Драматургия ГДР - Фридрих Вольф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Л о в и з а. А ты не можешь убежать? На Молуккские острова или еще куда-нибудь?
Н и к е л ь. И не собираюсь. На кой черт мне это надо?
Л о в и з а. Но ведь это опасно — служить в солдатах.
Н и к е л ь. Одна баба сварила колбасный суп и поставила кастрюлю в постель, чтоб он не остыл. А ее муж залез в постель, да и ошпарил себе всю задницу. Значит, и в постель ложиться — тоже опасно.
Л о в и з а. Но не настолько.
Н и к е л ь. Теперь я свободный человек и отделался от мельника, и от мельницы, и от всего прочего.
Л о в и з а. А обо мне ты забыл?
Н и к е л ь. Я тебя никогда не забуду. А сейчас мне пора. Судьбе так было угодно, и я должен выполнить свой священный долг перед родиной, ведь я пруссак и мужчина. А ты не плачь, не растравляй себе сердце. (Плачет.) Может, мне дадут отпуск, и я приду и утешу тебя, моя девочка, на мешках с мукой в белом свете луны. (Он плачет и пытается ее обнять. Она не дается.) Что ж, дальние проводы — лишние слезы. Бой барабана призывает меня исполнить мой священный долг. Таких, как я, на свете много, согласись. (Уходит.)
С и м о н (вылезает из ларя и разминает ноги). Мне нужен штатский костюм.
Л о в и з а (приносит одежду). На.
Симон переодевается.
Ты не спрашиваешь, где я это взяла?
С и м о н. Где?
Л о в и з а. Осталось от Никеля.
С и м о н. Мне впору. Сожги мундир.
Ловиза прячет мундир.
У тебя есть деньги?
Л о в и з а. Конечно, Симон, ты же мне присылал. Я ведь все сберегла, ничего не истратила.
С и м о н. А то меня примут за какого-нибудь беглого, прежде чем я перейду границу. Я ведь так просто спросил, потому что у меня паспорта нет. У кого нет паспорта, тому надо глядеть в оба, а лучший документ в таких случаях — билет на дилижанс, да подороже.
Л о в и з а. Правда? Вот мои талеры. (Вынимает кошель из-под своей подстилки и вытряхивает содержимое на стол, зажимая в кошельке три талера.) Это все.
С и м о н (считает, обнаруживает зуб). За зуб я ничего не получу.
Ловиза засовывает зуб в рот, обнимает Симона.
(Кончив считать деньги, прячет их.) Когда пойдешь в церковь, помолись за меня.
Л о в и з а. Я теперь не хожу в церковь, нет у меня охоты к таким вещам.
С и м о н (обнимает ее). Будь счастлива, Ловиза. (Уходит.)
Л о в и з а (вытряхивает талеры из кошелька). Этого хватит на первое время. Но нужно кое-что сюда добавить. (Выглядывает в окно.) Мельник. (Кричит в люк.) Осторожно, Симон, мельник. (Прячет деньги под солому и снова подходит к окну.)
М е л ь н и к (входит запыхавшись, он счастлив). Час пробил. (Роется в вещах, находит парик, начинает его расчесывать, для чего сначала распрямляет локоны свечкой и куском сала, а потом снова закручивает их и пудрит мукой из ларя.) Сегодня самый великий день в моей жизни. У меня словно крылья выросли, почем снег — я покупаю. Никель! Король Пруссии собирается ко мне, он нуждается во мне, он хочет обратиться ко мне с просьбой. И что же? Я откажу ему. Бедный король. Он вернется на свою площадь, одинокий, огорченный, разочарованный во мне. Но pereat justitia, есть еще судьи в Берлине! Я ему не бедный Иаков, я мельник. Ловиза, достань шляпу, поставь ее в духовку и подогрей. Куда девался Никель? Он должен подать мне одеться.
Л о в и з а. Я вам помогу. (Отходит от окна. Снимает с мельника сюртук и гладит его по спине.) Надеюсь, я вас не задела?
М е л ь н и к (заглядывает в вырез ее платья). А ты баба ничего, в теле. Как взгляну на тебя сверху да увижу, сколько в тебе мяса, так сразу и подумаю — не слишком ли много я тебе плачу́. Пища, потребляемая сверх меры, возбуждает чувственность! Но я на тебя не клюну, не надейся. Меня тебе не заполучить. Ибо я существо нравственно-разумного мира. А ты — горсть чувственного праха, и более ничего.
Л о в и з а. Что с вами?
М е л ь н и к. Здесь обретается дьявол. (Оттягивает завязку штанов на поясе и показывает внутрь.)
Л о в и з а. Разве это дьявол?
М е л ь н и к. Во плоти. Позыв, который возникает, велит овладеть тобой. Но я укрощу дьявола посредством принципов неумолимого напряжения воли. Воистину дьявол иногда берет верх, особенно в марте. В таких случаях я оказываю ему снисхождение и еду в Берлин, в бордель.
Л о в и з а (проявляет интерес). А!
М е л ь н и к. Это очень красивый дом, вертеп разврата, причем все там устроено весьма благопристойно, со статуями и всякой такой мраморной штукой. Приходишь, обуреваемый заботами: раз-два-три — и забот как не бывало.
Л о в и з а. А у тамошних девушек зад напудрен?
М е л ь н и к. Нет.
Л о в и з а. А у меня напудрен, когда я сижу на мешках с мукой, как леди Оглторп. (Идет в свой угол и устанавливает ширму.) Пойду надену хорошее платье.
М е л ь н и к. Серое?
Серое платье висит на виду, на гвозде.
(Садится и начинает платком полировать свою палку.) Эти девушки, курочки, тоже в значительной степени разоблачаются. Но самое главное, понимаешь, никакого риска, никаких последствий. Дьявол добивается своего, но он ничего не может подцепить в связи с использованием предохранителя. (Прислушивается к шороху за ширмой.) А рубаху ты тоже сменишь?
Л о в и з а. Как прикажете.
М е л ь н и к. Я знаю, ты ловко прикидываешься тихоней, а сама следишь за мной через ширму, держу пари, ты такая же бешеная, как пасторская дочка. (Ему приходит в голову какая-то мысль, находит среди разбросанных вещей клетчатую рубаху.) Хочешь надеть рубашку в клетку?
Л о в и з а. Да.
Мельник пытается заглянуть в щель. Потом, словно нечаянно, опрокидывает ногой ширму, в ужасе отворачивается и завязывает себе глаза рубашкой. Ловиза, грустная, по-прежнему одетая сидит на мешке с мукой.
М е л ь н и к. Я не нарочно, я не смотрю. (Смотрит.) А почему ты не раздеваешься?
Л о в и з а. Так, задумалась.
М е л ь н и к. Знаю, знаю. Ты думаешь, почему у тебя колени дрожат. (Грубо хватает ее.) Ха, меня прямо на части рвет. (Целует ее.) Что ты там все жуешь?
Л о в и з а. Зуб.
М е л ь н и к. Хе-хе-хе, зуб. (Бежит вслед за Ловизой и захлопывает дверь.)
Пауза. Входят В е в е р к а и Д е б е л ь н при полном параде.
В е в е р к а. Странно, весьма. Сунул мне в руку контракт и удрал.
Д е б е л ь н (оглядывается, с отвращением). Вот эти мешки. Ах, господин Веверка, как, в сущности, порочен человек. Я сама со времен Евы обременена грехом и должна все время думать об этом.
В е в е р к а. Странно, однако. Ведь Никеля взяли в
