Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

в канаве, который по своему беспечному характеру просто не мог не блестеть…

Случалось ли вам слышать выражение: «Видеть все в темном свете»? Именно этот темный свет неподвижно стоял над геометрическими улицами Шабарши, и Васе по контрасту невольно вспомнился Котома-Дядька, где не темный, а розовый свет озарял все, что так грустно началось и так счастливо и грустно кончилось, и где добродушные двухметровые баскетболисты не обижаются на детей, которые дразнят их: «Дядя, поймай воробышка», – а вместо ответа действительно ловят воробья и, накормив досыта, отпускают.

Однако пора подумать о гостинице, и Вася, пройдясь по улице (трехэтажные дома, которые почему-то напоминали небоскребы), остановил задыхающегося толстяка, с трудом тащившего туго набитый портфель.

– Простите, не скажете ли вы, где у вас тут гостиница? – спросил он.

Это была минута, когда из-за угла вылетел и за другим углом скрылся «мерседес» с черным флажком, – пожалуй, родители Ивы, не говоря уж о ней самой, узнали бы его с первого взгляда. И толстяк онемел. Выронив портфель, он пытался вытянуться во фрунт – руки по швам, – но живот, не привыкший к этой позиции, отказался втягиваться, и толстяк только вздохнул, глядя вслед исчезнувшей машине, как ни странно, с восторгом и благоговением.

Очнувшись, он показал Васе, где найти гостиницу, носившую сравнительно редкое название «Отдохновение души», и, пыхтя, отправился по своим делам.

Глава XXIV,

в которой из окна отеля «Отдохновение души» открывается картина, необыкновенная во всех отношениях

Путешествовать приятно. Недаром же французы сложили песенку, в которой загадочно, но вполне убедительно оценивают разницу между любителями и нелюбителями путешествий:

Кто любит путешествия, Те дон-тюрон-ди-ди, А те, кто их не любит, Те просто бри-ди-ди.

Впрочем, надо сказать прямо, что, оказавшись в Шабарше, и Кот, и тем более Вася почувствовали себя не путешественниками, а едва ли не лазутчиками, перед которыми стоит вполне определенная цель.

Очевидно, прежде всего необходимо было охватить город общим взглядом, составить его план, а уж потом разрабатывать стратегию и тактику. Впрочем, и стратегия, и тактика заключались в одном-единственном вопросе: где Ива?

Города бывают сдержанные и хвастливые, вежливые и хамоватые, болтливые и молчаливые, любящие приврать и склонные к скромности и правде. Есть города-карьеристы и города-гуляки. Но любое из этих определений мгновенно отлетело в сторону от Шабарши.

Из окна номера люкс (впрочем, более чем скромного), в котором устроились наши путешественники, открывался вид на центральную площадь, полупустую в дневные часы и неизменно оживлявшуюся, когда служащие появлялись на ней после работы.

– Да это куклы! – закричал Филя, отсыпавшийся на подоконнике после дороги.

И действительно, что-то кукольное было в этих фигурах, бережно поглядывавших на свои портфели и шагавших неторопливо, как будто дома их ждали не жены и дети, а другая, не менее важная работа. Но вот они разошлись, и множество бумаг, очевидно потерявших своих хозяев, закружилось в воздухе, накидываясь друг на друга. Было бы понятно, хотя и не очень, если бы вели они себя сдержанно, как и полагается официальным документам. Какое там! То, что происходило на площади, можно было назвать обыкновенной дракой, когда бьют куда ни попадя или идут стенка на стенку. Впрочем, это продолжалось недолго. Милиционер (отличавшийся от своих собратьев в других городах только тем, что носил за поясом маленький топорик) вынул топорик из кожаного чехла и, размахнувшись, бросил в беснующуюся свору бумаг. И они немедленно разлетелись в разные стороны – испуганные, вдруг сложившиеся пополам, словом, мгновенно потерявшие свой воинственный вид. Но площадь не опустела. В центре ее неподвижно лежал тощенький старичок с безжизненно раскинутыми руками.

Кот ахнул, Вася сурово посмотрел на него. В том, что этот старичок выпал из груды бумаг, не было никаких сомнений. То, что он, как говорили в старину, отдал богу душу (а в наше суровое время говорят «сыграл в ящик»), тоже было совершенно ясно. Но хотя из глубокой раны должна была по законам природы хлынуть кровь – топорик рассек грудь от плеча до пояса, – ничего похожего не случилось. Покойник лежал сухонький, чистенький, с седым хохолком, упавшим на лоб, не придавая, казалось, никакого значения тому, что с ним случилось. Очевидно, так думал и милиционер. Подняв с мостовой топорик, он аккуратно надел на него кожаный чехол. Но дальнейшее его поведение было совершенно необъяснимо. Он достал из кармана спички, зажег одну из них и поднес ее к правой ноге покойника. Нога вспыхнула. Другой спичкой он деловито подпалил левую. Почивший старичок на глазах превращался в маленький костер, слабо раздуваемый ветром. А когда превращение закончилось и костер погас, милиционер, зайдя в ворота ближайшего дома, вернулся с метлой и лопатой. Небольшая кучка пепла была аккуратно подметена и с помощью лопаты отправлена в свежепокрашенную урну. Милиционер закурил, постоял и принялся задумчиво прохаживаться вдоль площади. Его подтянутая фигура излучала достоинство – достоинство человека, с честью исполнившего свой служебный долг. Жизнь продолжалась.

Глава XXV,

в которой