Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

– Предпочитаю второе, – надменно сказал Филипп Сергеевич. – Я не мальчик, чтобы слушать сказки с закрытыми глазами. Мне, если хотите знать, девятый год.

И, презрительно подняв хвост, он прыгнул в машину, уютно устроился на заднем сиденье и притворился спящим.

– Ясон победил воинов. Дочь царя Колхиды Медея влюбилась в него и подарила ему зелье, которое сделало его неуязвимым, – неторопливо и горделиво, глотая овсянку, рассказывал старый Ворон. – Но для нас с тобой, Лоренцо, важно совсем другое. Один из воинов, выросших из зубов дракона, не был убит. Он только притворился мертвым. Ему удалось бежать, и с тех пор он бродит по земле, меняя облик, но оставаясь самим собой. Когда я видел его в Венеции, он под именем Джироламо служил шпионом Совета десяти и торговал рабами. Он ревновал к тебе, потому что ты нравился Джулии, дочери богатого дворянина. Он написал на тебя донос в Совет десяти. Во Дворце дожей еще сохранилась приоткрытая пасть льва, в которую опускали доносы.

– А что такое Совет десяти?

– Это десять самых влиятельных венецианских дворян. Они могли судить самого дожа.

– А кто такой дож?

– Высший правитель Венеции, который, принимая это звание, должен был обручиться с морем.

– С морем? – переспросил восхищенный Вася. – Как интересно! Похоже на сказку! Значит, Венеция и море становились мужем и женой? Да? Вернусь домой и первое, что я сделаю, – прочитаю историю Италии. Так что же сделал Совет десяти?

– Совет приговорил тебя к смерти, но не решался на открытый процесс. Ты был из знатной семьи, за тебя могли заступиться. Ты видел во сне свой дворец. Они поручили Джироламо убить тебя тайно, но это не удалось ему, потому что я крылом погасил свечу. Ты бежал в Падую и погиб как храбрый солдат в бою с генуэзцами, а через четыреста лет снова появился на свет. Ты дошел до нас, как свет погасших звезд доходит до Земли. Теперь между вами новая Джулия, но никто не поверит новому доносу.

«Ну это еще бабушка надвое сказала», – подумал Кот, который не упустил из этого рассказа ни слова.

– В чем обвинить тебя? Ты прост, как ребенок. Лоренцо обвинили в том, что он сторонник учения Джордано Бруно о множественности миров, а теперь это знает каждый ребенок. Джироламо написал, что ты еретик, что, по твоему мнению, Христос охотно избежал бы смерти, если бы это было возможно. А ты, может быть, впервые слышишь это имя.

– Не впервые! – весело возразил Вася. – Ольга Ипатьевна то и дело поминает Христа. И я слышал, как одна скупая старушка сказала нищему: «Христос подаст».

– Есть зло, которое не боится, что его назовут по имени, потому что оно умеет искусно притвориться добром, – продолжал Ворон. – С ним можно спорить, его можно уговорить, хотя это случается редко. Я бы назвал его талантливым, как ни странно, оно чем-то связано с искусством. Но есть другое зло, бездарное, основанное на пустоте, плоское и тупое. Его трудно понять, потому что оно чуждо природе.

Ворон замолчал, задохнулся. Кубики-слова перепутались, когда он снова хотел заговорить, и он с трудом нашел для каждого из них свое место.

– В тебе живет и действует соединение пастушеской дудочки с пылинками в лунном свете, одиночества старого ученого с ошибкой неопытной паспортистки, – продолжал Ворон. – Тот, подлинное имя которого ты должен узнать, – ошибка не паспортистки, а природы. Таких, как он, немного, но становится больше и больше. Пришло время, когда они перестали нуждаться в зубах дракона, чтобы появляться на свет. Для одних достаточно соединения фальшивой ноты в оркестре с униженной честью, для других – соединения предательства с проливным, доводящим до отчаяния осенним дождем.

Посеревшие от старости веки опустились – Ворон боролся с непреодолимым желанием уснуть. «Или умереть», – невольно подумал Вася.

– Но почему ты думаешь, что я непременно должен отплатить ему? Мне как раз кажется, что я совершенно не мстителен по природе.

– У тебя короткая память, – сказал Ворон. – Или ты думаешь, что Ива растаяла в воздухе?

У старого Ворона не было сил удивляться, но он все-таки удивился, увидев, с каким бешенством Вася выкатил свои голубые глаза, какая грозная, свинцовая бледность покрыла его лицо. Он стоял, расставив крепкие ноги, опустив сжатые в кулаки железные руки.

– Тебе предстоит бой, – сказал Ворон. – И я хочу подарить тебе оружие. Знаешь ли ты, что произойдет, когда будет названо его подлинное имя? Он потеряет свободу выбора в своих превращениях. Он снова станет воином, который, сражаясь с Ясоном, притворился мертвым, чтобы остаться в живых. Не знатным венецианцем, торговавшим рабами, не Главным Регистратором в городке Шабарша, а грубым солдатом, растерянным, нищим и беспомощным в современном мире. Но надо, чтобы это имя было брошено ему в лицо, надо, чтобы он услышал его от человека, который не боится смерти.

Ворон вздохнул и умолк.

– Самоубийцы подчас оставляют записку: «Прошу в моей смерти никого не винить», – продолжал он. – Грустно думать, что после моей смерти никто не вспомнит о старом Вороне, который дорого расплатился за необъяснимую любовь к человеку. Я знаю, ты не веришь в бога. Но все же мне будет легче умереть, зная, что в каком-нибудь костеле ты отслужишь по мне заупокойную мессу.

– Почему же в костеле?

– Потому что я католик, – с достоинством ответил Ворон. – И крещен в Ирландии, где до сих пор лучшие из моих братьев сражаются за истинную веру.