Шпага чести - Владимир Лавриненков

«Что же осталось от исторической усадьбы?» — каждый задавал себе вопрос. Не верилось, что и с ней фашисты поступили таким же образом.

Ясная Поляна. Все «спешиваются». Проходят мимо белых кирпичных башенок по березовой аллее — «проспектам», как называли ее все Толстые. Об этом поведал хранитель музея Сергей Иванович Щеголев, встретивший «нормандцев».

Волнуясь, группа пришла, наконец, к самой усадьбе — большому двухэтажному особняку под железной крышей с возвышающимися над ней печными трубами.

Внешне вроде бы следов разрушений не видно.

— Снаружи мы уже успели привести в порядок, — пояснил Сергей Иванович. — Зайдемте-ка вовнутрь.

Вошли в дом. Почти все комнаты пусты. В кабинете писателя тоже многого недоставало.

— Фашисты ломали все, что попадало под руку, — сообщил Щеголев, — и топили печи. В огонь бросали стулья, рамы от картин и портретов, сорванные со шкафов дверцы. Не пощадили даже книжной полки, сделанной самим Львом Николаевичем, хотя на ней была специальная табличка, свидетельствующая об этом.

На втором этаже — следы пожара. Почти уничтожена спальня писателя. Оказывается, изверги-фашисты перед уходом разожгли здесь костер, от которого чуть было не сгорела вся усадьба. Но ее спасли местные жители и красноармейцы-разведчики, специально посланные сюда.

Сторож музея-усадьбы Иван Васильевич Егоров рассказал много подробностей из жизни Льва Николаевича Толстого. С болью в сердце говорил о том, как оскверняли оккупанты могилу писателя — обыкновенный холмик без надгробия и надписей, со склоненной березкой над ним. Рядом с могилой захватчики зарыли около восьмидесяти солдат вермахта. Большего кощунства нельзя было придумать!

Приобщение к величайшей русской святыне, составляющей гордость народов всего мира, над которой так жестоко надругалась фашистская мразь, всколыхнуло сердца и души «нормандцев», вызвало в них особое чувство ненависти ко всему, что породила развязанная Гитлером война. Лев Толстой взывал к миру всеми своими произведениями. Он сеял семена этих чувств и сейчас, много лет спустя после ухода из жизни.

На обратном пути Пьер Пуйяд, чутьем угадывая состояние подчиненных, думал: «Напрасно де Голль старался уберечь нас от идеологического воздействия. В этой стране от него никуда не уйти. Оно здесь везде и всюду, как воздух, которым дышим».

У кюре Патрика были свои тревоги. Он все больше утверждался в мысли, что в России ему делать нечего, тут имеет реальную силу только одна проповедь: бить врага до победного конца!

В штабе полка «нормандцев» ждала сверхсекретная телеграмма. Капитан Шурахов вручил ее Пьеру Пуйяду, как только тот ступил на порог.

«20 мая состоится генеральная инспекция. Генерал Пети», — гласил ее текст.

— Вот это дело! — возбужденно сверкнул глазами командир. — Агавельян, приготовить технику! Лефевр, настроить людей! А это кого вижу? Неужели Жан де Панж?

— Так точно, мой командир, вернулся к вам для продолжения службы.

— Ну, молодец, молодец! Вырвался все-таки из военной миссии. Что ж, дорогой, ты всегда выручал нас, получай боевое задание: «седлай» У-2 и отправляйся в деревню Докудово, там наши видели сверху зеленое поле салата. Привези его, сколько выпросишь и сможешь погрузить, иначе всем нам не миновать цинги, да и инспекцию побалуем лакомством, — хитро подмигнул Пуйяд.

— Будет исполнено, мой командир! — с радостью взял под козырек и щелкнул каблуками лейтенант де Панж.

Генеральная инспекция прибыла точно в назначенный день. И сразу же приступила к работе.

Летчики превзошли самих себя. Они демонстрировали высший класс пилотажа, отличную стрельбу, великолепные посадки. А когда дело дошло до парных воздушных боев, проявили такую виртуозность, такое бесстрашие, что инспектирующие не на шутку встревожились за безопасность «сражающихся». Окончательно доконал их Марки, пройдя бреющим на спине. Его «як» звенел от напряжения, вызванного максимальными оборотами двигателя.

— Остановите полеты! — приказал Пети. — Что толку, если они поубиваются!

А в акте о результатах инспекции он записал: «Для участия в боях полк годится, к отправке на фронт готов».

За обедом гвоздем программы был салат со сметаной. Де Панжа так хорошо приняли колхозницы, что он готов был летать за салатом каждый день.

— Может, не только за салатом? — тоном истинного парижского зубоскала спросил Альбер.

— Представь себе, Марсель, ты прав. Случилась там у меня совершенно неожиданная встреча.

— Ну вот, так бы сразу и начинал. Очень красива она, твоя встреча?

— Да как тебе сказать, красивая — не то слово, необычная.

— Да в конце концов говори толком, с кем ты там познакомился, — не выдержал Жозеф Риссо.

— С председателем колхоза.

— Чем удивил тебя.

— Это — женщина.

— Наверное, покорила красотой?

— Без руки она.

— Бывает, — задумчиво произнес Жозеф.

— Фронтовичка. Водителем была. Боеприпасы возила.

— А награды имеет? — спросил Марсель.

— Орден Красного Знамени!

Вокруг де Панжа столпились летчики.

— Как ее зовут?

— Мария. По фамилии не представилась.

— А где руку потеряла?

— Ее грузовик подорвался на мине.

— Ну, и как руководит колхозом?

— Сдает государству продукции больше, чем до войны, когда в селе было много мужчин.

— Сколько сейчас их осталось?

— Один. Старик конюх.

— Кто же работает в поле, на фермах?

— Женщины, дети. Я видел их: бедно одетые, худые, бледные, а в глазах — решимость стоять до конца.

— У них есть какая-то техника?

— Несколько кляч, пара захудалых быков.

— Чем же пашут, сеют, жнут?

— Сами впрягаются в плуги, сеялки, косилки.

— Вот это народ! — восхищаясь, воскликнул Пуйяд. — И его хотел победить Гитлер!.. Обязательно, если здесь задержимся, посетим этот колхоз, познакомимся с председателем Марией, с ее тружениками. Это еще больше укрепит наше мужество и стойкость…

К сожалению, времени для задуманной встречи не нашлось.

Не успела инспекция убыть, как поступило распоряжение готовиться к отправке на фронт. Начались форсированные сборы.

Приказом были закреплены уже оформившиеся и слетавшиеся эскадрильи. 1-ю — «Руан» — возглавил лейтенант Марсель Альбер; 2-ю — «Гавр» — лейтенант Ив Мурье; 3-ю — «Шербур» — лейтенант Марсель Лефевр; 4-ю — «Кан» — капитан Рене Шалль. Капитан Луи Дельфино и капитан Пьер Матрас были назначены заместителями командира полка.

И вот последнее построение. 50 летчиков и 350 механиков.

— Мы отправляемся на фронт! — зычным голосом объявляет подполковник Пуйяд. — Сюда вливаемся в состав триста третьей истребительной авиационной дивизии. В десять ноль-ноль с интервалом в пятнадцать минут поэскадрильно вылетаем на аэродром Дубровка. Напоминаю о бдительности: в прифронтовой полосе не исключена встреча с вражескими самолетами. Пушки и пулеметы с предохранителей снять, быть готовыми к бою!

Пьер Пуйяд в последний раз окинул взглядом строй, окрестности аэродрома. И тут увидел девушку в голубом цветастом платке с развевающимися на ветру черными волосами, бегущую через летное поле.

— Лейтенант Лоран! Выйти из строя для прощания с Ритой. Остальным — по самолетам! — скомандовал он.

До свидания, сердечные туляки и тулячки! До свидания, тульские самовары и самопалы!

«Нормандия» улетает на фронт.

Вторая кампания

Дубровка. Деревушка из двух десятков хатенок, покрытых почерневшей, замшелой соломой, расположенная километрах в пяти — десяти от Смоленска, на берегу Малой Березины, широко известной со времен Отечественной войны 1812 года. Ей суждено стать начальным пунктом второй тяжелой и героической кампании полка французских летчиков «Нормандия».

Линия фронта пролегала невдалеке. Сюда доносились раскаты артиллерийской канонады, ночью видны были огненные сполохи взрывов.

Начиналось четвертое военное лето.

Зимой и весной 1944 года немецко-фашистские полчища были отброшены далеко на запад. Красная Армия оказалась в стратегически выгодном положении, владела инициативой в ведении боевых действий, готовилась к новым сокрушительным ударам.

Грандиозные события намечались на территории Белоруссии. Крупная вражеская группировка, оборонявшаяся здесь, была глубоко «подрезана» советскими войсками с юга.

Ставка Верховного Главнокомандования сосредоточила войска на западном направлении. Это диктовалось необходимостью наиболее коротким путем выйти на жизненно важные для гитлеровского рейха рубежи.

Первым прилетел в Дубровку командир «Нормандии» подполковник Пьер Пуйяд. Он хотел лично удостовериться в пригодности аэродрома — большого равнинного поля, окруженного островками мелких, неказистых рощиц.