«Журавли» и «цапли». Повести и рассказы - Василий Голышкин

Первыми на решительный штурм поднимаются «журавли». Значит, радуюсь я, все в порядке, разведка засекла пулеметы и сообщила данные командирам отрядов. Теперь каждый из них знает, какого направления держаться.

Увы, я рано радовался. Ничего она не засекла, разведка «журавлей». Просто Спартак махнул на нее рукой и, подгоняемый нетерпением первым взять высоту, поднял юнармейцев в атаку…

Взяли… Первыми… Но что это? Почему пулеметы продолжают строчить? Почему юнармейцы, как слепые котята, тычутся по высоте вместо того, чтобы всем до единого сосредоточиться возле своих пулеметов и тем прекратить огонь? Да потому, что они никак не могут найти «своих» пулеметов. Вот и мечутся от одного к другому.

А «цапли»? Как дела у них? По веселому покашливанию Орла догадываюсь: хорошо! И тут же убеждаюсь в этом, переведя бинокль на восточный склон Безымянной высоты. «Цапли» начали штурм высоты позже «журавлей», а закончили раньше, потому что штурмовали не наобум, а пользуясь достоверными данными разведки. То есть каждый отряд, штурмуя высоту, знал направление своего главного удара и вышел точно на свой пулемет.

Огонь на восточном склоне затих. Чуть позже затих он и на западном. В небо взлетела сигнальная ракета — отбой операции «Пулеметы». Юнармейцы, в ссадинах и царапинах, в грязи с ног до головы, разукрашенные пыльцой всех луговых цветов, злые и веселые, шагнули на гребень высоты и замерли, пожирая друг друга глазами.

«Ну, чья взяла?» — читалось в этих глазах. Они думали — все, игре конец и мечтали об одном: водрузить поскорее на мачтах вымпелы победы и завалиться отдыхать на траве-мураве, задрав усталые ноги выше головы. Но они и виду не подали, что изнемогают от усталости, когда узнали, что с отдыхом придется повременить. Перед тем как водрузить вымпелы, надо было еще преодолеть проволочное заграждение, снять мины и сбить воздушные шары на «мачтах победы».

Началось. Первыми «на дело» пошли саперы. Вот и проволока — простая, не колючая, один взмах ножниц и… «Осторожно», — хочется крикнуть мне, но саперы помнят об этом. Стараются действовать так, чтобы не потревожить колокольчики, а их вон сколько на проволоке. Зазвонят — записывай штрафное очко.

По донесениям посредников на высоте, я знаю — первыми идут саперы «цапель». У «журавлей» колокольчики звонят дважды.

Но вот проходы проделаны, и саперы уступают место минерам. Здесь спотыкаются «цапли». Мина в их руках «вспыхивает» раз и другой. А каждая вспышка лампочки от карманного фонарика означает взрыв. У минеров-«журавлей» дело обходится без взрывов.

Последнее испытание.

Восемь разноцветных шаров маячат на мачтах, по четыре на каждой. Восемь стрелков — по четыре возле каждой мачты — целятся в них из малокалиберных винтовок.

— Пли!

Гремят восемь выстрелов, и… восемь пуль «летят в соседний колхоз за молоком»…

— Пли! — И «журавли» поражают сразу две цели, «цапли» — ни одной.

Последняя попытка (их всего три).

«Журавли», фасоня, оставляют на огневом рубеже только двух стрелков. Это командир Спартак и комиссар Нина. Я мысленно грожу Спартаку кулаком и иронизирую: «Задавака, зазнайка, воображала, не мог оставить всех четверых. А вдруг промах?..»

Орел тоже волнуется. Он так и сросся с биноклем и не спускает глаз с Юлькиных стрелков во главе с Юлькой.

Залп — и вздох облегчения вырывается у нас из груди. Ни на одной мачте ни одного шара.

— Ура? — тихонько спрашивает Орел, снимает фуражку и ладонью вытирает вспотевшую лысину.

— Ура! — тихонько отвечаю я, с легкой печалью глядя на Орла. Вот и окончились наши заботы. А с тем, к чему привык, всегда грустно расставаться.

Над Безымянной высотой на мачтах вспыхивают в лучах полуденного солнца два вымпела с «гербами» — позывными «журавлей» и «цапель». И в ту же минуту в небе загорается дюжина красных ракет — прощальный салют посредников военно-спортивной игры «Зарница». Завтра мы с ними подсчитаем очки и по очкам определим победителя. Потом состоится торжественное собрание личного состава двух батальонов — «журавлей» и «цапель», и командующий Орел вручит победителю «Зарницы» модель крейсера «Наташин», который плавает где-то в северных морях. Модель — подарок юным наташинцам от моряков — шефов города. Жаль, что я не буду на этом торжестве. Послезавтра я уезжаю. Работа зовет меня в Москву. Прощай, задорная, боевая, озорная, веселая «Зарница», прощай, Наташин…

Здравствуй, Наташин. Сколько времени прошло, как мы не виделись? Месяц с небольшим, и вот я снова твой гость. На этот раз недолгий.

Осень… И лес вдали в короне лучей заходящего солнца. И Десна, дремлющая в желтых берегах и сладко, как дитя, причмокивающая в полусне. И Тютчев в голове — мой великий земляк, заученный с детства:

Есть в светлости осенних вечеровУмильная, таинственная прелесть:Зловещий блеск и пестрота дерев,Багряных листьев томный, легкий шелест,Туманная и тихая лазурьНад грустно-сиротеющей землею,И, как предчувствие сходящих бурь,Порывистый, холодный ветр порою…

Ветра нет, но в душе у меня буря, буря чувств, которую никто не в силах унять. Ни участливый взгляд мамы — она сама волнуется не меньше моего, ни мужественное рукопожатие отчима, переживающего за маму, ни прямодушно-солдатские кивки Орла, призывающие к спокойствию. Мы все — я, отчим, мама, Орел — в полной парадной форме стоим возле братской могилы, близ дуба — «памятника природы» и не сводим глаз с обелиска, затянутого белым как снег покрывалом. Справа и слева от нас — местное начальство: из Наташина, Стародуба, окрестных сел и городов. А перед всеми нами — побатальонно — стоят юнармейцы, мои дорогие «журавли» и «цапли».

Тихонько грустит оркестр: «Шумел сурово Брянский лес…». Но вот песня сыграна.

— Смирно! — командует командир Спартак.

— Смирно! — командует командир Юлька.

И по очереди Орлу:

— Товарищ командующий, батальон по вашему приказанию построен…

— Памятник героям-подпольщикам открыть! — приказывает им Орел.

Гремят барабаны.

Поют горны.

Белое как снег полотнище падает на землю, и бронзовый, похожий на меня, Морозов устремляет на меня и на всех, кто со мной, строгий отчий взгляд. Он бронзовый, с гранатой в руках, я живой, с платком, который сунул мне зачем-то чувствительный отчим, — мы стоим друг против друга, ищем себя друг в друге и неслышно для других разговариваем друг с другом.

«Ты какой?» — спрашивает отец.

«Такой, как ты», — отвечаю я.

«Знаю и верю», — говорит отец.

Как мне хочется, чтобы произошло чудо и он оказался среди нас, живых…

— Батальоны, — командует Орел, — к торжественной перекличке будьте готовы!

— Всегда готовы! — отвечают «журавли» и «цапли».

И перекличка начинается.

— Алексей Морозов! — вызывает Орел.

— Народный мститель Алексей Морозов пал смертью храбрых в борьбе за советскую Родину, — отвечает правофланговый юнармеец.

— Тимофей Пасынок! — вызывает Орел.

Так же отвечает другой юнармеец.

— Андрей Князев!..

— Алексей Балалаев!..

— Ирина Горохова!..

— Октябрина Некипелова!

— Николай Сова!

Перекличка окончена.

— Напра-во, — командует Орел, — шагом марш! — и спешит занять место во главе колонны рядом с командирами Юлькой и Спартаком.

Они идут по городу, по улице, которая носит партизанское имя моего отца — улице Мазая, бывшей Садовой, — и все окна нараспашку, все улыбки и аплодисменты им, «журавлям» и «цаплям», юнармейцам, идущим дорогой отцов.

Мы идем следом. Мы провожаем их на вечер встречи нового учебного года в Дом культуры кирпичного завода, и сами весь вечер будем с ними — встречать такой важный для всех, такой нужный всем — детям и взрослым — новый учебный год Родины. Новый год труда и борьбы. «Наша жизнь есть борьба», — вспоминаю я слова Юльки Цаплиной, которые она сказала на открытии памятника героям-подпольщикам Наташина. И еще вспоминаю, как седая грустная женщина — от роно, — приласкав Юльку, сказала:

— Они боролись за то, чтобы вы были всегда счастливы.

Юлька ласки не приняла и возразила:

— Нет, они боролись за то, чтобы мы тоже могли бороться. — Подумала и добавила: — За лучшую жизнь для всех.

…Ночью мы уезжали — я, мама и отчим. Перрон, обычно пустынный, едва вместил провожающих. Веселый и шумный, как гроза, примчался скорый и удивленно выпучил глаза-окна: такого многолюдства он здесь никогда не видел. Перрон, как газон, цвел алыми и синими маками. Это в пилотках, держа равнение на середину — на нас, отъезжающих, — в две шеренги стояли юнармейцы.

Мы вошли в вагон и оглянулись. «Журавли» и «цапли» прощально, как крыльями, махали снятыми с шеи пионерскими галстуками. Маленький Орел, то улыбаясь, то хмурясь, парадно отдавал честь.