Рассказы веера - Людмила Третьякова

За шесть лет до своей смерти Варвара Петровна разделила все свое движимое и недвижимое имущество между двумя сыновьями, не обидев никого из них и сделав каждого исключительно состоятельным человеком.

Если мать Варвары Петровны провела свою молодость в Париже, то и она сама на склоне лет осела там. Те, кто видел графиню уже пожилой в ее парижской квартире, вспоминали обилие икон и русский самовар, стоявший на обеденном столе.

Сыновья Варвары Петровны, Петр и Андрей Павловичи, оба генералы, достойно служили Отечеству. В шуваловском парке уже подрастало новое графское поколение: дом, построенный когда-то Полье, заменил внушительный каменный дворец, существующий и по сию пору.

...Есть в старом шуваловском парке еще один памятник прошлого, о котором хочется сказать особо. Это церковь, которая тому, кто впервые попал сюда, поначалу покажется видением, чудом.

Среди зарослей и бурелома, среди тишины и безлюдья стоит она на холме и кажется светящейся благодаря розоватому оттенку камня, из которого выложена. Удивительное, ни на одно из православных культовых сооружений не похожее здание!

Проект церкви святых апостолов Петра и Павла Варвара Петровна заказала Александру Брюллову, с которым была дружна всю жизнь. Очевидно, по ее просьбе тот решил придать своему творению черты церквей Западной Европы – в память графа Полье, чей склеп находился в основании холма – месте будущего строительства.

Сыновья Варвары Петровны выросли вполне достойными людьми, с прекрасной внешностью, положением в обществе и большим состоянием. Но все эти дарованные судьбой блага не поубавили в них молодого эгоизма: оба не одобряли попыток матери обрести счастье в замужестве. Особенно они возмутились, когда она собралась под венец в третий раз. О.С. Павлищева, сестра Пушкина, писала по этому поводу: «Полье... выходит наконец заму ж за итальянца – не графа, но очень богатого, Бутера... Ее сын так этим удручен, что уехал на Кавказ и поступил в армию». Но и третье замужество Варвары Петровны было недолгим. На портрете она вновь в траурном платье.

Как положено, Варвара Петровна обратилась за разрешением на строительство в консисторию. Любопытная деталь: ее прошение удовлетворили, но поставили условие – между могилой Полье, как иноверца, и возводимым православным храмом должно сохраняться оговоренное расстояние. Не приходится сомневаться, что это было выполнено.

Здание церкви, чрезвычайно трудоемкое, возводили пятнадцать лет. По воспоминаниям, даже холм был засажен растительностью, которая создавала совершенно необыкновенную цветовую гамму, особенно осенью.

В наши дни, конечно, все выглядит намного проще, но нельзя не изумиться самому факту восстановления и содержания в безупречном порядке уникального здания. Церковь и сегодня выполняет свою главную и сокровенную миссию, как всякий русский храм. С каким-то особым чувством читаешь выставленное в витрине у входа пояснение:

«Церковь святых апостолов Петра и Павла – это памятник, который воздвигнут женской Любовью и безграничной Скорбью над могилой самого дорогого, самого близкого человека».

...Склеп Адольфа Полье сохранился, правда, с утратами: была, вероятно, разбита или украдена беломраморная фигура плакальщицы, исчезли двойные двери. Таким образом, гробница оказалась открыта настежь. И никто так и не разгадал загадку, о которой в описаниях шуваловской усадьбы сказано: «Непонятно, что сталось с прахом бедного Адольфа: могила пуста и на удивление чиста...» Сама графиня скончалась в 1870 году в возрасте 74 лет и была похоронена в усыпальнице Шуваловых в Висбадене.

Чем в наш век можно удивить человека? Чем вызвать оторопь и восторг? Но именно тот, кто не испугается безлюдья и мрачного сумрака шуваловского парка, увидит чудо – храм святых Петра и Павла. Он ни на что не похож. Возле него надо постоять в тишине, в одиночестве, не отвлекаясь и не торопясь. И тогда легко почувствовать, что оно рядом – то прошлое, которое мы привычно называем далеким и невозвратным.

Никем не был отмечен тот день, когда Варвара Петровна навсегда покинула Россию, Петербург и шуваловский парк. И уж подавно никто не знает, что именно она увезла с собой отсюда, где все напоминало о ее коротком счастье, о той любви, которая посылается нам в жизни только один раз.

«Мы с тобой никогда не расстанемся...» Но кто принимает всерьез подобные обещания? Кто, наконец, верит одинокому женскому голосу?

Глава II. НАСЛЕДСТВО КАНЦЛЕРА, или КОГДА ЦВЕТУТ КАМЕЛИИ

1. «Алмаз в коре»

Каждую субботу, в послеобеденное время, из своего дома в Петербурге выходил плотный коренастый человек в синем сюртуке и круглой, надвинутой на лоб шляпе. В кармане у него всегда лежало сто рублей – деньги весьма приличные во времена Екатерины II.

Направлялся этот человек отнюдь не в сторону парадной части города, а как раз наоборот – в портовые кварталы с хаотичным переплетением серых, безобразно захламленных улочек, тупичков, закоулков, куда только смельчак рискнул бы сунуться.

Да и что за радость оказаться в этом обиталище грубого трудового народа, разного рода подозрительных личностей, что терлись здесь днем и ночью, скрываясь от стражей порядка. И тем более надо быть уж очень большим любителем острых ощущений, чтобы наведываться к здешним жрицам любви, в их неприглядные внешне, но внутри довольно уютные, даже не без нарядности заведения.

Немалое расстояние толстячок в синем сюртуке одолевал довольно быстро. Среди множества входов в плотно притиснутые друг к другу строения он с уверенностью завсегдатая находил нужную дверь.

«Какое счастье – вы снова у нас! – всплескивала руками, встречая посетителя, дебелая хозяйка в рыжем парике. – А что же прошлая суббота? Мои крошки едва не заболели от расстройства: где да где мсье Александр?»

«Дела, мадам, дела проклятые. Куда от них деться?» – отвечал улыбаясь толстячок и с облегчением снимал шляпу.

Из-за бархатной портьеры, закрывавшей вход в большую гостиную, уставленную креслами и диванчиками, тут же показывались женские головки. Горели подведенные глазки, зазывно выпирали из тугих лифов оголенные плечи и груди.

«Ах вы, мои милые!» – с чувством произносил гость, раскидывая руки и словно желая обнять всех разом.

Господин в синем сюртуке был здесь своим человеком. Правда, и девицы, и содержательница «непристойного» дома едва ли доподлинно знали, кто он. И все же эти видавшие виды женщины могли составить кое-какое представление о нем хотя бы по качеству материи сюртука и тонкости белья, по прелестному звуку его часов, отбивавших быстротечное время наслаждений, по блеску камушков в пряжках его туфель, что по-сорочьи завораживает женский взгляд, – впрочем, можно ли было предположить, что это настоящие бриллианты?

Главное, мсье Александр отличался щедростью и неподдельно добрым отношением к девицам, торговавшим собой ради не столь уж жирного куска.

Этот, видимо, образованный господин снисходил до разговоров с ними о том о сем. Он сочувствовал историям, которые здешние обитательницы рассказывали про себя и про обстоятельства, которые толкнули их в пучину греха.

Эльзу, например, обманул жених-шкипер, привезя ее сюда из Киля венчаться в немецкой кирхе. Но по прибытии в российские пределы он, вспомнив о родительских протестах относительно их свадьбы, бросил ее и уплыл ночью на своей шхуне. София с лицом чухонской крестьянки уверяла, что она внебрачная дочь знатного польского шляхтича, и называла звонкую фамилию. Еще одна объявляла себя жертвой злой мачехи, оклеветавшей ее перед графом-отцом, и, всхлипнув, показывала на пальце колечко, подаренное батюшкой к шестнадцатилетию.

Мсье Александр всему верил или делал вид, что верил, сокрушался, ахал, сочувствовал до того, что иной раз промокал душистым платком миленькие глазки и вкладывал в ручку плакальщице приличную ассигнацию. И был, разумеется, развлечен и ублажен во всех своих мужских потребностях настолько, что в конце концов от полноты чувств затягивал слабым тенорком какую-нибудь с детства памятную песню, а «жрицы любви» более или менее складно подтягивали.

Возвращался к себе в Почтовый переулок наш путешественник полночь-заполночь, пребывая в прекрасном расположении духа и, разумеется, без ста рублей в кармане. Уличные сторожа бдительным взглядом провожали запоздалого путника.

Однако стоило ему подойти к парадному входу своего дома, как массивная дверь тут же отворялась. Недремлющий дворецкий каким-то образом умел угадывать приближение хозяина и тут же являлся в его личные комнаты с кувшином холодной воды.