Шпага чести - Владимир Лавриненков

С новым отрядом летчиков прибыл и кюре Патрик. Вместо первой проповеди ему предстояло отпевать погибших. Среди французов верующих почти не было — проявляли уважение к религиозным обрядам лишь традиционно. Этого не мог не заметить проницательный служитель культа. Заботясь об укреплении своего престижа, он хотел было и похороны организовать согласно религиозным обычаям. Но этому помешало одно непредвиденное обстоятельство.

Весть о трагедии в полку «Нормандия» быстро докатилась до Москвы. Военная миссия сразу же направила в воинскую часть месье Карбринелла и Люсетт Моро — землячку Жюля Жуара. Девушке было доверено нелегкое поручение: запечатлеть в памяти похороны, чтобы потом, по возвращении на родину, рассказать о них родителям Жуара.

Имя Жуара к тому времени уже было широко известно. В воздушных сражениях над Францией он сбил пять фашистских самолетов. Был несколько раз ранен. На обычной лодчонке бежал от вишистов в Англию. Затем попал в Дакар, где его арестовали и бросили в тюрьму. Вырвавшись из нее, через Испанию пробился в Африку, где присоединился к силам «Сражающейся Франции».

Никакие испытания на пути в «Нормандию» не сломили волю и мужество Жуара, и вот на тебе: по глупой случайности так нелепо оборвалась его жизнь.

Карбринелл настоял на погребальной процедуре в соответствии с французским армейским уставом, и кюре вынужден был согласиться.

Последним пристанищем друзей стала могила в приаэродромной рощице. Люси возложила на нее большой венок живых цветов, привезенный из Москвы, посреди которого водрузила собственноручно вырезанный из картона и обклеенный фольгой лотарингский крест.

Поминальный обед прошел при полном молчании. Но французы не были бы французами, если бы присутствие дамы не заставило их хоть на некоторое время забыть о печали и горестях. Как только встали из-за стола, все столпились вокруг Люси.

Люсетт знали все, даже и те, кто никогда раньше не видел ее. У каждого нашлось к ней какое-то, пусть самое незначительное, но дорогое дело. Ведь исполнить его должен был милый, нежный и ласковый ангел-хранитель полка, близко к сердцу принимающий все, что касается «Нормандии».

Люси старательно записывала просьбы — одному купить запонки, другому — лезвия для бритья, третьему — теплые носки. Когда все пожелания были высказаны, Пуйяд спросил:

— Дорогая Люси, а чем мы сможем отблагодарить вас?

Она, не задумываясь, выпалила давнюю сокровенную мечту:

— Прокатите на истребителе.

Мало кто знал, что ее отец был когда-то авиационным механиком, благодаря которому она в детстве поднималась в воздух. На какой машине, не помнит, но чудесное ощущение высоты и скорости сохранила на всю жизнь. И никогда не теряла надежды испытать его еще раз.

Пуйяд не мог отказать. Но, глянув в окно, за которым мела густая поземка, засомневался в возможности полета. Его решение опередил Робер Марки:

— Разрешите мне подняться с Люси?

Марки в полку с января. Успел неплохо показать себя, механикам никаких забот пока что не доставлял. Вызвался прокатить Люси? Что это, проявление мужской галантности или нечто большее? Не наделает ли Робер глупостей в воздухе? Пуйяд мысленно вернулся к Жуару и Бурдье. Отказ уже висел у него на кончике языка. Но тут пропела Люси:

— Я согласна.

— Ну что ж, Робер, давай. Только без выкрутасов.

Так впервые на «яке» полка «Нормандия» в воздух поднялась француженка. Сперва, конечно, ее экипировали надлежащим образом.

Марки оказался все-таки не из тех, кто умеет сдерживать себя. Крутых разворотов, глубоких виражей ему показалось мало. Пошел на сложный пилотаж, мастерски выполнил весь его комплекс.

Люсетт, широко раскрыв красивые с голубой поволокой глаза, крепко уцепившись руками за борта, мужественно переносила перегрузки головокружительного пилотажного каскада.

Пуйяд, наблюдая за тем, что выделывал Марки, рвался к трубке микрофона, но тут же сдерживал себя: сознавал, что, полети он с дамой на борту, делал бы то же самое.

Пребывание Люсетт в полку сгладило тяжелые впечатления, которыми начался день печали и скорби. И когда она в своем сером пальтишке с пушистым белым воротником, стоя в проеме дверцы Ли-2, посылала всем прощальные воздушные поцелуи, каждый думал о том счастливом времени, когда они вернутся во Францию к своим возлюбленным. Жизнь брала свое, никто не хотел думать о возможности безвременной смерти.

Не думал об этом и Беген. Однако после трагедии, приключившейся с Жуаром и Бурдье, он сильно сдал, стал без явного повода взрываться, перессорился с доброй половиной летчиков.

Понаблюдав за ним, Лебединский вошел в ходатайство перед Пуйядом об отправке Дидье Бегена на Ближний Восток, где тот в сравнительно спокойной обстановке мог прийти в себя.

Дидье уехал. В дальнейшем судьба забросила его в Голландию, где 28 ноября 1944 года он был сражен огнем немецких зенитных орудий. Так «Нормандия» лишилась еще одного ветерана.

А загадка столкновения Жуара и Бурдье разъяснилась спустя несколько дней, когда де Панж раскладывая по мешкам вещи погибших. Их теперь уже не делили между летчиками, а отправляли на хранение в военную миссию. Среди документов Бурдье Жан нашел письмо, адресованное Пуйяду. Это было признание в том, что он почти совсем не умеет летать, совершенно не готов к воздушным боям на тяжелейшем русском фронте, но даже самому себе боится признаться в этом, чтобы не быть изгнанным из полка «Нормандия». Морис так и не решился передать это письмо адресату. И тем самым как бы подписал себе и Жуару смертный приговор. В моральном плане его, конечно, трудно было винить. Однако еще раз подтвердилось незыблемое правило авиации: небо никому не прощает недоученности, перед ним все равны, его требования всегда одинаково жестки.

Тренировки продолжались.

В последний день марта, уже пахнувший приближающейся весной, Пьер Пуйяд объявил:

— Сегодня к нам прибудут генерал Захаров и писатель Илья Эренбург. Хотят посмотреть на наши полеты. Так неужели ударим лицом в грязь?

Разумеется, не должны. Таким гостям надо показать себя только с самой лучшей стороны. От генерала Захарова зависят сроки отправки на фронт — всем уже изрядно надоело распивать чаи из тульского самовара. А Илья Эренбург, как это уже не раз бывало, своим острым пером напомнит миру, что «Нормандия» живет, действует, готовится к новым схваткам с врагом. Вскоре снова зазвучит в эфире тревожное немецкое: «Ахтунг, франсьозен!» А пока только приказы Верховного Главнокомандующего с благодарностями за участие в освобождении городов Орла, Спас-Деменска, Ельни и Смоленска, бережно хранимые новым начальником штаба капитаном Шураховым, напоминали о недавней славе «Нормандии».

Лефевр со своей 3-й эскадрильей получил задание: продемонстрировать групповой полет, затем одиночный пилотаж и в заключение пройти всей эскадрильей в парадном строю над аэродромом.

Программа выполнялась безукоризненно. Гости поздравляли Пуйяда, тот удовлетворенно потирал руки.

Заходил на посадку последний самолет, управляемый младшим лейтенантом Монье. Зрители начали расходиться. Захаров, Эренбург, Пуйяд направлялись в столовую.

И тут до ушей командира полка донесся радиодоклад Монье:

— Отказал мотор!

Пьер возвращается, выхватывает у Альбера, руководившего полетами, микрофон:

— «Раяк-пятнадцать», сможете дотянуть до начала полосы?

— Не уверен. Далековато.

— Тогда прыгайте. Немедленно прыгайте!

— Поздно: малая высота.

В следующую секунду «як» с треском врезался в верхушки деревьев, перевернулся, гулко ударился о землю, взметнулся вверх и развалился на куски.

Все, словно по команде, бросились к месту катастрофы. Каково же было удивление, когда увидели выбравшегося из-под обломков и шагнувшего навстречу Монье!

— На этот раз тоже не конец, — сказал он и без сознания упал на руки товарищей.

Уже четвертый год подряд судьба испытывала его. В 1941-м он врезался в дом, в 1942-м — еле вывел из штопора вышедший из повиновения «харрикейн», в 1943-м — скапотировал при вынужденной посадке.

Счастливчик Монье отделался испугом да шрамом на щеке. Уже вечером он вместе со всеми участвовал во встрече с Ильей Эренбургом. Писатель, попыхивая своей неизменной, неподвижно висящей в уголке рта трубкой, рассказывал о встречах с первыми «нормандцами» в Иваново, об их героических делах, о боевых подвигах советских воинов.

Особенно понравилась всем услышанная от него история о том, как один бывший сибирский охотник — чемпион среди снайперов фронта — «подарил» ему двести из четырехсот уничтоженных им фашистов.

— Но вы же не будете больше чемпионом, — возразил писатель против такой щедрости солдата.

— Не волнуйтесь, я свое быстро наверстаю, — заверил снайпер, — а у вас тоже будет солидный личный счет.