Дефиле озорных толстушек - Елена Логунова

Первым делом она выбросила из их общей с папулей гардеробной кучу вещей, чтобы освободить место для своей ненаглядной шубы. Видите ли, мехам простор нужен, они в тесноте храниться не могут! Для шубы был куплен специальный чехол, тоже недешевый, патентованное средство от мехоядных вредителей и набор разнообразных щеток, которых хватило бы для наведения красоты целому зоопарку. А какие облавы мамуля начала устраивать на бабочек, имеющих несчастье залететь в нашу квартиру! Всякое крылатое насекомое подозревается в том, что оно есть моль и подлежит немедленному уничтожению! Но хуже всего дело обстояло с шубным выгулом.

Честно говоря, в наших теплых краях снег и мороз бывают крайне редко, настоящая зима длится две-три недели, не больше, так что в шубе не разгуляешься. Однако мамуля считает, что мехам вредно висеть в шкафу, ее священные бобры должны регулярно дышать свежим воздухом – в любую погоду, в любое время года! Ну и что с того, что на дворе жара под тридцать градусов? Шубе нужен моцион! И она, рискуя получить тепловой удар, выгуливает своих тотемных бобров. Единственное, чего нам с папулей и Зямой удалось добиться, – это уговорить шубофилку проветривать меха не белым днем, а темной ночью, чтобы не смешить народ.

– Ладно, я пойду, а ты ступай к себе и ложись спать! – сдалась я. – Давай сюда своих драных кошек!

– Это бобры! – возроптала мамуля.

– Бобры добры, – проворчала я, влезая в проклятую шубу. – А козлы злы!

Посмотрела на себя в зеркало, скривилась и добавила:

– Идет коза рогатая за малыми ребятами! Забодаю-забодаю!

Мамуля звонко засмеялась и пошла к себе, а мы с бобрами отправились дышать свежим воздухом. За дверью я остановилась в нерешительности. Признаться, мне очень хотелось сбросить шубу, свернуть ее и пристроить на коврике под дверью, но обманывать мамулю не хотелось. Родители и их бзики – это святое. Пришлось выйти из дома и крадучись, темными закоулками пробираться в беседку. Я полагала, мамулиным бобрам до лампочки, как именно я буду бороться с их кислородным голоданием – в движении или оставаясь на одном месте. Если я тихо посижу на лавочке, шуба проветрится ничуть не хуже, чем во время идиотского променада по двору!

В увитой виноградом беседке было темнее, чем под открытым небом, поэтому я не сразу заметила, что в летней резиденции уже кто-то есть. Упала на лавочку, обмахиваясь полой просторной шубы, и вдруг услышала над ухом хрипловатое сопрано:

– Классно выглядишь, подруга!

В душной шубе сентябрьским вечером я чувствовала себя дура дурой, потому не поверила в искренность комплимента, который мне отвесила соседка по скамейке. Да и подругами мы с ней никогда не были – так, знакомые.

Валька-Мухоморина известна всем жильцам нашего дома, это местная паршивая овца. Издали (как говорит мой брат Зяма, «с того берега Кубани в туманный вечер») Валька кажется красоткой. Фигура у нее действительно очень даже ничего – высокая, спортивная. Лет пять назад она играла за сборную края по волейболу, а потом приключилась какая-то личная драма, и спортсменка начала активно врачевать душевные раны алкоголем. В мячик бывшая волейболистка с тех пор не играет, все больше стаканами жонглирует, отчего ее лицо сильно опухло и покрылось сосудистой сеточкой. Валя своего внешнего вида стесняется, поэтому зимой и летом носит широкополую панаму жизнерадостного красного цвета, за что и получила прозвище Мухоморина. К ней по большей части именно так и обращаются, но Валя не обижается. Она дама незлобивая, веселая, с легким характером. Ее алкогольная зависимость народу особых проблем не создает – Мухоморина не скандалит, не буянит, деньги на бутылку у соседей не вымогает, тем более ничего не крадет. Она практикует простые бартерные сделки, вроде: «Я в дождливый осенний вечер погуляю с вашей собачкой, а вы мне за это рюмашку нальете».

– Красивая шуба, – похвалила Мухоморина и хотела еще что-то сказать, но тут из горних высей донесся негодующий крик:

– Индия, где ты? Немедленно покажись!

– Нет, только не это! – я едва не заплакала.

Судя по голосу, Индию желал увидеть не какой-нибудь путешественник Афанасий Никитин, а моя милая мамочка. Значит, она высунулась в окошко, дабы проверить, хорошо ли я гуляю с ее любимыми бобрами!

Зная свою упрямую маменьку, я была уверена, что она не перестанет оглашать окрестности призывными криками, пока не увидит меня и шубу чинно шествующими по двору. Мне же совсем не хотелось гулять в дурацких мехах под насмешливыми и сочувственными взглядами десятков пар глаз. Можно не сомневаться, мамулины вопли уже обеспечили приток к окнам множества заинтересованных зрителей!

– И чего кричит, народ тревожит? – добродушно посетовала невозмутимая Мухоморина.

Я взглянула на нее, и у меня родился гениальный план.

– Валентина! – вкрадчиво спросила я соседку. – Не хочешь ли ты заработать на бутылку?

– А давай! – легко ответила неленивая Мухоморина. – Че делать-то нужно? Командуй!

– Вот, возьми мою шубу, – я сбросила на лавочку бобровые шкуры, – одевайся, выходи из беседки, встань под балконом и помаши ручкой моей мамуле, она на седьмом этаже.

– И все? – удивилась Валька. – В шикарной шубе перед людьми нарисоваться? Да за это не ты мне, а я тебе бутылку должна поставить!

– Как-нибудь обойдусь, – благородно отказалась я.

– Ну, помашу я ручкой твоему мамахену, а дальше что? – не успокаивалась Мухоморина.

– А дальше иди себе по дорожке за угол, – решила я. – Не спеша обойдешь вокруг дома, а потом топай в подъезд, я тебя там встречу.

– Лады! – Мухоморина с нескрываемым удовольствием упаковалась в шубу и повертелась на месте, красуясь передо мной. – Ну, как?

– Шляпу сними! – сказала я, цитируя персонажа «Кавказской пленницы».

– Думаешь, надо? – Валька неохотно рассталась со своим чепцом и тут же нахлобучила вместо него шубный капюшон. – Так хорошо?

– Просто замечательно! Все, иди!

Мамулин неумолкающий крик резал мне уши, и я бесцеремонно вытолкала Мухоморину из беседки.

…Пятак тяжело переживал неудавшееся покушение на Аллу Трошкину. Во-первых, он стыдился неудачи, во-вторых, было просто обидно. Так хорошо все придумал, так красиво организовал – девица сама раму открыла, сама за окошко свесилась, чуть ли не добровольно прыгнула с пятого этажа! Кто бы мог подумать, что она угодит в какую-то подвесную люльку, и откуда она только взялась, когда Пятак шел на дело, ничего подобного под окном не было!

Горевал и казнился киллер без малого сутки, а потом взял себя в руки и в расплывчатых акварельных сумерках засел с театральным биноклем на крыше заброшенной голубятни. Бинокль нужен был Пятрасу для того, чтобы заранее увидеть свою жертву, если она выйдет вечерком из подъезда. А почему бы ей не выйти? После захода солнца на улице вполне комфортно, самое время прогуляться!

Жертва словно почувствовала мысленный призыв киллера и вышла во двор, едва сумерки сгустились.

– Во дает! – удивился Пятак, увидев свою Трошкину.

Девка, наверное, сошла с ума, потому что выперлась на прогулку в длиннополой шубе. Пятак протер окуляры бинокля, снова посмотрел – точно она и точно в шубе!

– Ну дуре и смерть дурацкая! – резюмировал киллер, пряча бинокль в глубокий карман и доставая взамен обрывок веревки, прочный полиэтиленовый пакет и флакон с аэрозолью от вредных насекомых.

Новый план устранения Трошкиной был так же прост и изящен, как предыдущий. Пятак собирался подстеречь жертву в каком-нибудь укромном углу, связать девке руки, напялить ей на голову пакет, сбрызнутый изнутри дихлофосом, и подождать, пока Трошкина окочурится. Руки он покойнице потом развяжет, а пакет на голове оставит, чтобы ее приняли за случайно скончавшуюся токсикоманку.

Пока Пятак слезал с голубятни, пока отряхивал с живота и коленок окаменевший птичий помет, дура в шубе успела спрятаться в виноградной беседке у подъезда. Это киллера вполне устраивало, уединенное место как нельзя лучше подходило для перевода «токсикоманки» в мир иной. Пятак неслышно подобрался к беседке, и в этот момент его будущая жертва выступила из нее длинным шагом «от бедра».

Киллер отпрыгнул под прикрытие кустов, обрамляющих по периметру большую запущенную клумбу, и не без интереса отследил дальнейшие действия девки в шубе, которая то ли «Барыню» плясала, то ли своеобразно рекламировала не стесняющее движений скорняжное изделие. На голом пятачке двора, как на сцене, «манекенщица» крутилась, махала ручкой, приседала и приплясывала, а когда ей это надоело, отвесила публике земной поклон, поправила затеняющий лицо капюшон и неспешно, ножка за ножку, пошла по дорожке вокруг дома. Пятак просветлел лицом и зашагал следом.

Выпроводив Мухоморину вместо себя трясти бобрами пред светлыми очами мамули, которая в сумерках и спьяну нипочем не заметит подмены, я встала коленями на лавочку и приникла глазом к щелочке в виноградной завесе. Наблюдая за выпендривающейся Валькой, я с трудом сдерживала хохот. Мухоморно-бобровое шоу живо напомнило смешной случай из моей недолгой педагогической практики.