«Журавли» и «цапли». Повести и рассказы - Василий Голышкин

Урок в восьмом классе «Б» начался как обычно. Вошел Павел Семенович, классный руководитель, он же преподаватель русского языка, и сказал:

— Здравствуйте, ребята!

Все встали, хором ответили на приветствие и сели. Лишь Анатолий продолжал стоять, вприщур глядя на учителя и розовея толстыми щеками.

Павел Семенович насторожился: ну-ка, ну-ка, что еще выкинет этот «трудный» Карпенко?

— Павел Семенович, что такое отставка? — спросил Толя.

У Павла Семеновича отлегло от сердца. Вопрос не показался ему ехидным. Зато Валентин насторожился. Он знал, чем был вызван этот вопрос. Вчера новенький сказал им, что его отец, полковник, вышел в запас и будет у них в школе учить ребят физкультуре. Класс тоже насторожился. Слух о полковнике-физкультурнике коснулся всех.

— Видишь ли, — сказал Павел Семенович, усадив Анатолия, — если смотреть в корень, то дать отставку значит отставить от дел. Ну а причины… Причины могут быть разные. Болезнь, раз, — Павел Семенович загнул палец, — старость, два, — Павел Семенович загнул второй палец, — несоответствие занимаемой должности…

На этот раз Павел Семенович не успел загнуть палец. Класс сочувственно вздохнул и, как по команде, уставился на новичка. Илье показалось, что его со всех сторон осветили прожекторами. Он вспыхнул и гордо вскинул голову, с неприязнью посмотрел на учителя. Павел Семенович все понял: задавая ему вопрос, ученик Карпенко имел в виду отца Ильи Чмутова. Как же он сразу не догадался об этом? Надо было спасать положение. И Павел Семенович, не меняя тона, продолжал:

— Есть и еще причина. Сокращение Вооруженных Сил… Наша мирная политика… Борьба за мир во всем мире…

Но его не слушали. Ребята оживленно шушукались, обмениваясь многозначительными взглядами. Какое там сокращение… В это они не верили. В болезнь тоже. В старость… Ну какой же он старик, Тимофей Иванович? Значит, остается «несоответствие»… Дойдя до этой мысли, они бросали сочувственные взгляды на новичка, которого эти взгляды кололи, как иголки.

Чувствуя, что теряет власть над классом, Павел Семенович раскрыл учебник и, потребовав внимания, велел достать тетради. Класс насторожился.

— Диктант, — произнес учитель.

Класс загудел, как потревоженный улей. Диктанта никто не ожидал.

Окончились уроки. Илья долго собирал учебники, ожидая, когда класс опустеет. Вышел последним. В коридоре спорили двое: басок отбивался, тенорок наседал. Илья узнал Карпенко и Фивинцева.

— Ты… ты… ты… — все выше и выше забирал Фивинцев.

— А что я? — бубнил Карпенко. — Спросил только.

— Потом не мог? При нем надо было? Гад ты, Карпенко.

Илья догадался — разговор о нем. Подошел. Ребята, увидев его, сразу притихли. Илья долго смотрел на них, будто решаясь на что-то. Потом сказал:

— Пошли. Я расскажу вам, почему папа ушел в отставку.

…Тимофей Чмутов встретил июнь 1941 года рядовым танкистом. На войне танки гибли чаще, чем водители, и Чмутов, сменив несколько броневых машин, въехал на последней из них, командирской, в Берлин. Здесь его ждали Золотая Звезда Героя и подполковничьи погоны. В этом случае говорится, что подполковнику Чмутову улыбнулось военное счастье. Но лучше бы его не было, этого «счастья».

Стоило подполковнику задуматься, и перед его мысленным взором, как в кошмарном сне, возникали страшные видения: колодец в Белоруссии, из которого его танкисты черпали не воду, нет, а трупы потопленных фашистами женщин и детей; украинская школа, а в ней класс и дети, в испуге прильнувшие к родным партам навсегда, потому что школу только что прострочил фашистский стервятник; подмосковная деревушка, обгоревшие, как головешки, дома и бледноногая девочка-подросток с черной косой до пояса, повешенная гитлеровцами на перекладине ворот…

После войны Тимофей Иванович был назначен командиром крупной танковой части. Сослуживцев поражала его неутомимая деятельность. Часть, которой командовал Чмутов, никому никогда не уступала первенства.

«И с чего ты такой энергичный?» — шутили товарищи.

«Со зла на войну», — не принимая шутки, сердито отвечал полковник Чмутов. Солдат с головы до ног, он знал: войну можно убить только силой. Даже если не применять ее, а только держать наготове.

Часть полковника Чмутова располагалась далеко от тех мест, где воевал майор Чмутов. Но мест этих полковник не забывал. Раны памяти, в отличие от ран физических, не залечиваются никогда.

И вот — аэропорт «Внуково». Впереди Москва, позади таежный поселок с девичьим именем Надя, где его ждут жена и сын. С чего же начнет он свой отпуск? Ну, это решено давно — побывать там, где воевал. Остановился, широкоплечий, стройный, высматривая такси.

День был жаркий, хоть и весенний. Распахнул шинель и снял фуражку. Лысая голова засверкала на солнце, как медный шар. Но Тимофей Иванович не был лысым. Просто всегда брил голову: солдатская гигиена. А солдатом он считал себя всегда, даже теперь, когда стал полковником. Всегда «смирно», никогда «вольно», посмеивались на его счет в полку. Но Чмутов не обижался, понимал это, как «всегда в строю».

Таксист, молодой, беззаботный, даже не ахнул, когда узнал о маршруте: Внуково, Апрелевка, Наро-Фоминск, Верея, Можайск, Истра, Дедовск… Только кивнул, белозубый, «поехали!» и прирос к баранке.

Ехали молча. Дорога то бугрилась, то расстилалась гладью. Деревья вдоль шоссе стояли густо, как солдаты в строю. Но вдруг их строй ломался, и полковнику казалось, что перед ним не бывалые солдаты, а новобранцы, не умеющие держать равнения и стоять по ранжиру. Но все равно те и другие, бывалые и новички, радовали его взгляд свежестью гимнастерок. Весна переводила лесные гарнизоны на летнюю форму одежды.

В деревнях звенели топоры бородатых плотников, в городах, постукивая мастерками, перекликались безусые каменщики: «Раствору!»

Подмосковье строилось. От военных пепелищ и следов не оставалось. Дорога нырнула вниз и вильнула в сторону, обойдя придорожную церквушку и росший рядом с ней дуб. Что-то знакомое показалось полковнику в этом соседстве. Церквушка и дубок… Ну как же!..

Его часть располагалась в сторонке, в ложбине — вон она, и немцы, подозревая это, нещадно лупили по двум ориентирам. Он еще спорил с комиссаром, кто первый падет сраженным — дубок или церквушка? Устояли оба. Отсюда он тогда и двинул в бой свои танки. По этой самой дороге, по которой едет. Значит… Сердце у полковника Чмутова учащенно забилось. Значит, сейчас он увидит ту переправу, тот мост и тот дом у моста…

Мост… Немцы, отступая, оставили от него одно название. Что могли, сожгли, что не удалось сжечь, взорвали, запрудив обломками илистую речушку. А дом — дом был цел. Стоял крепкий, как гриб-боровик, под оранжевой крышей. И хилая избушка рядом с ним, а дальше пепелище за пепелищем — черная фашистская работа.

Избушка — первое, на что обратил он тогда свой командирский глаз. Ему нужен был мост. Мост любой ценой. Иначе танки могли застрять на переправе. И сорвать наступление.

Нет, о задержке и думать было нечего. Значит, надо принести в жертву хатенку. Он переправился на тот берег и постучал. Из хатенки дремучий и белый как лунь вышел старик. Хилый на вид, он, узнав о том, что грозит его хатенке, проявил необыкновенную живучесть: растопырил, как крылья, дрожащие руки и запричитал, вытаращив на майора злые рыбьи глаза:

«Не дам… Сам поперек речки лягу… А хату не трожь… Не имеешь полного права…»

Право у майора Чмутова было. Это право дала ему война. Жаль деда, но что поделаешь: не пожертвуешь тем, что имеешь сегодня, не получишь того, что хочешь иметь завтра. А завтра он, майор Чмутов, и все его соотечественники хотели иметь победу. А ради победы можно пожертвовать даже жизнью. Так что с дороги, дед!

Он не сказал этого. Он только подумал, что так надо сказать, и не успел. К нему, переваливаясь на ходу, как утка, маленькая, сгорбленная, в ватнике и дырявом платке, подошла старушка и поклонилась в пояс. Майор оглянулся. Ого, он и не заметил, как стало людно. Старики, дети стоят поодаль, стреляют голодными глазами, жмутся, ежатся в драном, рваном, ждут чего-то.

«Тебе чего, мать?» — спросил майор Чмутов, злясь на задержку.

«Ларионовы мы, тутошние, — сказала старая и рукой, как клюкой, указала на оранжевую крышу. — Домовладение наше… так что… ежели…» — Голос у нее дрогнул.

Майор не так понял. Решил, что его зовут в гости, и наотрез отказался.

«Какие гости, — запела старая, — потчевать нечем. — И вдруг строго, как маленькому, заметила: — Да ты что? Ай запамятовал, зачем тут? Бери домовладение… рушь… мости переправу, гони его, проклятущего…»

Она махнула рукой, повернулась и пошла. Но майор не дал ей уйти. Догнал, обнял и, мешая соленые старушечьи слезы со своими, трижды поцеловал:

«Спасибо, мать… А дом… дом я тебе верну. Лучше этого поставлю. За Красной Армией не пропадет».