Томный дух болотного зверя - Роман Яньшин

— Андрюш, подожди секундочку, — вставил реплику Ананьев. — Ты говоришь об ожидании… чего?

— Принятия меня в члены, — продолжал Андрей, — той организации, в которую ходит папа. Отец плясал от восторга. По его мнению, я должен был не просто служить там, как он, а мне надо было посвятить свою жизнь религии. Самое плохое, что он меня об этом никогда не спрашивал, хочу ли я посвящать жизнь религии или нет.

Парень замолчал.

— А дальше? — задал стимулирующий вопрос Ананьев.

— Дальше было хуже. Отец спросил меня, чувствую ли я, как благоволит ко мне судьба. Я ответил, что нет. Сначала он вроде принял это за шутку и всего лишь пожурил меня: мол, не хорошо в такие годы веру терять, вера — не девка, другую не найдешь. А я тогда не выдержал и сказал ему все. Где они, говорю, девки-то? У меня и времени не было с ними встречаться. С детства жил, как в монастыре. Не хочу больше, — крикнул, — этого монашества. Хочу, как все мои знакомые, джинсы носить, а не бесформенные штаны, друзей домой приглашать, компьютер с ди-ви-ди ромом хочу, а не культ-походы в музеи. Он тогда аж в лице переменился и посерел весь. Вон! Заорал. Катись, мол, ублюдок, дармоед. Пришлось уйти. Пошел, помню, тогда в сарай, взял мотоцикл, пока отец не увидел. Спасибо маме, она знала, что мне очень хочется мотоцикл, и что я даже тайком права получил. Месяц назад у меня был день рождения, и она подарила мне ключи. Сначала я не понял, ведь на курсах водил мотоцикл, который ногой заводился. А это была подержанная, очень подержанная, но «Ямаха», со стартером, прямо как у машины. Мама, наверное, целый год собирала на нее, отец уж точно денег не добавил. Сел я на мотоцикл и захотелось мне уехать. Далеко-далеко, куда-нибудь на дальний восток, где меня никто не знает… Поехал и через пару кварталов встретил, точнее увидел, бывшего одноклассника — Женьку, с которым этим летом школу заканчивали и остановился возле него. Не сказать, что мы друзья, но хорошие знакомые, — точно. Он спросил, чего я такой кислый, а когда услышал мое объяснение, сразу предложил съездить на рыбалку, с ночевкой. Я согласился, — мой мотоцикл и бензин, его — экипировка и продукты. Мы поехали к его дому. Он все хвалил, как у моего мотоцикла глушители тихо работают. Дальше, я должен был подняться к нему на 7-ой этаж, достать из стенного шкафа палатку и снести ее вниз, а он захватывал все остальное — удочки, наживку, хлеб, спички, котелок, еще что-то. Женька записку оставил для родителей, где будет, я тоже маме позвонил с его домашнего, объяснил куда отправляюсь и почему. Она, конечно, нашей ссоре с отцом и грядущим впереди скандалам не обрадовалась, но поняла — выхода нет, придется меня отпустить, иначе только хуже будет. Спускаемся, а Женька и говорит: поехал кто-то, по улице, на мотоцикле, глушаки тихо работают, прямо как на твоей «Ямахе». Вышли из подъезда, а мотоцикла нет, видно это мои глушаки и были…

— Ты случайно оставил ключи в замке зажигания?

— Нет, видно этому человеку ключи не понадобились. Я так и бросил вещи на тротуар. Мне показалось, что вместе с мотоциклом кто-то украл мою свободу…

Андрей взглянул на Ананьева, как бы ища поддержки.

— Я понимаю тебя, — отозвался Ананьев.

— Маму жалко, — парнишка закусил губу. — Не думал я, что она так рано с работы вернется. Ведь мама диспетчером в такси работает. Сегодня должна была ночь дежурить. Видно, опять какая-нибудь сменщица упросила ее отдать полсмены, чтобы потом наоборот поменяться. Они часто так делают — у кого ребенок болеет, у кого еще чего стрясется. Мама никогда никому не отказывала, она такая добрая.

От переживаний и разговора Андрей явно устал.

— Все понятно Андрюша, — проговорил Ананьев. — Теперь все ясно. Поспи, тебе необходимо отдохнуть.

Андрей закрыл глаза.

— Спасибо Борис Михайлович, — сказал он. — Мне очень хотелось сейчас выговориться, только было некому.

Тело Андрея обмякло и на мгновенье Ананьеву показалось, что парнишка умер. Лишь наклонившись вперед, он смог различить, что тот дышит.

Ананьев осторожно, почти на цыпочках вышел из комнаты, увлекая за собой девушку в куртке с нашивкой.

В прихожей он жестом подозвал к себе милиционера и врача.

— Вы дали ему успокоительное? — спросил он доктора. — Пусть за ним кто-то последит.

Врач кивнул и сделал знак медсестре, та быстро скользнула в комнату.

— Все просто и обыденно, — продолжал Ананьев. — Парнишка перенес сильный стресс, вызванный его личными неприятностями, который и стал причиной попытки самоубийства. Прошу принять к сведению, сержант.

— Стресс? — переспросил милиционер.

— Стресс, так и запишите в протоколе, — почти, что по слогам проговорил Ананьев. — Остальное вам сообщит ваша сотрудница из психологической службы. Она слышала весь разговор.

Женщина на банкетке, — мать Андрея, перестала выть и теперь всего на всего плакала, расспрашивая врача о том, насколько серьезно пострадал сын, в какую больницу они его сейчас повезут, и, утверждая, что она поедет с ними.

— Если позволите, я бы хотел удалиться. Похоже, больше ничем не могу быть здесь полезен.

— Да, да, — согласился милиционер, отступая в сторону и пропуская Ананьева. — Благодарим вас за помощь.

Выйдя от соседей на лестничную площадку, Ананьев ощутил, что от всего только что произошедшего сильно перенервничал. В последнее время, если такое случалось, он снимал нервное напряжение крепким чаем. Но домой сейчас не хотелось, вернее, хотелось, а вот заходить туда желания не было. Наверняка, встревоженная ночным звонком в дверь и его отсутствием, жена, встала и теперь сидит в полутемной комнате, ожидая объяснений происходящему.

Ставшее пошаливать в последнее время сердце сейчас вроде не беспокоило, поэтому Ананьев решил покурить. Сигареты остались дома, в дипломате, там же покоилась и зажигалка. Борис Михайлович вздохнул и пошарил по карманам пиджака. Велика же была его радость, когда он обнаружил две десятки и еще четыре рубля. Какая-то ностальгия захлестнула его. Собственно, это была даже не ностальгия, а, скорее, чувство «дежа-вю». Как будто с ним уже когда-то такое случалось. Когда-то давным — давно, во времена студенческой юности. Тогда он жил здесь в общежитии и зачастую бегал, ну не ночью, конечно, в те времена ночью практически все было закрыто, а днем, то за разливным «Жигулевским», то за папиросами «Беломорканал». Беломорканал — шутили они в те дни у себя в группе, — затянулся и упал.

Возле подъезда стоял милицейский «бобик». Передние двери были открыты и через них хорошо просматривались две фигуры, одетые в милицейскую форму и освещенные мерцанием приборной панели.

Чуть поодаль, заехав двумя колесами на тротуар, притулилась «Газель» скорой помощи. Шофер что-то проверял у нее под капотом, включив тусклую «переноску».

Ананьев зашел за угол дома и очутился возле круглосуточного магазинчика. Он открыл дверь, и над его головой весело зазвенели колокольчики, возвестившие о приходе покупателя.

Беломорканал — затянулся и упал. Он тоже присутствовал на витрине табачной продукции, но Ананьев взял пачку облегченного «Бонда» и дешевую китайскую зажигалку.

При выходе из магазинчика колокольчики опять пропели ему свою короткую, задорную песенку.

— Эй, мужик, мужик! — подлетел к нему бомжеватого вида человек, одетый в грязную рубашку и еще более грязные брюки. — Не нужны часы, электронные, с кар… кар… кулятором? Всего за полтинник.

— Мне нет, но вон там, за углом, — Ананьев ткнул пальцем в направлении, откуда пришел сам, — в машине сидят ребята, кажется, в серых костюмах, им часы… особенно краденные …да еще с каркулятором о-о-очень нужны.

Человек в грязной одежде остался стоять возле магазина, то ли переваривая сказанное ему, то ли поджидая другого, кому можно будет предложить часы, а Ананьев зашагал к себе домой.

Когда он подошел к подъезду, скорой уже не было, осталась лишь милицейская машина.

Ананьев закурил сигарету и сделал несколько глубоких затяжек. Ему хотелось покурить подольше, но вдруг появившаяся тяжесть в груди заставила выбросить окурок и нажать кнопку лифта.

Потом Ананьев долго сосал валидол, сидя у себя на кухне. Жена, слава богу, продолжала спать. Ему было искренне жаль парнишку, так глупо сделавшего себя калекой. Однако даже эта трагедия отступала на второй план. Сегодняшняя ночь оказалась тяжелой, но, судя по тому, что изучал Купер, предстоящая ночь обещала не меньшее испытание его психике.

Ананьеву на миг представились те красные, с расширенными зрачками глаза. Мертвенно — бледное юношеское лицо выражало сильный испуг, губы шевелились, а рассеченная надвое безобразным шрамом от веревки шея двигалась.

«Ты станешь жертвой, — шептали губы, — Вместе с остальными».

Какой жертвой, какими остальными?! Ананьев встрепенулся. Что за бредятина? Ему явно нужен был отдых.