Андрей Кожухов - Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский

– Седьмое от угла; оно освещено. Он, вероятно, читает теперь. Левшин в пятой, а Клейн в третьей камере от угла. В их окнах темно, должно быть, спят. Однако неприлично так всматриваться в тюремные окна, – прибавила она, толкнув его руку. – Часовой вас заметил.

Андрей никак не ожидал, что очутится так близко к Борису сегодня же. Мысль, что его друг тут, за этим окном, что он мог бы услышать его голос, пожать ему руку, – эта мысль сильно взволновала Андрея. Безумное желание промелькнуло у него в голове: ему вдруг захотелось крикнуть имя Бориса в надежде, что тот его узнает.

Зине пришлось оттащить его за руку, чтобы заставить уйти.

Они шли молча. Когда тюремная площадь осталась далеко позади, Андрей спросил:

– Скажите, мог ли бы он нас увидеть из своего окна днём?

– Нет, – ответила Зина. – Окна прорезаны очень высоко в стене и закрашены белой краской, сквозь которую ничего не видно. Но я передам ему, что мы проходили мимо его окна сегодня вечером и видели свет в камере. Ему будет приятно.

– Я тоже хочу написать ему, можно? – спросил Андрей.

– Конечно! Пишите сколько угодно. Я могу доставить ему решительно всё. Мы с ним теперь в деятельной переписке. Но уговорить его сторожей было очень трудно. Знаете ли, что меня два раза чуть-чуть не арестовали. Мне не везло, и я всё попадала на несто́ящих людей.

На обратном пути они всё время говорили о Борисе. Дома Зина показала Андрею карточку своего маленького сына Бори, полученную несколько дней тому назад.

– Посмотрите, что за прелесть! – воскликнула она с материнской гордостью, держа перед Андреем и не выпуская из рук фотографию малютки с пухлыми ручками, круглыми удивлёнными глазками и раскрытым ротиком.

– Славный мальчуган! – сказал Андрей. – Не находите ли вы, что он очень похож на Бориса?

– Вылитый отец! – подтвердила Зина, очень довольная таким замечанием постороннего. – И я надеюсь, что со временем он будет таким же хорошим революционером. Ему всего год и четыре месяца, но он уже содействовал революции по мере сил своих.

Зина рассказала, как она взяла с собой мальчика – ему было всего девять месяцев от роду – в Харьков, где ей приходилось быть хозяйкой конспиративной квартиры.

– Ничто не придаёт дому такого миролюбивого и невинного характера и ничто так не устраняет подозрений, как присутствие ребёнка, – прибавила она улыбаясь. – Мой Боря нам оказался очень полезен. Ну, скажите, кто из нас так рано вступал на революционное поприще? Надеюсь, что и позже, когда вырастет, он будет молодцом.

Андрей выразил надежду, что к тому времени Россия не будет нуждаться в революционерах.

– Ну, а что же с ним теперь? – поинтересовался он.

Тень пробежала по лицу молодой женщины.

– Я не могу держать его у себя, чтобы в случае моего ареста ему тоже не пришлось бы испытать тюремного заключения. Для этого он слишком еще мал. Он у матери Бориса, в деревне. Его там очень любят, и мне часто пишут о нём. Надеюсь, что я увижу его, если удастся, после нашего предприятия.

Вулич давно ушла спать, а они всё еще разговаривали в гостиной, где Андрею была приготовлена постель. Зина расспрашивала его про Жоржа, Таню и Репина. Заметив некоторую странность в тоне его голоса, когда речь заходила о Тане, Зина спросила: в чём дело? Они были так дружны, что ее вопрос не показался ему нескромным, но Андрей избегал откровений. Он не мог говорить в лёгком тоне о своих чувствах, а толковать об этом серьёзно с Зиной в ее положении ему было стыдно.

Глава III

В ожидании

В течение следующей недели Андрей и Василий сделали все нужные приготовления и благополучно обосновались в своей гостинице. Они прожили там целый месяц, а дело побега не подвинулось ни на волос.

Через несколько дней после приезда Андрея в Дубравник случилось неприятное осложнение. В камеру, где содержались Беркут и Куницын, поместили еще одного арестанта, некоего Цуката, фальшивомонетчика, которого сразу заподозрили в шпионаже. Общим советом уголовных решено было прекратить подкоп до тех пор, пока им не удастся выжить подозрительного сожителя. В продолжение трех недель все они, дружными усилиями, старались сделать жизнь невыносимой непрошеному гостю. И действительно, несчастный Цукат взмолился начальству. Его перевели в другую камеру, и тогда только подземная работа возобновилась.

Такие задержки были в высшей степени неприятны, истощая средства и пагубно влияя на общее настроение.

Главные участники в деле вынуждены были проводить всё это время в полном бездействии. Было бы безумием с их стороны присоединиться к местной агитации и пропаганде, которые в Дубравнике шли своим чередом, как и в других городах. Им необходимо было держаться в стороне от всего, что могло бы их компрометировать. Самое тщательное изучение их будущего поля действия и прилегающих улиц было сделано в несколько дней. И, покончив с этим, им пока ничего не оставалось, как сидеть сложа руки и выжидать.

Андрею в качестве купца нельзя было постоянно сидеть дома, не возбуждая подозрений. Кроме того, ему нужно было поддерживать отношения с Зиной, у которой сосредоточивались все необходимые сведения. Поэтому он каждое утро выходил «по делам» и отправлялся в городской сад или другое условленное накануне место, где в случае важных новостей его аккуратно в одиннадцать часов встречала Зина или чаще Вулич. Молодой девушке, очевидно, было приятно его общество, и Зина охотно предоставляла Анне Вулич это маленькое развлечение.

Остальную часть дня Андрей проводил дома. Исполнив свои обязанности кучера и лакея, Василий присоединялся к нему. Нельзя сказать, чтоб им было очень весело. Несмотря на внешнее спокойствие, они были слишком взволнованы ожиданием предстоящего, чтобы находить удовольствие в занятиях или в чтении. Даже на романе им трудно было сосредоточиться. Иногда они пускались в длинные разговоры, обсуждая с разных точек зрения революционные задачи. Друзья и знакомые, текущая литература, Гамбетта и Бисмарк[32] – всё подвергалось обсуждению. Но оба не были охотники до разговоров и бо́льшую часть своего времени проводили молча, каждый сидя или лёжа в своём углу с папиросой в зубах.

Василий переносил этот образ жизни замечательно легко. Он присматривал за лошадью, смазывал сбрую и по целым часам глядел в окно, с невозмутимым спокойствием покуривая папироску, как будто всю жизнь ничем иным не занимался. Андрей старался примириться с вынужденным бездействием – боец должен уметь выжидать. Выдержка в приготовлениях так же важна для успеха дела, как и храбрость и ловкость в его исполнении. Но Андрея страшно