисович выслушал голос человека, который был ему не знаком, а звонивший, естественно, не представился, что на пустыре, в районе Серебряковского проезда, для прокуратуры оставлены два трупа, и при них — то самое оружие, из которого были убиты Неделин и Ванюшин. По данному факту, как тут же прокомментировал для телезрителей это совершенно невероятное по своей наглости известие разгневанный прокурор Махотин, будет немедленно возбуждено уголовное дело. И на место преступления тут же отправится оперативно-следственная бригада.

Как говорится, все остальные комментарии были излишними. Адвоката Воропаева в городе хорошо знали, о чем и заявил следом прокурор. И это оказались действительно наиболее сильные моменты в репортаже.

О реакции фигурантов, естественно, никто еще не знает, но первые «ласточки» появятся уже сегодня, — был уверен Щербак. Остается немного подождать. Впрочем, Саня может сам позвонить прокурору Махоткину и узнать последние новости и «отклики» властей. Но, может быть, это лучше сделать все-таки Меркулову. С высоты его положения такой звонок будет очень уместен.

Александр Борисович тоже так подумал, но ему очень не хотелось отвечать на нелепые вопросы Кости о том, куда он поехал и где ночевал, вернувшись еще вчера из командировки? Наверняка ведь тот позвонил Ирке, чтобы получить последние известия от самого Сани. Конечно, не «продал» друга, узнав от жены Турецкого, что ее муж еще не прилетел, но «скрипеть», уничижительно морщиться и старчески брюзжать, — уж это за ним не задержится.

Ну а, в общем, ничего больше и не остается, как позвонить супруге из «аэропорта Домодедово». Ситуация в данном случае «работала» против того, чтобы Александр Борисович с прежним творческим напряжением продолжал исполнять свою подвижническую миссию, исчерпывая до донышка собственные силы и возможности. Валя должна его понять, она умная и благодарная женщина. А что у нее с мамой некоторые разногласия по ряду чисто этических моментов, так на то они и родители, чтоб до самых последних минут собственной жизни учить взрослых детей уму-разуму…

Но когда он уже вышел на лестничную площадку, Валя, провожавшая его, вдруг почему-то смутилась, как невинная девушка, потом невольная улыбка тронула ее губы, и она протянула Турецкому два ключа на колечке.

— Это — запасные, от двери. Катюшка оставила, когда улетала. На всякий случай, Саша, ладно?

Что означало «ладно», было понятно. Это уже не просто вежливое приглашение на чай. Она ему вручила и определенные права на себя, надеясь, что он ими обязательно воспользуется. А почему? «А потому, Турецкий, — мысленно объяснил он себе, — что у нее теперь, кроме тебя, никого нет, и ты абсолютно ничем не рискуешь, неожиданно и без приглашения явившись к ней в любое время дня и ночи. Вот так, Александр Борисович. Представляешь, какое тебе оказано доверие, и какая на тебя ложится ответственность, черт возьми!»…