Одиночество героя - Анатолий Афанасьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нас все ненавидят, — вещал он, смущая Бубона запредельной печалью мглистых очей. — Мы никому не делаем зла, несем людям свет, но ненависть вокруг нас сгущается в свинцовую плиту, ее тяжесть непереносима.
— Кого это нас? — уточнял Симон-Бубон.
— Я имею в виду не только евреев, нет. Всех, кто сумел подняться над серой средой, кто возвысился благодаря уму и таланту. Люди не прощают превосходства. Они стараются уничтожить тех, в ком есть Божья искра. В России это особенно заметно.
Здесь все от мала до велика повязаны идеей уравниловки, как каторжной цепью. Они называют это социальной справедливостью. Социальная справедливость такая же утопия, Саня, как воскрешение из мертвых. Но пока Россия больна ею, в ней будет царствовать палач.
Симон-Барбье пытался отвлечь соратника от мрачных мыслей, рассказывал свежий анекдот, звал к девочкам, но Захарка лишь грустно улыбался в ответ.
Девочками он не злоупотреблял. Образцовый семьянин, он к тридцати двум годам настругал уже троих детишек, лупоглазых, как и он сам, очень шустрых и смышленых. Всех троих оделил печальной и глубокой мглой глаз, особенно впечатлявших на белокурых, невинных детских рожицах. Свою супругу Эльвиру он вывез из Эстонии вместе с остальным имуществом — дородная, белесая северянка с величественной походкой, с безмятежным, как пляж на закате, лицом, с которого не сходила лукавая, призывная полуулыбка, ростом на голову выше Захарки. Он два раза приглашал Симона к себе домой (новая пятикомнатная двухъярусная квартира на Садовом кольце), хотя это не принято между новыми русскими бизнесменами, живущими по принципу — мухи отдельно, котлеты отдельно, но уважил, пригласил, познакомил с супругой и с тремя пухлощекими пузырями, еще неопределенно какого пола, доказав этим поступком крайнюю степень сердечной приязни. О прелестной, пышнотелой Эльвире у многоопытного Бубона составилось мнение как о женщине, которая, даже если бы муженек не прилагал к этому стараний, все равно была бы постоянно беременной, ибо принадлежала к тем чувствительным особам (сейчас они почти повывелись, а в прежние годы именно в Прибалтике их было пруд пруди), коим, не случись рядом подходящего мужичонки, то и ветром надует. Уже при первом гостевании, когда винца попили изрядно, Симон-Бубон улучил минутку и по давней фартовой привычке в коридоре крепко прихватил красотку за литые бока. Дама лениво высвободилась из пылких объятий, укорила низким, бесстрастным голосом:
— Как можно, господин Барбье? Муж ведь у меня ревнивый до ужаса.
— Какой я тебе Барбье? Для тебя я просто Саня Бубон. Прости, Эля, голова закружилась. Сто лет такой грудяки не щупал.
От комплимента дама скромно потупилась.
— Уж как вам угодно, господин Бубон, но при муже неприлично.
Эльвира была в тот раз где-то на шестом месяце, что придавало ее невинному кокетству особую перчинку. Бубон вспомнил некстати свою милую Жанну, такую же отзывчивую на ласку, и беспричинно загрустил. Эльвира сильно его зацепила. Он дал себе слово при первом удобном случае свести с ней дружбу покороче…
Захарка Покровский, будучи образцовым семьянином, не столько опасался за свою жизнь, сколько переживал за детей и любимую супругу. Он нанял трех охранников, но никому из них не доверял. Охранники — такая же сволочь, как все остальные ненавистники: пока им платишь, они твои, но всегда найдется ухарь, который их перекупит.
— Кого ты конкретно боишься? — спросил как-то Симон. — Шалвы? Или еще кого-нибудь?
— Ты умный человек, Саша, — печально ответил Захарка. — В Париже пожил, но некоторых простых вещей не понимаешь. При чем тут Шалва? При чем тут кто-то еще? Я же тебе объяснял. Для каждого, кто возвысился над средним уровнем, в России уготована петля. Вопрос лишь в том, когда ее затянут.
…В конце апреля их обоих вызвал к себе Валерик Шустов. Это не сулило ничего хорошего. По мелочам он не дергал и вообще предпочитал общаться напрямую как можно реже. Шустов жил скрытной, неведомой им жизнью. По слухам, в Москве бывал редко, перемещаясь из страны в страну, не засиживаясь подолгу на одном месте. Однако его твердую руку они ощущали постоянно. Он не оставлял их без присмотра. В любой день на пороге «Форума-интернешнл» или одного из филиалов мог возникнуть ревизор-порученец затребовать текущую документацию, а потом так же неожиданно исчезнуть. Где добывал этих ревизоров Валерик, неизвестно, но все они напоминали посланцев ада, обмануть их было невозможно. Не далее как месяц назад один из помощников Захарки Покровского, молодой, энергичный финансист, курирующий школьную программу по внедрению «шпанки», согрешил, схимичил в отчетах и отслюнил в свой карман как бы неучтенный процент. Как и весь уникальный российский бизнес, концерн «Форум-интернешнл» вел двойную-тройную бухгалтерию, и несчастный добытчик морально не устоял перед мнимой неуловимостью безналички. Сколько успел хапнуть, осталось его маленькой коммерческой тайной, которую он унес в могилу. После разоблачения одним из ревизоров бедолага просуществовал на белом свете всего неделю, с ним произвели аккуратную расчлененку, причем безалаберную голову с выколотыми завидущими зенками прислали в офис «Форума» в большой нарядной коробке из-под торта «Столичный». Нарочный положил ее прямо на стол Покровского. Ко лбу незадачливого рыночника была прикноплена дружеская записка, начертанная корявым почерком Валерика: «Захарушка, внимательнее подбирай кадры, прошу тебя, дорогой!»
Шустов велел приехать в Нагатино, там у поста ГАИ их встретил его человек, пересадил в могучий «Джип-континенталь» и, с полчаса пропетляв по лесным дорогам, доставил в дачный поселок, принадлежавший Министерству путей сообщения. Валерик принял соратников в подземном бункере, оборудованном, судя по всему, на случай ядерного нападения со стороны братской Америки. Вниз, на неизвестную глубину, спустились на бронированном, ужасно скрежещущем лифте. Склеп, где поджидал Валерик, был устлан роскошными персидскими коврами и оснащен мощнейшей системой кондиционеров: в воздухе стоял бодрящий, свежий запах озона. И Симон-Бубон, и Захарка Покровский не чувствовали за собой никакой вины, но, отрезанные от дневного света, очутясь перед очами грозного повелителя чумаков, все же немного душевно трепетали. Шустов выглядел утомленным, под глазами набрякли темные мешки. Но вел себя как обычно — сердечно, предупредительно. Обращался с ними, как с близкими друзьями, побратимами. От такого обращения Захарка еще больше закручинился.
Поболтали о пустяках, хозяин угостил каким-то густым черным вином, присланным якобы из Тегерана. Симон заметил, что Захарка не решился прикоснуться к рюмке до тех пор, пока Шустов сам не пригубил вина. Тегеран, разумеется, был упомянут не случайно — это вотчина Шалвы, у него там целая армия поставщиков.
— Как поживает прекрасная Эльвира, — поинтересовался хозяин у Захарки. — Рожки не наставила?
— Может и наставила, — любезно отозвался Захарка. — Но вообще-то ей некогда. Ты знаешь, Валерик, она опять в положении.
— Можно проверить, — утешил Шустов, — чьи дети. Науке раз плюнуть.
— Не надо, — отказался Захарка. — Для меня это не имеет значения.
— Вот даже как? — Шустов изобразил удивление. — Знаете ли, ребятки, мы неправильно относимся к женщинам. Я часто об этом думаю. Мы их очеловечили, и они этим пользуются. Поэтому иногда выходит, что под сердцем греем свою погибель.
Симон и Захарка глубокомысленно загудели. От того, что хозяин попусту трепал языком, им стало невмоготу. Их уже не удивило бы, если бы отворилась дверь и вошел мужик с секирой. Но опасения оказались напрасными. Валерик закурил сигарету с золотым ободком, заправленную травкой, и вдруг поднял на них тяжелый, внимательный взгляд, в котором словно не осталось блеска. Страшный взгляд зверя. Поговаривали, будто он посвящен в оккультные тайны тибетских сидельцев, владеет даром перевоплощения, но скорее всего, Валерик сам распускал эти слухи. И, уж конечно, не образованному Захарке и не циничному Бубону в них верить. Факт, однако, что иногда в нем проступало нечто такое, что заставляло окружающих притихнуть. Он не угрожал, но собеседник улавливал роковое тиканье взрывного устройства. Валерик был рожден, чтобы повелевать, и у тех, кто хоть однажды заставал его в минуту духовного порыва, уже никогда не возникало в этом сомнения.
— Готовы ли вы, ребятки? — мягко спросил Валерик.
— Готовы, — поспешил отозваться Бубон. — Но к чему?
Валерик заговорил проникновенно, как наставник с учениками, которые стараются его понять, но умственно еще не совсем созрели для постижения истины. Им всем есть чем гордиться, сказал он. На голом месте из ничего, из чистого фука они создали империю и стали вровень с самыми крупными российскими магнатами, включая великолепную семерку банкиров. Он рад, что не ошибся в организационной хватке Бубоши и в комбинационном гении Захарки. Свое будущее они уже обеспечили, на золотых скрижалях вписали свои имена в историю свободной России, но почивать на лаврах им рано. Да и попросту невозможно. Ведь в бизнесе, как в прыжке с трамплина, нельзя остановиться на середине. В российском бизнесе, уточнил Валерик. Здесь на остановке обязательно сомнут и растопчут толпы новых бизнесменов. Заминка в бизнесе подобна самострелу. Такова специфика, с ней необходимо считаться.