Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России - Вадим Кожинов

Сегодня, как представляется, более важен, более насущен вопрос о том, как и ради чего совершались перевороты 1917 года.

Основные политические партии, действовавшие на политической арене в том году, — кадеты и примыкавшие к ним «прогрессисты», эсеры, меньшевики и большевики — были (несмотря на все их различия), по сути дела, «западническими». Правда, кадеты и прогрессисты брали за образец Запад как таковой, употребляя традиционное определение «буржуазный», эсеры и меньшевики — западную «социал-демократию», которая, по словам эсера Керенского, уже представляла тогда «могучую политическую силу», а большевики, как это ни парадоксально, возлагали надежды на будущий Запад, в котором-де окрепнут и победят радикально-марксистские партии.

Как известно, в начале 1918 года РСДРП(б) была переименована в РКП(б), чтобы напрочь отделиться от «социал-демократии», а в начале 1919-го, после радикальных революций в Германии и Венгрии, был создан Коммунистический Интернационал, в который вошли соответствующие партии многих стран мира.

Но пойдем по порядку. Решающую роль в Февральском перевороте сыграли кадеты и примыкавшие к ним прогрессисты, к которым и принадлежали 7 из 10 человек, составивших образованное 2(15) марта первое новое правительство. В обстоятельном исследовании Н. Г. Думовой «Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральской революции» (М., 1988) показано, что эта партия «рассчитывала осуществить свою идею «вестернизации» России» (то есть превращения ее в подобие Запада), но что «даже буржуазные историки признают ныне непригодность этой программы для развития России». «В русских условиях западный образец неприменим», — пишет американский историк Т. фон Лауэ… К тому же выводу пришел и английский историк Э. Карр: «Капитализм западного типа… не мог развиваться на русской почве. Тем самым политика Ленина явилась единственно приемлемой для России…» (указ. изд., с. 134).

Последнее суждение, хотя оно принадлежит действительно серьезному английскому историку, все же весьма неточно. Во-первых, «кадетское» правительство было отрешено от власти уже в начале июля 1917 года, и вовсе не партией Ленина, а эсерами и меньшевиками во главе с Керенским, который 8 июля стал председателем Совета министров. Большевики к тому времени еще не играли действительно существенной роли в политике; так, возглавленная ими 4 июля антиправительственная демонстрация была быстро разогнана, а сам Ленин вынужден был надолго «уйти в подполье».

Причина указанной неточности историка в том, что ранее и «антисоветская», и равным образом «советская» историография, искажая реальность, приписывала весь ход событий после Февральского переворота воле большевиков. Антисоветские историки стремились тем самым обвинить большевиков в срыве того будто бы плодотворного развития России, которое началось с приходом к власти кадетов, а советские — преувеличить роль партии Ленина (ради этого утверждалось даже, будто большевики играли существеннейшую роль уже и в Феврале, то есть в свержении монархии, хотя на самом деле их роль была тогда совершенно незначительной).

Во-вторых, нет оснований считать, что «политика Ленина явилась приемлемой для России». В течение пяти лет до утверждения нэпа (новой экономической политики), которая, по определению самого Ленина, была «отступлением» от предшествующей большевистской политики, продолжались мощные бунты и восстания; правда, они начались еще при власти Керенского и к октябрю 1917 года охватывали, как точно подсчитано, более 90 % российских уездов, а к тому же солдаты Временного правительства нередко отказывались их подавлять.

«Переделка» России по образцам западной социал-демократии (как и буржуазной демократии) была заведомо утопическим предприятием, и к октябрю власть Керенского потеряла всякую силу, в результате чего страна погрузилась в хаос на фоне продолжения военных действий против Германии.

Захватив власть, большевики стали создавать диктаторский режим, в сравнении с которым предшествующее самодержавие было поистине либеральной властью. Одним из важных компонентов этой диктатуры были воинские части из иностранцев: «латышские стрелки», разного рода «интернациональные формирования», в том числе даже китайские, состоявшие из людей, до 1917 года приехавших на заработки, военнопленных и т. п. Всего иностранцев в России к тому времени насчитывалось 5,5 миллиона.

Разумеется, ничего «хорошего» во всем этом нет, но при том состоянии, в котором страна оказалась за период с февраля по октябрь, создание крайне жесткого и просто жестокого режима было, без сомнения, единственным способом восстановить государственную власть и по вертикали, и по горизонтали (то есть сохранить, насколько возможно, территорию России).

Я определил кадетскую и меньшевистско-эсеров-скую программы перестройки России как чисто утопические; ныне же множество авторов называет реализованной утопией СССР, странно не замечая очевидной несерьезности своего тезиса, ибо слово «утопия» обозначает феномен, которого нет и не может быть на земле, а ведь СССР в течение нескольких десятилетий являл собой одну из двух великих держав мира!..

Действительно утопической, подобно кадетской и эсеро-меньшевистской, была первоначальная большевистская программа, основывавшаяся на том, что в близком будущем свершится мировая или хотя бы общеевропейская пролетарская революция; большевики в массе своей рассматривали себя как «передовой отряд» такой революции, который обретет прочное положение только после ее победы. И «отступление» в форме нэпа стало неизбежным после осознания утопичности победы мирового пролетариата.

К середине 1920-х годов был утвержден курс на «социализм в одной стране», а к середине 1930-х начался поворот к патриотизму (хотя еще не столь давно слово «патриот» означало врага революции). Об этих кардинальных изменениях политически-идеологического курса ныне часто говорится как о выражении личной воли Сталина. Но так думают люди, которые до сего дня не смогли освободиться от «культового» истолкования хода истории и только поменяли знак «плюс» на «минус», осуждая то, что ранее превозносилось.

Кстати сказать, тезис о «социализме в одной стране» первым выдвинул и обосновал вовсе не Сталин, а его будущий противник Бухарин, и эта смена курса, как и позднейшее «воскрешение» патриотизма, была порождена естественным и в сущности неизбежным ходом самой истории; после катаклизма революции бытие страны в той или иной мере возвращалось, как говорится, на круги своя. И во второй половине 1930-х годов большевики левацкого толка с полном основанием говорили об определенной «реставрации» в стране дореволюционных порядков.

А в наше время последовательный «антикоммунист» Михаил Назаров пишет об СССР: «Необходимо увидеть в национал-большевизме патриотизм, в покорности угнетению терпеливость и жертвенность, в ханжестве целомудрие и нравственный консерватизм, в коллективизме соборность и даже в просоциалистических симпатиях стремление к справедливости и антибуржуазность как отказ от преобладания материальных целей в жизни».

Из этого текста ясно, что Михаил Викторович считает советское бытие извращенной, искаженной формой дореволюционного российского бытия. Но, во-первых, далеко не все и в том прежнем бытии соответствовало критериям истинного патриотизма, целомудрия, соборности и т. д., а во-вторых, пережитый страной начиная с февраля 1917 года революционный катаклизм и не мог не привести к извращениям.

При беспристрастном (не «прокоммунистическом», но и не «антикоммунистическом») осмыслении жизни СССР, который образовался уже во время нэпа, в конце 1922 года (и был разрушен в конце 1991-го), нельзя не прийти к выводу, что эта жизнь при всех ее тяжелейших и даже жесточайших противоречиях являла собой продолжение исторической жизни России, и, скажем, великая победа 1945 года была победой той же страны, того же народа, который победил в 1812 году.

О причинах крушения СССР в 1991 году подробно говорится в моем сочинении, главы которого опубликованы в № 5 и № 7 «Нашего современника» за этот (2000-й. — Прим. ред.) год. Здесь же речь пойдет о том «западническом» курсе, которому новая власть так или иначе следовала.

Многие авторы утверждали и утверждают, что в 1991–1992 годах свершился переворот, по сути дела подобный тому, который имел место в феврале 1917 года. Но это сопоставление безосновательно уже хотя бы потому, что после Февральского переворота к власти пришли люди, находившиеся в более или менее радикальной оппозиции к прежней власти; достаточно сообщить, что из 33 человек, побывавших членами Временного правительства с февраля по октябрь, 15 (включая таких известных, как Милюков и Керенский), то есть более трети, до 1917 года побывали в тюрьмах и ссылках по политическим обвинениям. О большевиках и говорить не приходится: из 29 членов и кандидатов в члены их ЦК, избранного в августе 1917 года, 25 находились до февраля в ссылке или в эмиграции.