Одиночество героя - Анатолий Афанасьев

— Та-ак, — Кармен окинула Букину сочувственным взглядом. — Успокойся, малышка. Скажи мамочке, чем ты сегодня недовольна?

— Лизать заставляет, а я не могу. От него псиной воняет.

— Ты что же, раньше не пробовала?

— Он не так хочет, как вы думаете.

— Василий Федорович, — огорченно заметил Звонарь. — Из «Лензолота». Солидный, постоянный клиент. Кроме благодеяний, ничего от него не имеем. На той неделе чек прислал на десять тысяч. Просто так, на обзаведение. В знак расположения… А ты, сучка, кого из себя изображаешь? Принцессу на горошине?

— Если так, — Букина упорствовала, — я вообще лучше уйду.

— Куда это? — полюбопытствовала бухгалтерша.

— В «Утеху» устроюсь. От дома ближе ездить. И условия хорошие.

— Ах вон как! В «Утеху»! — Кармен заговорщицки поманила девушку пальчиком. Доверчивая Букина наклонилась, и тучная Кармен как-то ловко, не подымаясь с места, отвесила ей звучную оплеуху, от которой девицу свалило с ног как взрывной волной.

— Ишь ты! — рыкнула Кармен. — В «Утеху»! Я тебя так утешу, на карачках отсюда поползешь. Мерзавка!

Букина с пола глядела на нее с ужасом, всхлипывая, размазывала по щекам косметику.

— Иначе с ними нельзя, — сам себе сказал Звонарь. — Им скоко добра ни делай, все как в прорву. Токо о своей заднице пекутся.

— Ладно, — бухгалтерша уже успокоилась, пятна проказы потухли на щеках. — Погорячилась я, но и ты тоже хороша, малышка. «Утеха»! Знаю я эту фирмочку. Там о тебе заботиться некому будет. Через день спидульку подцепишь. Значит, не хочешь к старичку?

— Не хочу, — поверженная Букина не утратила упрямства.

— Ну и не надо. Сама к нему пойду. Скажу, у тебя месячные начались.

— Это его только раззадорит, — улыбнулась блондинка.

— Да? Тогда еще что-нибудь придумаю. Ступай, займись студентами в гостиной. Но уж покрутись, милочка. Видишь, ночь какая колготная.

Когда остались вдвоем со Звонарем, Кармен спросила:

— Чего там нацмены? Играют?

— Пока тихо. Может, обойдется… Я сейчас в подвал ходил, к этой… Чего-то у меня, Кармеша, на душе мутно. Чего-то тут непонятное. Допустим, мы ее оприходуем, как велено, а где гарантия, что она живая не понадобится? Кто тогда ответит?

Кармен присела на диван, устало потянулась. Рукой поманила: садись, отдохнем немного. Звонарь подгреб с бутылкой в руках и с рюмками. Он ценил такие задумчивые минуты среди бурной ночи, когда они словно оставались наедине во всем мире.

— Кому понадобится, Коля?

— Дак ему же и понадобится. Чего-то тут не так. Самолично явился… Спешка какая-то… Чего-то за этим кроется, не пойму чего. Может, ее припрятать денька на два? Усыпить да припрятать?

Кармен задумалась. Чутье у Звонарушки, конечно, рысье, и в чем-то он, возможно, прав. У Гария Хасимовича, как у каждого владыки, бывали заскоки, за которые приходилось расплачиваться подневольному люду. Но с этой девицей?.. Вряд ли… Что тут может быть? Шалва переживает из-за убитого дружка-полюбовничка, из-за чернявого поганца, ищет утешения в мести, — по-человечески понятно. Девка замешана в этой истории, да еще секретничает, что-то скрывает, — все одно ей теперь не жить. Что тут может быть еще?

— Нет, Коля, припрятывать опасно. Не дай Бог, узнает… Он не любит, когда самовольничают… Пошли Зинаиду, пусть поработает. Если девка темнит, ей-то обязательно признается.

Звонарь кивнул, чокнулся с бухгалтершей. Мысль о бабке Зинаиде ему уже приходила в голову. Эта крутая старуха с туловищем штангиста обладала светлым умом и владела особым даром убеждения, схожим с тем, который использует удав при контакте с кроликами. Правда, после бабкиных дознаний редкая жертва оставалась в рассудке, большинство заканчивались прямо на допросе, но это не имело значения. Баба Зинаида, будучи садисткой с большим практическим стажем, никогда не усыпляла кролика, пока не вытягивала из него нужную информацию.

В знойных очах Кармен мелькнуло подозрение.

— Ты что, Коленька, знал ее раньше?

— Кого?

— Да ту, которая в камере.

— С чего взяла?

— Вроде жалеешь?

Звонарь погладил ее тугое бедро.

— Кара, о чем ты? Нас с тобой кто бы пожалел, а?

Бухгалтерша зажала игривую руку между тугими коленями, и Звонарь почувствовал привычный удар будто током по мочкам ушей. Поразительная женщина! Если бы пожелала, так бы и не слезал с нее.

— Пошли бабку, Коля, — прошелестела Кармен. — Хуже не будет.

…Оленька Серова задремала, угрелась под батареей, кажется, на минуту, а когда открыла глаза, увидела перед собой зобастую, страшную старуху с полотняной кошелкой в руке — то ли побирушка, то ли лесовичка, собравшаяся по грибы. Лампочка так же тускло раскачивалась под потолком, и она, Оленька, еще была живая, хотя уже без одного пальчика. Похоже, начиналось заражение — ладонь дергало, и волны жара летели в грудь. Дверь за собой старуха прикрыла.

— Ах ты сиротка наша несчастная! — из шамкающего жестяного рта жутко высверкнул ослепительно желтый клык. — Горюшко ты мое ненаглядное, что же с тобой делать?

— А что со мной делать? Ничего не надо делать. Вы, бабушка, убить меня пришли?

Зинаида опустилась на колени. В них что-то хрустнуло, будто сломалось. Установила кошелку и начала доставать из нее разные вещи: веревку, паклю, какие-то инструменты, керосиновую лампу. Все это в определенном порядке раскладывала вокруг себя.

— Убить не убить, доченька, но помучить придется. Ты ж сама виновата. Блажишь, норов кажешь. А какой может быть норов у такой славной девочки? Угождай хозяину — и больше ничего… Ну-ка, ляг, доченька, на спинку.

— Зачем, бабушка?

— Поудобнее будет. Ножки-ручки свяжу, чтобы не трепыхалась.

Не сознавая толком, что делает, Оленька послушно повалилась на пол. Понятно, что в облике старой, шепелявой громадины явилась за ней смерть, но сопротивляться не было сил.

Старуха спеленала ее по рукам и ногам тонкой бельевой веревкой. Потом неожиданно взгромоздилась на живот, поерзала всей тушей, угнездилась. В руке вспыхнули миниатюрные медные щипчики.

— С чего начнем, голубушка? — прогнусила заботливо. — С глазок либо с носика. Тебе чего жальче?

Сознание Оленьки забилось птичкой в клетке, но не гасло.

— Вы самый большой кошмар, какой мне когда-нибудь снился, — призналась она.

…Ровно в половине второго Миша Климов нажал компьютерную кнопку на двери лечебно-оздоровительной фирмы «Грезы». Машину (голубой «Корвет» с кодовыми номерами) оставил за углом, приткнув между двумя «мыльницами». Камуфляж на нем был самый примитивный: седые усишки в ниточку, две зубных пластины за щеками и белесый парик, пышный, закрывающий уши. Таким нехитрым способом он «постарел» лет на десять. Подходя к подъезду, изменил походку, ссутулился, чуть приволакивал ногу, окончательно вживясь в образ немолодого кабинетного пройдохи, больше привыкшего к бумагам, чем к гантелям. Одет скромно, но модно: кожаный куртяк, черные штаны, на ногах коричневая, на мощном каблуке «Саламандра».

В узком холле совершенно казенного вида, но с репродукцией «Махи обнаженной» на полстены из-за конторки вышел пожилой охранник в голубой униформе и, извинившись, деловито обшарил Климова с головы до ног. Что ж, нормальная мера предосторожности для любого учреждения культуры.

— Согласовано? — спросил охранник.

— Да, конечно. Но не знаю с кем. У вас какие тут порядки?

Охранник (родич Звонаря, бывший знатный токарь с Шарикоподшипникового) исполнял одновременно обязанности мажордома и привратника.

— Порядки известные, как везде. Пройдите в гостиную. Там напитки, музыка. Отдохнете, оглядитесь… позвольте вашу куртку.

Климов улыбался растерянно.

— Знаете, я первый раз… Нельзя ли сперва повидаться с хозяином?

— Отчего нельзя? У нас для гостя все можно. Счас сообщу об вашем желании.

Зашел за конторку, связался с кем-то по радиомикрофону.

— Николай Павлович, тут к вам посетитель… Обыкновенный, интеллигентный… Говорит, оробел… Хорошо, понял вас… — Повернулся к Климову: — По коридору до конца, там правая дверь, крайняя… Позвольте все же куртку? У нас положено раздеваться гостю.

Климов отдал куртку, кожаную визитку взял с собой.

Прежде чем идти к начальству, заглянул в гостиную. Обстановка располагающая. Бар, светомузыка, чарующий Газманов: «Москва, звонят колокола…», — и несколько парней, развалившихся в креслах. Ослепительная блондинка на карманном подиуме ублажала их чем-то вроде танца живота. Под газмановские колокола не очень ложилось, но блондинка справлялась. Она так самозабвенно извивалась, что у Климова, давно отлученного от женщин, защипало в глазах. Он помаячил в дверях и поскорее вернулся в коридор, продолговатый, как кишка. Здесь дежурили двое головорезов с автоматами. Они сидели на табуретках на солидном расстоянии друг от друга и повернули к нему головы, точно два сфинкса. В коридор выходило с десяток дверей: вероятно, те самые массажные кабинеты.